Рисунок, сделанный карандашом.

[Roxie Hart]

Рисунок, сделанный карандашом.

В течении последних трёх месяцев Р. Несколько раз просыпался от одного и того же сна- ему снился высокий окулист в накрахмаленной шапочке. Лица его он не помнил ,вернее, не смог увидеть. Увидел только высокую фигуру, шагнувшую ему навстречу… и пока окулист промывал ему глаза, неприятно выворачивая веки, думал о том, что очень похожа на аккуратный белый сугроб шапочка врача. Точно такой сугроб возникал над глиняным вазоном ночной красавицы у него за окном. Это был его любимый цветок, он называл его аксаковским, и картину с него написал- её купила подруга Элины…

Он не хотел её продавать, просто взял и подарил, узнав, что картина ей нравится, но ему передали деньги через знакомых.

Никогда не хотелось продавать свои любимые картины. Представлялось страшным, что можно продать портрет Эллины. Он остался у него неприкосновенным, даже после того, как Элина ушла от него к М.

М. гремел тогда, к нему приходили самые красивые натурщицы, но только на Элину он смотрел так, что казалось- теплеет вокруг от горячей синевы его зрачков. Наверное, Р. не мог так смотреть, а Элина, наверное, была не из тех, кто видит взгляды сердца.

Итак, она ушла к М. вскоре после того как Р. начал её портрет. Он писал её весёлой, всю в россыпях солнца, а потом как-то приглушались блики, стали голубоватыми, и, Элина выходила с полотна, протянув к нему руки, грустная, такая, какой он её не знал. Это была его грусть, но этого никто не замечал. Все говорили, что портрет удивительно похож.

Даже Эллина однажды забежала посмотреть – она была какой-то новой, сверкающей, как будто успех М. коснулся её лучом – да так и остался светить.

Р. Стало больно от этого света, он даже привычно коснулся руками висков… Когда уставали глаза, это прикосновение помогало…

Глаза! Глаза! Если бы в тот хмурый вторник окулист с сугробом на голове правильно поставил диагноз, всё было бы в порядке. Но окулист ошибся. Его стерильные руки, пахнущие мылом, ловко провели профилактическую процедуру…А нужна была не процедура, нужно было несколько капелек атропина, чтоб расширить болезненно суженные зрачки.

Несколько дней окулист проводил профилактические меры, но когда от них стало только хуже и белки налились кровью, окулист направил его в больницу; оказалось, что время упущено. Лечение сняло острый воспалительный процесс, но всё вокруг подёрнулось пыльным туманом. Он не исчезал ни ночью, ни днём, ни в солнце, ни в ветер. Теперь он уже не видел рук Элины, выходящей с полотна, не видел её глаз. Просто силуэт… Иногда в тумане ему казалось, что вот-вот она выйдет к нему и тогда он увидит её глаза, близко-близко, как когда-то. Но этого, конечно, не случилось.

Р. Полюбил сны. В них не было ни тумана, ни пыли. Они были чёткими, иногда цветными.

В них он видел себя и Элину на зелёном берегу реки, куда они ездили однажды. Аромат стройных сосен кружил голову, а Элина вся была такая красочная, светлая, что даже он, мастер красок, не смог бы их повторить…

Он снова видел закат, - этот огромный солнечный апельсин, уплывающий куда-то за тёмные очертания леса. Ещё миг – и лес словно обдаст сквозняком этого света, а потом наступят сумерки и тихо зазвенят холодным серебром речные волны.

Наяву краски постепенно исчезали. Р. Смотрел на небо и по солнечному теплу понимал, что оно должно быть сейчас светлым, блестящим, похожим на атлас, и что западнее можно перехватить взглядом облако, похожее на большой одуванчик.

Когда-то, в детстве, он срывал такие одуванчики в поле; от дуновения они рассыпались на десятки прозрачных парашютиков… Но этого он не видел. Хотелось в отчаянии замахать руками и прогнать серую пыль…

Он помнил цвета своих красок, безошибочно кисть его касалась синих и зелёных тонов, но оттенки не подчинялись ему – над ними тоже была пыль; с каждым днём естественность оттенков давалась ему труднее и труднее.

По субботам прибегал друг, смотрел на множество начатых рамок - и молчал. А однажды взял кисть, пытаясь что-то подправить… И тогда впервые за всё время Р. Стало по настоящему страшно. Он понял, что не сможет рисовать.

Часто приходили и другие, но Р. стало невмоготу среди них. Его постоянно преследовала мысль, что его жалеют, что пришли выразить ему сочувствие. Он начал исчезать из дому на целые дни и возвращался лишь ночью, мечтая о ясных снах, где всё было красивым и манящим, как на хороших картинах.

Сегодня к утру его разбудил сон с высоким окулистом. Р. искал в себе чувство ненависти к нему, но ненависти не было. Была досада, щемящая и горькая… И ещё Р. считал, что сам ввёл его в заблуждение. Перед тем, как воспалились глаза, он разбил бутыль с растворителем, и ему показалось, что брызги попали в лицо. Едко щипало под ресницами, он промыл глаза и боль прошла. Глаза воспалились только через несколько дней; в кресле окулиста он рассказал об этом случае…

Однажды тот самый друг сказал ему, что нужно подать на окулиста в суд…»Зачем?» - спросил Р. – Удивительно, подумал он: как-то всегда так выходило, что в сложных ситуациях со многими людьми он оказывался на разных полюсах. Одного хорошего знакомого он потерял только потому, что не любил пить. Не любил, не хотел, не выводило это его из нервных ситуаций. Раз он пришёл с бутылкой в мастерскую Р. , но пил сам. Р. понимал его и продолжал рисовать… Второй раз пришёл – и тоже пил сам, потом не пришёл больше никогда и пожаловался знакомому, что Р. чёрств, как сургуч.

Вот и теперь, когда друг заговорил о суде, Р. оказался по другую сторону ситуации.

- Зачем? Разве это что-то изменит? Разве развеется серая пыль, закрывающая краски?

Сегодня около моря Р. понял, что моря он не видит. Он видел серое пространство внизу- такое же, как наверху. Он слышал крик чаек, он представлял их , хватающих на лету ломтики хлеба… Он различал силуэты людей, бросающих ломтики. Но чаек он не видел. Он не видел деталей.

Он вернулся домой. В ушах стоял крик чаек. Чайки кричали за окном, в углах мастерской, и даже с портрета Элины кричали чайки.

- Нервы, - сказал Р. сам себе. – Нервы… И тут же подумал: А завтра? А через год? А сейчас?

Он не видел красок, не видел деталей…

Он открыл ящик с кистями и медленно ссыпал из длинного стеклянного тюбика на ладонь горсть белых таблеток. Обычно одна из них помогала ему спать. Где-то он читал, что вот так ссыпают таблетки на ладонь в состоянии психического затмения. Может быть, и с ним сейчас такое? Ведь его преследует крик чаек. Он положил таблетки в карман. Захотелось ещё раз посмотреть на море. Может быть, ему показалось, что он не видит чаек? Может, просто он боялся их не увидеть и не заметил? Ведь видел же он людей, бросающих в воду ломтики хлеба.

Людей у моря не было, потому что начал моросить дождь. Р. сел на мокрую скамейку, и только почувствовал, что она мокрая. Дождя он не видел. Капли падали ему на щёки, холодили губы, но он не видел их…Раньше он мог считать, как монеты, редкие первые капли дождя, пока этих монет не становилось на земле такое множество, что земля делалась серебряной… Он любил этот незаметный переход круглых серебринок в серебряный поток… Теперь он не мог видеть этого перехода. А жить без деталей он не мог.

Р. почувствовал, что у него задрожали плечи; капли смешались на его лице – горячие и холодные.

- «Спасибо дождю, - подумал он. – Спасибо дождю… Ведь нельзя, чтобы видели, что я плачу…»

Что-то ласковое тронуло его руку, что-то мохнатое и тёплое. Р. вздрогнул. Он увидел собаку, и почему-то сразу сказал ей: «Джип». Это имя сразу пришло ему в голову, он даже не знал, почему. А собака словно действительно была Джипом. Она подняла нос и лизнула Р. руку. Он погладил её и понял, что она долго шла. Шерсть была мокрой и холодной.

Джип снова и снова потёрся о его руку. Давно уже никто не ласкал его рук. Р. порылся в карманах, но кроме таблеток там ничего не было.

- Сахар у меня дома, Джип, я не взял его с собой, - произнёс он, словно извиняясь, и встал…

Джип шёл за ним по бульвару, по длинной темнеющей улице и два раза отвёл его от обнажённых люков, которые Р. принял за лужи. Так они пришли к дому, который и был и домом, и мастерской Р. С тех пор, как ушла Элина, Р. поселился в мастерской, там ему было лучше…

Р. порылся в ящике с кистями и достал серый карандаш. На заготовленной рамке был чистый, снежный фон… Р. закусил губу. Провёл по белому фону серым грифелем. Через час яркая лампа осветила силуэт собаки, живой и мокрой. Представлялось, как она бежит по дороге, по лужам, и было в ней что-то от тех секунд, когда, благодаря ей, человек миновал обнажённые люки, притворившиеся лужами.

Это был Джип, умный и ласковый, и Р. видел, что это Джип. Правда, сейчас он уже не был мокрым. Он обсох, заблестел в свете лампы и грыз белыми клыками крепкий сахар.

Р. подошёл к окну, что-то встряхнул под темнотой.

Если б под окнами проходил человек, хорошо различающий детали, он заметил бы маленькие белые кружочки, которые, растворяясь в дожде, становились всё меньше и меньше…

[Не_вечная*)]

Я бы сказала, рассказ, написанный тем самым карандашом, которым был сделан рисунок*)Мне очень понравилось, как ты пишешь*)От твоих строк хочется погружаться в вымышленные образы все грубже и глубже, а потом вынырнуть и унести с собою навеянную легкость и некую тоску...

Единственное, что меня немного смутило, это имя героя Р.*)Напомнило К. Кафки, тогда я тоже не понимала, где точка в конце предложения, а где просто точка после имени*)Но, в любом случае, это мелочи, рассказ удался*)

Страшно остаться без красок...

Спасибо*)

[Roxie Hart]

Спасибо Не вечная. Очень приятно мне.

[Velma Kelly]

Рада, что ты наконец вывешиваешь свои вещи. Рисунок - одна из самых искренних твоих работ, щемяще грустная...

[Roxie Hart]

Спасибо, родная. А всё ты, всё ты Это ты меня везде пиаришь

[Nocherom]

Velma права - именно щемяще

[Roxie Hart]

Спасибки Вам.

[Жизнь прекрасна]

очень даже нравится..

только согласна с НеВечной..с полными именами было бы чуть лучше..имхо..)

[Roxie Hart]

очень даже нравится..

только согласна с НеВечной..с полными именами было бы чуть лучше..имхо..)

Это реальная история. Поэтому я не написала имена. Настоящие не хотела, а вымышленные....не знаю. Лучше так, ИМХО. Спасибо Вам.

[непредсказуемая]

а мне кажется в сокращенных именах вся изюминка....