Перейти к содержимому

Девушка на подоконнике.


Maestro

Recommended Posts

Девушка на подоконнике.

 

Глава 1.

 

Холодная вода бассейна. Тело расслабляется, каждый мускул, каждая мышца ликует, раздраженная кожа напрягается от удовольствия – я отдыхаю; потом непонятно откуда взявшийся прилив сил, и руки безжалостно рассекают невозмутимую голубую гладь. Я плыву. Мысли вереницей гуляют по поверхности воды и уносят далеко-далеко – то в прошлое, то несбыточными мечтами в будущее. Вообще что такое мечты? Это мой мир, в нем я живу, в нем я главное действующее лицо, режиссер, бог...

В другой части бассейна женские голоса, всплеск, громкий смех... Какой странно знакомый смех, я боюсь обернуться, плечи и спина напрягаются, как будто каждой клеточкой вслушиваясь, а смех звучит, он искрится, переливается, в нем музыка, шум утреннего дождя... «Ну, Афа!» Имя лезвием разрезает музыку смеха, я больше не в силах сдерживать себя, оборачиваюсь. Тоненькая фигурка вылезает из воды, маленькие ступни уверенно хлюпают по скользкому полу к полотенцу, резким движением она откидывает волосы, да, это ее волосы – мокрые, чуть завивающиеся на кончиках, цвета спелой пшеницы, они непослушно падают на лицо, она сердится, с ней сержусь и я, вдруг улыбка, хитрый прищур и вот – чья-то бандана, ловко скрученная в толстую ленту, красуется на голове... Она оборачивается, взгляд останавливается на мне – недоумение, возмущение, снова недоумение. «Белка, я в душ.» Голос звучит резко, металлические нотки заставляют меня вздрогнуть от холода, по коже мурашки, вода вдруг становится липкой, зябко вздрогнув, вылезаю.

Она вернулась из душа и сидит на стуле около бассейна довольно далеко от меня, делает вид, что наблюдает за тем, как плавает подруга, но взгляд ее, против воли, снова и снова останавливается на мне. Наши взгляды встречаются, сливаются в единое целое, сплетаются – и вот нет синих стен бассейна, нет плавающей в нем Белки, нет ничего во вселенной кроме нас...

А он что здесь делает? Ее парень, она подбегает к нему, руки обвивают шею, он легко ее подхватывает, они о чем-то весело болтают – я лишний.

Вместе они уже довольно долго, она его по-видимому любит. Мне нечего больше делать у бассейна, я ухожу, она этого даже не замечает.

 

Глава 2.

 

-Не верю!- слова беспомощно повисли между нами. Ее взгляд – молящий, нежный, любящий, она никогда еще не была такой жалкой. Ей это не идёт.

-Боже, до чего она некрасивая сейчас,-не верю своим глазам я. И в правду, вспухшие нос и веки, красные глаза, впалые щеки, опущенные плечи, дрожащие руки. Где же та величественная красота, которую я охотно выставлял всем на показ, вот, мол, какое чудо мне пренадлежит, где тот гордый, недоверчивый взгляд, создающий стену между нами, стену, которую мне мучительно хотелось сломать. И вот... Я говорю ей, что больше не люблю. Что со мной? Что я делаю? Но, как будто где-то внутри сидит уверенность, что так надо, необходимо, я еще пытаюсь сопротивляться, но моё второе «я» твёрдо повторяет «нет».

И зачем я тогда послушал это второе «я»?..

 

Они сидят на одной из скамеек в аллее, он целует её в затылок, они о чем-то шутливо спорят, я, как полный идиот, прячусь за кустом и подслушиваю.

«Нет, я хочу третьего,»-настаивает он, - «В чем дело? Объясни, почему нет?»

«Ну, давай в другой день, - шепчет она, - «Ну, пожалуйста.»

«Ну, разве тебе можно отказать?»- усмехается он.

Тишина. Я выглядываю из-за куста – да они целуются!.. Я чуть ли не ползком спасаюсь бегством, врываюсь в номер, лихорадочно скидываю одежду и залетаю в душ, как будто хочу смыть с себя то, что увидел. Шизофрения какая-то.

«Она не хочет третьего... Значит ещё помнит, значит ещё помнит... А чего она не хочет?»

Я вздрагиваю. О чем они спорили? Неужели... Мысль о том, что она выйдет замуж выводит меня из себя, я вылезаю из душа, напяливаю на наспех высушенное тело одежду и бегу из номера скорее в бар.

Сажусь у стойки, заказываю текилу (почему вдруг текилу? Я ведь её терпеть не могу!), зажигаю сигарету и жадно затягиваюсь. И что ты нервничаешь? Ну, выйдет она замуж, ты же сам ей это посоветовал, ты же сам её оттолкнул, ты ведь разобрался в своих чувствах и понял, что она тебе вовсе не нужна, ну и плевать... Нет! – бармен отскакивает на полметра, оказывается, я говорил сам с собой, а под конец еще и кулаком грохнул о стойку.

Торопливо расплачиваюсь, извиняюсь и виновато-надломленной походкой иду к выходу.

Чёрт! Ну, что пансионатов мало – почему мы с ней должны были, спустя столько лет, оказаться в одном?

 

Вечер выдался на удивление прохладный, в номер не хочется, издалека соблазнительно подмигивают огни дискотеки, пойти что ли? А что – потанцую, развеюсь, может девчонку какую-нибудь заклею...

Решено. Иду. Загорелая толпа в шортах и топах дёргается под Ашера. Ну что же. Неплохо, присоединяюсь. О, какой круг образовался... Вокруг кого это? Какая-то парочка... Протискиваюсь поближе... Только не это! Афа извиваетс я в бешенном ритме, он держит её за талию, многие завороженно смотрят на нее и я, увы, не исключение – как она хороша сегодня – волосы развиваются в такт танцу, гибкое золотистое тело шелком скользит под его руками, блестят глаза, а губы застыли в задумчивой полу-улыбке – она будто где-то далеко, движения становятся резче, резче, всё... Песня закончилась... Многие хлопают, я уже собираюсь уйти и вдруг... Как в плохой мыльной опере, это уж слишком, даже смешно, я узнаю эту песню с первой ноты, ноги вростают в пол – не могу двинуться с места, боюсь обернуться. Танцующие быстро группируются в пары, нечеловеческим усилием воли заставляю себя повернуть голову – она танцует с ним... под нашу песню.

Она поднимает глаза, и наши взгляы (наконец-то!) встречаются, и, несмотря на темноту и бешенно мелькающие огоньки, я вижу как кровь приливает к её лицу, она теряется, опускает глаза... Что это с ней? Движения становятся неуклюжими, она неловко наступает ему на ногу... неужели?

Я застыл, я смотрю на нее, я жду – что же дальше? Но что это? Она сильнее прижимается к нему, обвивает шею руками, наши взгляды снова встречаются, на этот раз меня обдает колючим холодом – взгляд абсолютно пуст, как будто она смотрит сквозь меня... Ноги сами несут меня в номер. Спать, только спать, а утро вечера мудренее.

 

Глава 3.

 

«Мне больше никто ненужен, я пренадлежу тебе,»-она грустно улыбается, а я неотрывно смотрю на ее губы, дотрагиваюсь до них рукой, провожу кончиками пальцев по щеке, подбородку, чуть касаюсь нежной, мягкой мочки маленького ушка, нагибаюсь, целую и проваливаюсь в пропасть...»

С трудом открываю глаза, лоб покрыт холодной испариной, ёжусь от холода – надо бы убавить мощность кондиционера – шарю рукой под кроватью, пытаясь найти пульт. Ага! Нашел! Ну, а это что? Мой портмоне, машинально открываю маленькие кармашки один за другим, пересчитываю деньги, как вдруг натыкаюсь на маленький обрывок, это некогда было фотографией, на обратной стороне что-то написано, читаю... Знакомый почерк, небольшой наклон ровных красивых букв: «Моему, только моему...». Вспоминаю... «Сердце рвалось на части. Как же так? Что я наделал, что я ей наговорил? Телефонная трубка сжата в пальцах, в ней частые отбойные гудки... Наша первая ссора.

На следующий день, столкнувшись с ней в университете, я не знал как себя вести, я уставился на нее, переминаясь с ноги на ногу, понятия не имея что сказать. Она подошла сама. Улыбнулась. Поцеловала меня как ни в чем не бывало. А потом... Мы сбежали со второй двухчасовки и до вечера бродили по городу. Наш смех поднимался и летел высоко-высоко, намного выше чуть зелёных веток и покатых крыш... Над чем же мы смеялись? Не могу вспомнить, но вот только помню точно – смеялиьс мы часто и от души – не саркастическим угловатым смехом, не ехидными ухмылками, а звонким заливистым хохотом, застваляющим оглядываться прохожих – от чего мы шалели еще больше и снова хохотали до слез.

Под вечер, уже провожая её домой, я поймал на улице какого-то фотографа с обезьянкой, и мы сфотографировались – я, Афа и грустная (на фоне нас хохочащих) обезьянка.»

В «тот» день я порвал все фотографии, но как этот крошечный кусочек уцелел, и как я его столько времени не замечал?

Да, кстати, а который час? Смотрю на часы – половина пятого – надо попытаться уснуть, но вместо этого выхожу на балкон, закуриваю, ночное море задумчиво шелестит волнами, и я вновь уношусь в далекие дебри памяти, туда, где я был когда-то по-детски счастлив и, сам того не понимая, это счастье упустил.

Внизу по берегу прогуливается какая-то парочка, романтика, как они мило и трогательно держатся за руки, невольно завидую, всматриваюсь... Ну, вот опять! Она что спятила – ночью гулять по пляжу с этим отморозком? Он же дебил, еще утопит ненароком. Сигарета выскальзывает из пальцев, и, сверкнув искоркой в ночном воздухе, летит вниз. Чертыхаясь, захожу в номер, сажусь на кровать и пытаюсь разобраться кого же я больше ненавижу – себя? Её? Или этого слащавого пижона, за которого она собралась замуж?

Любовь... Да не может она его любить! Ну, не может и всё! А почему, кстати, не может?.. Мысленно захожу в тупик. Нет, спать, спать и еще раз спать, и кто, черт побери, убавил мощность кондиционера?!!

Ворочаюсь с бока на бок, пытаясь уснуть, курю, мечтаю, злюсь...

 

Впервые я её увидел в университете, она сидела на подоконникеи сосредоточенно хрумкала чипсами. Огромные раскосые темно-карие, почти черные, глаза, широкие скулы, тонкие губы, смуглая, но не черная, а золотистая, будто после пары дней на пляже, кожа и вьющиеся светлые волосы.

-Девушка, - с пафосом сказал я, приблизившись, - Уж не знаю натуральная вы блондинка или ваши волосы это результат многочасовых усилий парикмахера, но то, что выглядите вы потрясающе – это бесспорно. Вы украшаете своим присутствием серые стены этого мрачного коридора (стены между тем были покрашены в веселенький голубой цвет, а освещенный яркими лучами солнца коридор вовсе не выглядел мрачным), могу ли я по этому случаю узнать ваше имя?

Всё сказанное казалось мне тогда фразой бывалого обольстителя, и я откровенно растерялся, когда она прыснула со смеху и покрутила пальцем у виска.

-Афа,- с улыбкой проговорила она, - А волосы это – «усилия парикмахера», только тссс, - она приложила палец к губам, -никому ни слова.

Я радостно закивал. Она протянула мне чипсы и минут пять мы дружно хрумкали ими, глядя в окно, точнее в окно вобще-то смотрела она, а я зачарованно на нее – японка, типичная японка, только блондинка... Мне безумно хотелось её нарисовать, вечером я так и сделал, так появился карандашный набросок, которому со временем предстояло стать картиной, моим первым настоящим портретом, сыгравшим в нашей с ней судьбе свою роковую роль. Но об этом поздже...

А пока мне девятнадцать, я сижу на подконнике с потрясающей девчонкой и рассказываю ей анекдоты, она смеется и бесхитросно разглядывает меня – я чувствую, я ей нравлюсь.

«Ты знаешь, - говорила она потом, спустя год или два,- Я ведь сначала подумала – до чего неприятный типчик, такой самовлюбленный, а потом я поймала не себе твой взгляд – такой восхищенный, чистый, наверное тогда всё и началось у нас.»

Я обнимал её и думал: «Нет, началось всё гораздо позднее. Для меня во всяком случае.»

В нашем потоке был один парень, Мамед, его репутация институтского ловеласа подтверждалась всё новыми и новыми победами, человек он был даже неплохой, неглупый, но уж больно падкий на прекрасный пол. Мы с Афой общались уже чуть больше месяца, я провожал её домой, звонил вечерами, но... Мы не встречались, не были «парочкой». А между тем Мамед избрал своей жертвой «белокурую японку» (так называл её наш декан ), он ходил за ней по пятам, дарил какие-то пошлые букетики и плитки шоколада, под конец он стал провожать её... вместе со мной. Так мы и шли – я, Афа и Мамед, при чем лишним себя чувствовал я – Мамед не замолкал ни на минуту, он рассказывал случаи из своей жизни, сюжеты из книг и фильмов, приводил примеры из истории ( натренированная на запоминании телефонных номеров память выдавала точные даты ). Афа загадочно улыбалась, и я не мог понять – нравится ей всё это или нет.

Как всё разрешилось? А однажды, когда Афа зашла в подъезд, я не выдержал... 

Помню как несколькими часами поздже, она смеялась, прикладывая лед к моей разбитой в кровь губе и именно тогда в тот день, она осторожно поцеловала меня в щеку. И тут меня будто прорвало – я говорил, говорил, говорил, слова обгоняли друг друга, а Афа сидела серьёзная и чуть грустная.

-Я тебя тоже, - тихо сказала она и, немного помедлив, прибавила, -Очень.

 

Глава 4.

 

Раскаленный песок, на пляже уже мало купающихся и загорающих, солнце палит нещадно, но я лежу – чернею. В ворохе одежды запищал турецкий марш Моцарта, не открывя глаз, нащупываю телефон.

-Да, привет, - резко сажусь и открываю глаза.

-Ты почему вчера не звонил? Я беспокоилась!- возмущенно выговаривает голос в трубке.

-извини, родная, - растерянно бормочу я, -Ну, как вы там? Когда выезжаете?

-Сегодня вечером, - голос смягчается, -Скоро будем... Постой-ка! (небольшая заминка ) Тут с тобой хотят поговорить.

Я вслушиваюсь, шорох, сопение и...

-Папа,-слышится в трубке.

-Да, солнышко, да, маленькая, -отвечаю я, - скоро ты приедешь, будешь купаться в море.

-А там есть рыбки?-интересуется она.

-Конечно, есть, много разных рыбок, - шепчу ей громким шепотом.

-Ладно,- снова голос жены, - Вечером наговоришься, откровенно говоря, не хотела я ее везти сегодня. У нее вчера была температура, но ты же знаешь свою дочь – она и дня без тебя не может. Ну, пока.

-Пока, - говорю я и нажимаю на кнопку отбоя. Семейный человек. Жена, дочь... Очнись, какие такие раскосые блондинки из прошлого? Пора бы уже повзрослеть.

С разбегу врезаюсь в теплую морскую воду.

 

 

Я тащу Афу за руку, она упирается, вся красная как рак, смущенно мотает головой.

- Афка, - ласково говорю я, - Ну, что ты, честное слово? Не съест она тебя.

- Неудобно, -запинаясь, оправдывается она.

Я веду её знакомиться с моим самым близким человеком, самым весёлым и понимающим другом – с бабушкой. Вообще должен сказать, бабушка моя – натура оригинальная, в прошлом оперная певица, знала лично огромное количество знаменитостей, гостила когда-то, по её рассказам, на даче у Любови Орловой и однажды «премило болтала» (это она так выразилась) с самим Сталиным. Бабушка еще ого-го – держится молодцом, пудрится неизменной пудрой «Лебяжий пух», которая уже лет двадцать ящиками стоит на антресолях, никак не заканчиваясь, и душится какими-то прянными духами, привезенными ею из Франции еще до войны, она курит исключительно «Приму», сжимая в тонких, всё еще красивых пальцах мундштук и смачно произносит «Вот засранец!» при виде любимого внука.

Но вот сегодня она так не скажет, она знает, что я приведу к ней свою де-вуш-ку - это долгожданное событие, требующее особой подготовки (я уверен – она накрутилась на крупные бигуди и подкрасила брови).

Я нажимаю на кнопку звонка, звонок сипит и кашляет, дверь открывается... Батюшки! Бабушка в длинном темно-синем платье, в руках обязательный мундштук, волосы лежат крупными волнами, брови тоненько подведены. «Вот... молодец!» - ехидно произносит она, видя как я побледнел, ожидая привычной фразочки, - «Проходите, милая, не стесняйтесь! И не разувайтесь!!!»- возмущенно восклицает бабушка, -«Какое мещанство! Запомните, деточка,» - уже мягче продолжает она, - «Требовать от гостей снимать обувь – это дурной тон!»

Афа растерянно оглядывается на меня, я развожу руками – это же бабушка. Мы проходим в темную комнату, именно темную, несмотря на брызжущий солнечными лучами яркий день, бабушка не любит свет, и темно-вишневые бархатные занавеси до самого пола здорово её выручают.

-Как твоя мать? – как бы между прочим спрашивает она у меня, и, не дожидаясь ответа, начинает беседовать с Афой.

Мою мать бабушка не любит, она считает этот брак «ужаснейшим мезольянсом», по этой причине она редко бывает у нас и почти никогда не звонит.

-Какое счастье, что ты так похож на своего отца,» - частенько говаривает она, глядя на меня, и понимать это надо следующим образом –«Какое счастье, что ты не похож на свою мать.»

Но я не обижаюсь – такая она, бабушка, она ведь не злая, просто упрямая, но меня понимает лучше, чем кто-нибудь другой. Только ей я рассказал о двух самых важных вещах в моей жизни – о желании стать художником и , конечно же, о моей раскосой Афке, которую я наконец привел на смотрины.

Афа весело улыбается и совсем уже непринужденно попивает кофе из тонкой фарфоровой чашечки. Они друг другу понравились, бабушка, кажется даже готова простить ей джинсы («девушка не должна расхаживать в брюках, как гусар!»), я незаметно выхожу из комнаты и иду в кабинет. Там огромная библиотека покойного дедушки, книги, которые я знаю от корки до корки, обитый кожей диван, старинный радиоприемник и клетка с Бруно...

Бруно – это бабушкин попугай. Он говорит исключительно по-итальянски, да и то – крайне редко и, как мне кажется, ровестник самой бабушки; вредная птица – так и норовит клюнуть своим остро отточенным клювом, если протянешь руку, потому я руки не протягиваю и наблюдаю за ним издалека.

-Фарид, - окликает меня вошедшая в кабинет бабушка, - Послушай, - она переходит на шепот, - Женись на ней...

Я удивленно смотрю на нее, широко улыбаюсь, подхватываю и начинаю кружить.

-Отпусти, негодник, - кричит бабушка, смеясь и вырываясь.

На ее крики прибегает Афа и, ничего не понимая тоже начинает смеяться. Потом я обнимаю бабушку и Афу, и мы втроем идём в тёмную гостиную пить знаменитый бабушкин кофе.

 

Глава 5.

 

Я иду по ярко освещенной терассе, на руках у меня спит маленькая Марьяша, моя дочь, я назвал её в честь бабушки, и она, вот интересно, в свои три годика уже неуловимо на нее похожа. Рядом с нами идёт Джейла, я боковым зрением замечаю на ней восхищенные взгляды отдыхающих – упругая походка, длинные, чуть ли не до поясницы, прямые волосы пепельного оттенка, ярко-голубые глаза, фигура словно она сошла с подиума или обложки журнала – и мне приятно осознавать, что ЭТО – моя жена.

 

Мы познакомились с ней в Москве, я сидел в гостиничном холле и ждал прихода Гаджиева, вскоре он и в правду появился, но не один, с ним была она.

«Кто это?» - гадал я, - «Жена? Дочь? Любовница?»

«Моя дочь,»- развеял все мои сомнения Гаджиев, - «А это,» - продолжал он, обращаясь уже к ней, - «Тот самый молодой художник, о котором я тебе рассказывал.»

Она холодно улыбнулась и окинула меня оценивающим взглядом, от которого мне, откровенно говоря, стало как-то не по себе, взгляд скользнул по моему свитеру, джинсам, застыл презрительно на моих кроссовках и остановился на лице. Я почувствовал, что краснею и слегка растерянно изобразил слабое подобие улыбки.

 

-На дискотеку пойдем? – спрашивает Джейла, уложив Марьяшу. Я утвердительно киваю, мы зовем женщину из соседнего номера посидеть с малышкой, а сами уходим с целью беситься всю ночь напролет. 

Пока мы медленно идем по аллее я говорю жене: «Афа тоже здесь. С женихом.»

Голос звучит как-то неестественно и мне кажется, что Джейла обо всем догадывается.

«Да?»- рассеянно откликается она, -«А я думала, она уже замужем.»

Я вижу, что ей не по себе, но она ничего не заподозрила, просто неприятно слышать, что Афа здесь. Я обнимаю её за плечи и целую в лоб.

Дискотека гремит последним хитом, в разноцветных бегающих огоньках танцует в одном ритме огромное существо – толпа... Танцующих так много, что почти нет места для движений, и все будто покачиваются из стороны в сторону, подняв руки, яблоку упасть негде. Мы с Джейлой протискиваемся в самый центр и начинаем танцевать, я наблюдаю за женой, она двигается чуть с ленцой, не всегда попадая в такт – Джейла не отдается танцу, она не растворяется в нем как... Стоп! Стоп! Что я делаю? Я же дал себе слово никогда не сравнивать ее с Афой, никогда.... Но, хочу я того или нет, все четыре с лишним года, что мы вместе, я всё время провожу паралели между ними, я сравниваю жесты, поцелуи, улыбки... Страшно сказать, когда родилась Марьяша, я вдруг поймал себя на мысли, что лучше бы её матерью была Афа. Бывает же так – в подсознании навязчиво часто возникает мысль, ты гонишь её, запрещаешь себе так думать, перебиваешь её, перекрикиваешь, но она всё же звучит, перекрывая всё, и вот – уже нет смысла с этим бороться, остается только отдаться во власть этой мысли, покориться ей и смириться, только тогда она, спустя долгое время, отпустит, но не навсегда.

 

«Афка, - шепчу я, целуя обгоревшее плечо в мелких веснушках, - «Моя Афка!»

«Твоя, чья же ещё,» - усмехается она и начинает одеваться.

Эту ночь мы провели вместе у нас на даче, родители отдыхают в Сочи, Афына тетка, у которой она живет с пяти лет, с тех самых пор как умерла мать, а отец вторично женился, уехала в Гянджу, нас никто не может потревожить.

Я подложил подушку под локоть и наблюдаю за тем, как она медленно одевается.

«Я люблю тебя, Афка!» – бормочу я, притягивая её к себе, -«И не надо одеваться.»

Она молча повинуется.

«Фарид,» – робко начинает она, -«Фарид, а мы поженимся?»

«Ну, конечно!»-восклицаю я, - «Теперь уже точно!»

Я уже знаю что скажу родителям, я расскажу им какая она необыкновенная, я объясню им как я её люблю, как она любит меня, и они обрадуются, они захотят с ней познакомится, и мы поженимся – я и моя Афка.

Мы сидим с ней и шепотом, хотя на даче никого кроме нас нет, обсуждаем кого мы позовём на свадьбу, какое у нее будет платье и где мы будем жить. «У бабушки!»- одновременно произносим мы, и я уже вижу как вечером мы сидим втроем в кабинете и играем в карты, как изредка Бруно, разразившись потоком итальянской брани, доводит нас до безумного хохота, как мы живем с ней друг для друга, друг ради друга. Под утро Афка засыпает у меня на плече, разморенная нашей многочасовой беседой, а я любуюсь ею и внутри всё сжимается от щемящего чувства нежности, любви, преданности. «Я люблю тебя, Афка,» - сонно шепчу я и проваливаюсь в бездну путанных сновидений.

 

 

«Джейла! Привет!» - так я и знал, это же Баку, ну, или точнее Загульба – одни знакомые...

парочка каких-то расфуфыренных курочек подбегают к жене, стреляют глазками по юбке, сабо, оценивают цепочку и серьги, переглядываются с плохо скрываемой завистью и восхищением, заискивающе здороваются со мной.

«Я пойду, посмотрю как Марьяша, - говорю я, чуть тронув Джейлу за локоть, -«Сейчас вернусь.»

Она кивает, ей не до меня, она увлеченно рассказывает о своей поездке в Милан, о дорогих магазинах и именитых кутюрье. Я торопливо удаляюсь.

Малышка сладко спит, я осторожно глажу её темные (как у меня) волосы, целую в высокий выпуклый лобик и выхожу из номера, предварительно предупредив сидящую с ней женщину, что вернемся мы с женой нескоро.

Я задумчиво брожу по аллеям, возвращаться на дискотеку мне совсем не хочется.

На одной из скамеек одиноко сидит женщина, я всматриваюсь в темноту...

«Афа!» -вырывается у меня.

«Здравствуй, Фарид,»- тихо отвечает она.

У меня ком в горле, как будто не было этих лет, как будто еще вчера я провожал её домой, как будто ещё вчера я целовал её на прощанье...

«Афа..,» - повторяю я, как во сне.

«Что, Фарид?» - грустно спрашивает она.

Я подхожу и сажусь рядом с ней на скамейку. Я не знаю что ей сказать, я не знаю как себя вести, я знаю лишь одно – она мне нужна, всегда была нужна и всегда будет...

Афа встает и быстро, нервной походкой, уходит, я остаюсь один – мне не хочется возвращаться в свою налаженную престижную жизнь, мне хочется вернуться в прошлое, когда со мной была та, без которой, как оказалось, я не могу, не умею быть счастливым.

Нет, я должен, я обязан сказать ей об этом – о том, что никогда не переставал её любить, даже в «тот» день, когда я, приехав из Москвы, сидел с ней в нашем любимом кафе, даже в день, когда я делал Джейле предложение, стоя на одном колене (что поделать, Джейла любит пафосную театральность, красивость и приторность), никогда не переставал...

И я решаю завтра во что бы ни стало поговорить с Афой, а потом... будь, что будет будет... Может мы даже решим снова быть вместе... Я встаю со скамейки и иду на дискотеку, обнимаю Джейлу за талию и веду танцевать – как раз только началась медленная соул-композиция, заунывно стонут негры, мы с женой танцуем и я вспоминаю...

 

Мы с Афой прощаемя у её дома. «Помнишь какой завтра день?» - хитро спрашивает она, желая поймать меня на рассеянности, но она просчитала – как я могу забыть. «Конечно,» - с улыбкой говорю я, - «Завтра... (я нарочито долго тяну паузу) Завтра... (Афа преподнимает одну бровь и пытается сделать строгое лицо). Завтра... Два года с тех пор как у меня есть глупая раскосая Афка!» - кричу я и начинаю душить её в объятиях, она хохочет и вырывается.

Вообще, если определять то время чем-то одним, мне бы на ум пришел наш смех, никогда больше в моей жизни не было столько смеха, счастливого смеха, когда смеешься, не потому что смешно, а потому что хорошо, светло на душе...

Я влетаю домой, чмокаю мать, копошащуюся на кухне, тащу из под ножа ломтик огурца...

«Да уймись ты,»- шутливо ударяет она меня по руке, - «Гость в доме.»

«Да? Кто?» - разочарованно спрашиваю я – разговор с родителями снова откладывается, а я уже сегодня хотел рассказать им об Афе, а завтра, в нашу годовщину, привести её знакомиться.

«Саид Гаджиев,»- отвечает мать,- «Из Москвы, они с отцом вместе учились – в одном классе.»

Я осторожно захожу в гостиную, но там никого нет, голоса доносятся из моей комнаты. Интересно, что они там потеряли?

Я преоткрываю дверь – отец и высокий худощавый мужчина в очках, вероятно тот самый Гаджиев, стоят перед недавно законченным портретом Афы – всего дней десять как я повесил его над своим письменным столом... Я тихо кашляю и захожу...

Отец представляет меня Гаджиеву, тот пожимает мне руку и снова переводит взгляд на портрет.

«У тебя есть еще работы?» - спрашивает он.

«Да, конечно,» - говорю я и достаю из-за шкафа, где я обычно прячу наброски и уже готовые холсты, папку с рисунками, акварели, две-три работы маслом. Гаджиев внимательно всматривается в каждый штрих, каждый мазок.

«Это хорошо, - говорит он, откладывая несколько акварелей, - «В кубизм тебе лучше не лезть – слабенько, а вот этот портрет,» - он снова переводит взгляд на Афу, - «Этот портрет достоин быть выставленным.»

Портрет и в правду хорош – Афа, как в тот день, когда я её увидел впервые, сидит на подоконнике, она обхватила руками колени и смотрит вопросительно на кого-то по другую сторону холста – будто сидела она, смотрела в окно, а кто-то её позвал.

«Ты где учишься?» - спрашивает Гаджиев.

«Юр.фак закончил,» - торопливо отвечает за меня отец и оборачивается ко мне, - «Мы тут с Саид мюаллимом о тебе говорили, он предложил взять тебя на работу (Гаджиев утвердительно кивает), у Саида своя компания в Москве,» - отец произносит название известной нефтяной компании, -«И тебе там стоит попробовать силы.»

Я возмущенно смотрю на отца – ничего себе, решил за меня – в компанию, в Москву... А у меня он забыл спросить?

«Да,» - говорит Гаджиев, - «Тем более, если ты уже получил диплом юриста,» - он похлопывает меня по плечу, - «Будешь работать у меня, вам в Баку настоящие деньги и не снились, а паралельно..,» - он делает паузу и подмигивает отцу, -«Можешь поступать на заочное отделение в Суриковское училище, мы уж это устроим.»

Заготовленная мною гневная тирада застревает в горле – Суриковское, это мечта моего детства, это то, о чем мы говорили долгими вечерами с бабушкой, это то, о чем мы мечтали с Афой – я растерянно смотрю на Гаджиева, потом на отца. Отец улыбается и кивает, -«Конечно, в Москве главное зацепиться. Ну, пойдемте,» - он открывает дверь в смежную с моей комнатой гостиную, где мать накрывает на стол.

 

«Афа, ну, Афа!» - бормочу я, уткнувшись в копну непослушных светло-русых волос, -«Афка, ну, я поеду, поступлю, начну работать, а потом ты ко мне приедешь, Афка!»

Я молчу о том, что родители и слушать не захотели о ней...

«Ты сейчас не об этом думать должен!» - отрезал отец, -«Я тебе что запрещаю? Гуляй с кем хочешь, но о свадьбе, будь добр, не заикайся даже!»

Афа молча гладит меня по щеке, в глазах у нее слёзы...

«Фарид,» - с трудом произносит она моё имя, - «Мы ведь не расстанемся?»

«Вот дурная!» - почти кричу я, - «Конечно же нет! Месяц! Дай мне один только месяц и я приеду за тобой, мы поженимся!»

Она недоверчиво заглядывает мне в глаза, я обнимаю её, прижимаю к себе крепко-крепко и шепчу обычные ласковые глупости, будто убаюкиваю, целую в лоб, в висок, в щеку, чмокаю в сморщенный от улыбки носик и шепчу: «Афка! Я люблю тебя, Афка!»

 

Глава 6.

 

Я сижу в небольшом китайском ресторанчике, со мной неземной красоты девушка, зовут её Джейла, не столе традиционнная утка по-пекински, Джейла задумчиво курит, а я бесцеремонно её разглядываю – ярко-голубые глаза, слегка широковатый нос, четко выраженная линия скул, чуть пухлые губы и потрясающая, покрытая тонким прозрачным пушком кожа – на щеках окрашенная легким природным румянцем; но при всей своей внешности Джейла напрочь лишена роковой агрессивности, хищности... Взгляд её холоден и пуст, движения чуть угловаты, она явно не осознает как хороша...

В Москве я уже пять месяцев, за это время из помошника бухгалтера я успел превратиться в главного менеджера и это, естественно, только начало, зарабатываю я по московским меркам очень даже хорошо, а по бакинским... Я скромно промолчу... 

Я уже две недели не звоню Афе, а если звонит она, не подхожу к телефону. Вчера я сделал предложение Джейле, от меня все давно этого ждали – и Гаджиев, и мои родители, которым я сразу же сообщил, и сама Джейла, которой я определенно нравлюсь.

На следуюжщей неделе в жизни моей должно произойти знаменательное событие – в одном из залов великой Третьяковки, рядом с работами других студентов Суриковского училища и просто молодых художников, появится моя «Девушка на подоконнике». Я с нетерпением жду этого дня, ну, а завтра мне предстоит поездка в Баку – надо покончить с этой историей с Афой и начать приготовления к помолвке, а затем к свадьбе.

На душе удивительно легко и спокойно –я здраво рассуждаю о своем будущем и понимаю, что оно непосредственно связано с Гаджиевым, его компанией, Джейлой и, увы, Афе места в нем нет.

 

Я сижу на кровати, рядом спит Джейла, в соседней комнате тихо посапывает Марьяша,я осторожно встаю, на цыпочках подхожу к балконной двери, бесшумно ее открываю. В лицо мне ударяет прохладный морской воздух, я выхожу на балкон. Море совсем спокойное, почти нет волн, по берегу бродят двое – я всматриваюсь... Нет, не она, это какие-то иностранцы – вот чудаки, и что им не спится, в отличном настроении захожу в номер и ложусь спать.

Я просыпаюсь с первыми лучами солнца и спешу на пляж, почему-то я уверен, что встречу её там. Так и есть, Афа сидит на песке у самой воды и чертит какие-то замысловатые узоры, которые тот час же слизывает прибой, она чуть загорела, её это очень к лицу. Я неотрывно смотрю на её золотистую щиколотку, на которой поблескивает налипший песок, на тонкую кисть с полупрозрачными пальцами, на одном из которых невольно замечаю кольцо, надетое тем другим... «Афа,»- окликаю её я. Она вздрагивает и поднимает глаза. Я не в силах больше себя сдерживать, я опускаюсь рядом с ней на колени и прижимаю к себе... крепко-крепко, как раньше, я лихорадочно целую её руки, плечи, шею, касаюсь губами её губ, но... Она отворачивается, отодвигается, и чужой хриплый голос произносит: «Ни к чему это всё, Фарид, ни к чему...» Я целую её руки, говорю, исповедуюсь, рассказываю ей всё, что было со мной за эти годы, повторяю несчетное количество раз, что люблю, что хочу быть с ней, что готов уйти от Джейлы, бросить работу, вернуться навсегда в Баку... Афа молчит, она смотрит на меня мертвым насмешливым взглядом, она не верит, и я её понимаю – я бы тоже не поверил. «Давай увидимся вечером, в семь, в аллее, там и поговорим, Фарид,» - холодно отвечает она, встает и уходит.

 

Мы встретились с ней год назад, на похоронах бабушки, я увидел её впервые со дня, когда сидя в нашем любимом кафе, я сообщил ей, что больше не люблю и женюсь на другой... Она заметно повзрослела, похорошела, стала женственнее и спокойнее.

Джейла холодно поздоровалась с ней и зачем-то взяла меня под руку, Афа вежливо улыбнулась и, извинившись, отошла. Я болезненно всматривался в знакомые вещи, клетка Бруно давно пуста, но я не знаю когда попугай отдал Богу душу – с бабушкой я уже пару лет не виделся, она перестала со мной разговаривать, когда узнала, что я женюсь на Джейле и на свадьбу нашу демонстративно не явилась.

 

Сейчас я сижу в столовой и нервно тереблю трубочку в стакане с соком, мысли путаются, в ушах неистребимый гул, ощущение такое, будто у меня высокая температура. Я не очень понимаю где я и кто я – были ли все эти годы, была ли вся та новая жизнь, от которой теперь я спешу отказаться. В дверях появляется Джейла с Марьяшей на руках, я машу им рукой... Марьяша что-то весело щебечет, я сажаю её к себе на колени и перевожу взгляд на улыбающуюся Джейлу, сердце больно сжимается, я торопливо опускаю глаза. Что я делаю? Правильно ли я поступаю? Нет, всё же не нужно было приезжать в Загульбу, хотя... Какая разница? От себя же не убежишь. Мне щекотят подбородок волосики Марьяши, я смотрю мутным взглядом на нее, снова на Джейлу и мне вспоминаются все радостные и грустные минуты нашей совместной жизни, я представляю себе сцену расставания, слёзы на глазах жены, отчетливо вижу как растет без меня моя дочь, как я вижусь с ней по выходным, слышу упреки родителей и тестя и... мне становится невыносимо страшно.

 

Пять минут восьмого, я ёрзаю на скамейке, каждую минуту поглядывая на часы. Ну, где же она? Где? В памяти оживает с невероятной четкостью наш с Афой последний вечер... Она сидит, вжавшись в спинку кресла, обхватив побелевшими пальцами край стола. Я стараюсь на нее не смотреть и пью остывший горький кофе. «Пойми, Афа,» - спокойно говорю я – «Первая любовь для того и дается людям, чтоб потом было что вспомнить, с чем сравнить. Ты – красивая девушка, ты еще встретишь свой счастье.»

«Неужели это говоришь ты?» - почти вскрикивает она, хватает сумочку и выбегает из кафе... Я продолжаю пить кофе и ещё с четверть часа сижу, тупо уставившись в одну точку. Почему я тогда не кинулся за ней, не догнал, не остановил?

 

Я снова смотрю на часы – без двух минут восемь, ну, нет, она просто безбожно опаздывает. А может не придет? Я теряюсь – а что же делать, если она не придет?

Вдруг в конце аллеи появляется женская фигурка, она неспеша приближается ко мне, но это не Афа... Девушка уже совсем близко и я узнаю в ней Белку – Афыну подругу, ту, что позавчера плавала в бассейне.

«Вы Фарид, да?» - смущенно спрашивает она и, даже не дождавшись ответа, протягивает мне сложенный вдвое листок, -«Это от Афы.»

Белка уже минут двадцать как ушла, а я всё не решаюсь прочесть, наконец беру себя в руки и открываю записку – знакомый почерк, наклон ровных безупречных букв: 

«Прости, Фарид, я уехала. Ни к чему это ни тебе, ни мне – у тебя семья, я выхожу замуж... Первая любовь на то и дается людям, чтоб потом было что вспомнить... Помнишь? Вспоминай меня, Фарид. Прощай. Афа.»

Я облегченно вздыхаю и смеюсь долгим беззвучным смехом. 

Кесарю-кесарево.Богу -богово,а миру-мир!

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 1 month later...

Маестро, привет!

 

Сегодня же прочитаю твое произведение и дам обратную связь :-)))

Изменено пользователем Smailochka
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Привет Смайлочка

сколько лет сколько зим....

всегда приятно видеть старожилов на том же месте в тот же час....

п.с. Расссказ не мой....

Кесарю-кесарево.Богу -богово,а миру-мир!

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Кто-то прочел рассказ?

я прочла...

 

рассказ о типичном азербайджанце,который мечется меж  двух женщин и никак не может определиться.

Вернее определиться может,но не хватает духа и смелости делать выбор.

 

инициативу проявляет женщина и именно она принимает решение.Ну ,все как в жизни -) 

.

Когда вся грязь народного суда

моей душе и сердцу докучала

я посылал всех с гордостью туда

где наша жизнь взяла свое начало.. 

/Есенин/

 

 

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Join the conversation

You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.

Гость
Ответить в тему...

×   Вы вставили отформатированное содержимое.   Удалить форматирование

  Only 75 emoji are allowed.

×   Ваша ссылка была автоматически встроена.   Отобразить как ссылку

×   Your previous content has been restored.   Clear editor

×   You cannot paste images directly. Upload or insert images from URL.

Загрузка...
×
×
  • Создать...