Перейти к содержимому

ЛОТ


konnekt

Recommended Posts

ЛОТ

«не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно?»

Бытие,18-25

Часть первая. Исход

1. Ур Халдейский

«Вот родословие Фарры: Фарра родил Аврама, Нахора и Арана. Аран родил Лота.

И умер Аран при Фарре, отце своем, в земле рождения своего, в Уре Халдейском.

Аврам и Нахор взяли себе жен; имя жены Аврамовой: Сара; имя жены Нахоровой: Милка, дочь Арана, отца Милки и отца Иски».

Бытие,11-27,28,29

***

Багровый мерцающий диск, словно оплавленный по краям, почти коснулся одного из горбов Верблюжьей Горы, готовый скатиться по его склону в крутую ложбину, утонуть в ней, чтобы утром снова взойти на другом краю долины Сиддим. Лишь острые вершины самых высоких скал все еще прощально пламенели на фоне густой фиолетовой тьмы наползающей из-за гор Моаф, да в небе на Западе перламутрово искрились перистые облака. А долина медленно погружалась в сумрак - уже и прозрачные воды Соленого Моря непроницаемо заблестели черной водой, яркая зелень молодой травы тускло покоричневела, а склоны холмов зазияли густыми тенями.

Лот сидел на большом сером камне, чуть в стороне от шатров и загонов с животными.

В этих шатрах жили его люди. Все эти животные, недовольно мычащие и блеющие за высокими изгородями, также принадлежали ему.

В ногах у Лота, зажатый коленями, тщетно дергался черный козленок с белым ухом. Лот подхватил его, потеряно стоящего в стороне, и, устроившись на камне, гладил и гладил. Козленок был такой крошечный, что вполне мог выбраться из загона, проскользнув под нижней жердью. Теперь он жалобно блеял, подавая тревожные знаки матери. Лот чесал его за ухом, давал пососать палец, гладил шелковистое брюшко, где испуганно колотилось сердечко - но козленок не успокаивался. Тогда Лот разжал колени. Козленок вырвался, сделал несколько неуверенных шажков, остановился, оглянулся на Лота и протяжно заблеял, словно прося помощи у своего недавнего мучителя. Но вот он что-то услышал в нестройном хоре животных, встрепенулся, тряхнул белым ухом и быстро засеменил к одному из загонов.

Лот тяжело вздохнул.

Было в этой ясной прохладе весеннего вечера что-то пронзительно тягостное, тревожное. Ни ветерка, словно все вокруг затаило дыхание в напряженном ожидании. Воздух был столь прозрачен, что даже в наползающих сумерках окрестности просматривались далеко во все стороны от места, где сидел Лот.

За его спиной, над зубчатой крепостной стеной, поднимался террасами до самой вершины холма Седом - город, в котором он жил вот уже почти 20 лет. В этом городе, окруженном со всех сторон пышными, но запущенными садами, родилась его жена Ирит. Здесь же родились две из его четырех дочерей. В этом чужом городе, Лот, некогда нищий мальчишка, дитя пустыни, сказочно разбогател, но так и не нажил спокойного счастья.

Город громоздился над ним сторожевыми башнями, расписными куполами царского дворца, белеными стенами домов зажиточных горожан с большими верандами на крышах, увенчанными полотняными шатровыми навесами из полосатой красно-зеленой ткани. Город курился десятками костров, разожженных прямо на тесных улочках перед распахнутыми воротами домов. Город готовился к великому Празднику Первых Плодов - был вечер 14 дня месяца Нисан.

Но главный костер на площади перед храмом богини Иштар еще ждал своего часа.

Когда золото на Западе померкнет и превратиться в потемневшее от времени серебро, когда в небе, низко над горизонтом, засверкает кровавой каплей звезда Земах, когда в городе трижды прогрохочет огромный латунный гонг, подвешенный на медном тросе на крученой ветви старой оливы, сзывая замешкавшихся к обряду горожан, тогда выйдут из храма жрецы в красных балахонах и с факелами в руках. Выйдут, чтобы поджечь гору хвороста в чреве огромного медного идола с вытянутыми вперед руками ладонями вверх - Молоха, пожирающего жертвы…

И разольется над Седомом и далеко по окрестностям сладко-тошный смрад горелого мяса…

А пока по каменистой тропинке от городских ворот к шатрам Лота и его загонам все еще снуют горожане - те из них, кто не успел купить животное для жертвы и праздничной трапезы. Пока еще Шамай, сын главного пастуха Звулуна, складывает в именные мешочки золото и серебро или бросает в них долговые камешки: красный большой - за быка, черный поменьше - за овцу и белый маленький - за козу. Золота и серебра меньше в мешках, чем камешков: седомцы любят жить в долг. Но в такой день никому нельзя отказывать, даже тем, чьи мешочки уже полны камней до краев.

Лот смотрит отрешенно в сторону своих людей занятых работой. Его давно уже не радует звон монет, так же как не огорчает сухой перестук камней в мешочках. Тяжко у него на душе, тяжко и тревожно, а почему - он не может понять.

Мысли его бродят где-то вдалеке от этого места. Они уносятся за горы, в испепеляющий зной пустыни. Они уносят его в детство. Они уносят его на крыльях печали…

Изменено пользователем konnekt

Не боги выбирают человека, а человек - бога. (Лот)

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***

Дикое солнце нестерпимо жжет плечи и спину, кажется - льет расплавленный воск на непокрытую голову. Сухой горячий воздух обжигает грудь изнутри при каждом вдохе.

Он сидит на белом песке, скрестив под собой ноги. На нем лишь набедренная повязка из грубой, но истончившейся холстины. Он не чувствует убийственной жары - дышит ровно, как если бы сидел в густой тени финиковой пальмы у источника. Его задубелая от многократно заживших волдырей кожа цвета тины в камышовом болоте сухо блестит. Перед ним большой плоский камень. В этом мире белого песка большие камни такая редкость. А этот камень - настоящее чудо. Он заметно темнее песка, он ярко-желтый, и на его гладкой как кожа младенца поверхности причудливо переплетаются синие и розовые прожилки. Иногда, вечерами, сидя у догорающего костра, Лот водит кривым ногтем пальца по разноцветным пересекающимся линиям. Ему кажется, что в рисунке линий есть некая загадка, отгадав которую он мог бы обрести ответы на мучающие его вопросы. А вопросов у Лота так много!..

Но вокруг лишь безмолвная пустыня. И есть у Лота лишь этот чудо-камень, тайну которого ему никогда не разгадать.

Но сейчас Лот занят совсем другим. Сейчас Лот играет в «пять камней». Три черных камушка и два белых. Лот подбрасывает их поочередно и, пока один из них кружится в воздухе, ловко подбирает другие - в особом порядке, с особыми приемчиками. Делать все надо лишь одной рукой, стараясь не сбиться и не уронить камушки.

Успешно справившись с заданным самому себе испытанием, Лот собирает камушки, перетряхивает их в сомкнутых шаром ладонях, выкатывает на плоский камень - и все начинает сначала…

Этой игре научила его мать. Тогда ему было лет пять, и жили они все вместе в большом голубом шатре на Севере. В том краю тоже была пустыня, но совсем другая: больше камней, больше зелени, много прохладной воды в глубоких колодцах с каменными стенами. Была даже мелкая река с красным илистым дном неподалеку от их становища, по берегам которой росла высокая трава, трепетали от легкого ветерка деревья с поющими под утро в густых кронах птицами, источали благоухание в благодатной тени яркие цветы, стремительно носились во влажном воздухе стрекозы и величаво порхали усатые бабочки.

Тогда с ними был отец - Аран. Тогда у отца было большое стадо и несколько пастухов…

Этот камень Лот нашел во время одного из своих бесплодных блужданий по пустыне - буквально споткнулся об него, сбегая с обычного холма, испрещенного, как и все прочие, несчетными зигзагами песочных змей. Он сгоряча совсем не почувствовал боли, почти не обратил внимание на кровь густо засочившуюся из разбитого пальца - просто сунул носок ступни в раскаленный песок и тут же, вынув, небрежно отряхнул. На месте раны сразу образовалась плотная бурая корочка. Потом он упорно отрывал руками камень, который торчал в песке почти вертикально. И вытащив его, был несказанно поражен его необычной красотой и размерами. И еще он очень обрадовался - такой камень мог пригодиться в их скудном хозяйстве. Он сразу подумал о матери, о том, что ей на этом камне будет легче раскатывать пресное тесто, чем на старой растрескавшейся доске.

Камень понравился всем. Мать теперь не только раскатывала на нем тесто для лепешек, но и стирала при случае их тряпье, ставя камень на дно вырытой ямки, в которую по неглубокой канаве вымотой в песке сочилась вода из родника. Вода была - словно прокисшей, и слегка отдавала тухлятиной. Ее неприятно было пить даже кипяченной, но приходилось - другой родник находился от их шатра на расстоянии ночного перехода. Зато тряпки в этой воде легко отстирывались от любой грязи.

Мать хотела еще использовать камень для жарки, но Лот не позволил - красота чудо-камня могла быть безвозвратно уничтожена жадным пламенем и въедливой золой.

Лоту было уже одиннадцать лет. И был он единственным мужчиной в семье, ее кормильцем и защитником, так что слово его было для всех законом. Мать и не стала спорить. Ничего она почти и не жарила в последнее время, кроме тонких ячменных лепешек. Очень редко Лоту удавалось найти и поймать в пустыне черепаху, подбить палкой пару мышей, ящерицу или змею. О козьем мясе они не смели даже мечтать - в их жалком стаде оставалось лишь четыре козы и старый, ни на что не годный козел с вытекшим глазом и зачервивевшими рогами.

И сестрам камень понравился. Рухама, которая была на три года младше Лота, могла часами сидеть с камнем в обнимку, поглаживая и укачивая как младенца. А пятелетняя Нехама, до того как заболела лихорадкой и слегла, любила лепить на плоском камне разные фигурки из мокрого песка, когда Лот относил камень к роднику для материнских постирушек.

Сейчас мать и Рухама сидели в тени полога у шатра и смотрели в спину Лоту: мать - в каком-то непонятном ожидании, а сестра - с завистью. Нехама ужу вторые сутки лежала в бреду на колючей тростниковой подстилке в шатре. Козы куда-то разбрелись в поисках скудной пищи, а их одряхлевший вожак валялся на боку совсем неподалеку на невысоком песчаном холмике и тяжело дышал, судорожно вздрагивая седобородой мордой.

Внезапно козел перевернулся с боку на подогнутые лапы, а затем встал и замер, чуть пошатываясь, в боевой стойке.

Лот удивленно посмотрел сначала на козла, а потом в ту сторону, куда старый козел пригнул свою рогатую голову. Далеко на севере, меж глубокими песчаными холмами, в мутном сланце дрожащего маревом воздуха, едва видимым буруном поднималась пыль.

Лот вскочил и, приставив ко лбу ладонь, пристальнее вгляделся в слепящую даль. Теперь он четко различал в столбе пыли несколько приближающихся точек.

Козел хрипло заблеял. Лот разозлился и швырнул в него камнем. Не попал. А козел заблеял еще тревожнее, возбужденно встряхивая мордой, то выступая на несколько шажков вперед, то пятясь.

Не боги выбирают человека, а человек - бога. (Лот)

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***

Аран был младшим сыном Фарры. Младшим и самым любимым.

Был он статен фигурой и на диву красив: светел лицом и с черными кудрями по широким плечам, которые заплетал по местному обычаю в косички. А веселый нрав и неизменное добродушие Арана делали его любимцем ни только семьи, но и всех людей в округе знавших его, в особенности - девушек. А жил тогда Фарра с семьей своей в окрестностях Ура Халдейского - города богатого царского, окруженного плодородной землей, что лежала на севере страны Саннаар в землях называемых Паддан-Арам. И жили они в достатке, ибо имели стада обильные.

И вот так случилось, что слава о необычайной красоте Арана дошла до слуха одной из принцесс урских по имени Агиш, и велела она втайне от отца своего, брата царя Халдейского, запрячь для прогулки повозку легкую, и объявила слугам, что хочется ей покататься в окрестностях города, и указала место, где стояли шатры Фарры. И удалось принцессе, как она того желала, увидеть Арана - сидел в тот час Аран на траве зеленой в окружении многих девиц и, вместо того, чтобы следить за стадом, развлекал красавиц босоногих, по обыкновению своему, игрой на дудочке и веселыми байками.

И настолько приглянулся Агиш пригожий пастух, что, по приезде во дворец, пошла она прямиком к отцу своему и объявила, что хочет стать женой Арана сына Фарры, а если отец откажет ей в желании, то уйдет она в храм и станет нугиг, в чем отец не посмеет ей воспрепятствовать, не рискуя навлечь на себя немилость богов.

И разгневался отец на дерзкую свою дочь и прогнал от себя - ибо, где это видано, чтобы принцессы становились женами пастухов, да еще из пришлых иноверцев? А чтобы не сделала она еще большей глупости, не сбежала в храм и не сделалась храмовой проституткой, велел он запереть ее в комнатах и приставить стражу.

Но дочь его оказалась упрямой, как все девушки потерявшие рассудок от любви: не ела, не пила и отказывалась от разговоров с тетушками и матерью, желая лишь узнать последнее слово отца.

И вот, видя отчаянность дочери и страшась ее смерти от принятых на себя лишений, пошел отец девицы к брату своему - царю Халдейскому, и рассказал ему о безрассудстве дочери своей. Брат же его лишь удивился, но не разгневался.

Сказал царь:

- Смущает тебя род скромный избранника дочери твоей? А мы сами - из какого рода вышли? Не были ли предки наши пастухами и землепашцами, прежде чем получили по милости богов жезл царский? Богам лучше знать, кого возвеличить, а кого низвести. И если суждено одной из семи дочерей твоих стать женой пастуха, так тому и быть.

И еще сказал царь, что слышал он о Фарре как о муже весьма богатом и богобоязненном, хотя тот и веры другой. Будто бы нет в земле Халдейской стада обильнее, чем у Фарры. И людей у Фарры в услужении много, и все они верны ему. И не в нашей ли царской воле, сказал царь брату своему, сделать из простого пастуха вельможу знатного и дать ему и роду его благородное звание? Сделаем мы Фарру, прежде чем породниться с ним, смотрителем стад царских - и не будет нам никакого ущерба в родстве таком. И предложим мы Фарре и всей семье его с людьми его поменять свою веру на нашу. Если примет - хорошо ему и хорошо нам. А если нет - истребим весь род его и людей, а стада отберем.

И послали они за оракулами. И бросали оракулы кости, гадали на печени телячьей, высчитывали движение звезд - и все знаки указывали на то, что благоволили браку этому боги, но предостерегали, однако, что продлиться союз этот лишь двадцать лет, не указывая причины, по которой прервется.

- Двадцать лет - срок долгий, - сказал царь Халдейский. - Но решать тебе, ибо честь - моя, а дочь - твоя.

И в ту же ночь были посланы от царя тайные вестники к Фарре с предложением царским. И сказано было Фарре, что на решение у него три дня, после чего должен он или явиться на поклон к царю с дарами богатыми или навсегда покинуть Халдею, оставив в стране весь скот свой и всех людей. И разрешено ему было взять из имущества своего, если выберет изгнание, лишь то, что можно увезти на верблюдах числом по одному на каждого члена семьи, да увести за собой по три пары мелкого и одной паре крупного рогатого скота - также по числу членов семьи. А если возьмет больше, то ждет его наказание суровое.

И затрепетало сердце Фарры от страха - никак не ожидал он беды семье своей со стороны невинного Арана. И призвал он для совета двух сыновей своих старших - Аврама и Нахора, а Арана отослал к стаду по поводу надуманному. И когда узнали сыновья его о предложении царском, Нахор возрадовался, а Аврам огорчился. И сказал Нахор, что предложение это - милость богов, ибо многие щедроты сулит это родство для дома их. А Аврам сказал, что не след простым людям родниться с царями. А после еще добавил, что если будет на то воля отца его Фарры, а главное - Бога, примет Аврам решение покорно, но от веры предков не отречется. А как это сделать - Бог его научит.

Долго братья спорили, а отец слушал, мрачнея лицом, а под конец сказал:

- Никогда бы не дал я согласие на союз этот неравный, кабы верил, что отпустит нас с миром царь Халдейский. Но не стерпит он отказа, ибо думает, по высокомерию своему царскому, что родство это нам в прибыль, а ему в убыток. Отказав ему, нанесем его царской гордости жгучую рану, за которую отомстит он нам безжалостно.

Так решил Фарра - и послал за Араном, чтобы объявить ему о решении.

А когда пришел Аран, и ему сказали, долго он смеялся, не веря сказанному. А когда его заставили поверить, ответил, все так же удало улыбаясь:

- А по мне что принцесса, что батрачка - лишь бы по сердцу пришлась

Изменено пользователем konnekt

Не боги выбирают человека, а человек - бога. (Лот)

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***

Вот так получилось, что Аран женился раньше братьев своих старших. И прожил Аран с женой своей 20 лет. И жил он все это время во дворце царском, окруженный почетом, а отец его и братья, - под защитой положения его, - как жили, в окрестностях Ура, при стадах царских. И родила принцесса урская Агиш пастуху Арану двух дочерей - Милку и Иску. И взяли дочерей Арановых в жены братья его. Нахор взял Милку, а Аврам взял Иску. Но поскольку Аврам, втайне от сородичей своих халдейских, оставался верным Богу своему и обычаям предков, обратил он в свою веру и жену свою, и получила она от Аврама другое имя - в знак принятия веры Аврама - Сара.

А через 20 лет супружества своего с принцессой Агиш, потерял Аран жену, которую никогда не любил, но уважал, как подобает уважать жену благочестивому мужу. А умерла жена его в мучительных родах, когда должна была разродиться долгожданным младенцем мужеского пола. Но, видно, не суждено было ребенку этому навсегда связать род Фарры с царским родом Халдейским. Не захотел того Бог Аврама и предков его, терпевший до времени этот союз святотатственный - так думал об этом Аврам, а другие приняли как жестокую случайность.

А через два года после смерти жены, попросил Аран, чтобы его отпустили из дворца - захотелось ему воли и дела привычного - пастушеского. И его отпустили, даровав стадо большое, которое пас он отдельно от братьев своих.

А еще через три года, купил он на рынке Ура молодую рабыню светловолосую неизвестного роду-племени по имени Такха, и стал жить с ней как с наложницей. И через год родила ему рабыня сына, которого нарекли Лотом.

И любил Аран наложницу свою так сильно, что жил с ней как с законной женой - в одном шатре.

И очень такое непочтительное поведение зятя не понравилось брату царя Халдейского и всем родственникам царским, которые всегда презирали пастуха Арана и лишь терпели из родства. И злило их также, что рабыня родила в первый же год Арану сына, тогда как принцесса родить сына ему не смогла и умерла через это. И нашлись такие, которые видели во всем этом дурной знак для семьи царской - и шептали на Арана царю, и подкупали оракулов, выискивающих дурные знаки в своих гаданиях.

Недовольны Араном были и Фарра, отец его, и Нахор, брат его, ибо видели в поведении его дерзком опасность для себя и для своего богатства, которое за двадцать лет умножилось в двадцать раз. И говорили они об этом с Араном, убеждали отослать наложницу с ребенком или хотя бы обращаться с ней как подобает обращаться с наложницей из рабынь. Но Аран лишь кивал им в ответ угрюмо, и продолжал жить с Такхой как с женой ненаглядной.

Однако про себя решил Аран уйти из земли Халдейской - и ушел однажды тайной ночью, взяв с собой небольшое число из стада своего и людей самых верных. Решил Аран, что так будет лучше для всех: сможет он жить, как хочет, а родственники его - как прежде. Ибо надеялся он, что помилует царь Халдейский братьев его, ставших чрез жен своих - внучек царских - родственными дому царскому.

Не попрощался Аран ни с отцом своим, ни с братом своим Нахором. Зашел он лишь к Авраму в ночь бегства, который ни разу его не укорил за наложницу. И сказал он брату, прощаясь:

- Жил я двадцать лет ради благополучия семьи моей с женой нелюбимой. Теперь хочу дожить остаток дней с женщиной, что научила меня любви земной. Ибо знай, Аврам, что не наложница мне Такха, а жена, хоть и не женаты мы по обряду. А с покойной женой, с которой был обручен богами, сам я жил как раб и наложник.

Обнялись они горько - и ушел Аран в сторону пустыни дикой.

Искали его потом и слуги царские, и люди отца его Фарры, но так и не смогли найти.

А ушел Аран на юг. И жил он весело, потому, что жил вольно. И родила ему Такха еще дочь, а потом еще одну. Но чем дальше в пустыню уходил Аран, тем тяжелее становилась жизнь семьи Арановой и людей его. Не был он приучен к суровой жизни в пустыне, и потому стадо его редело с каждым переходом, а люди покидали один за другим. И еще одна беда случилась с Араном - пристрастился он к вину от неудач своих, к играм азартным, да к девкам продажным. И каждый раз, когда становились они у города какого станом, брал Аран несколько животных из стада и шел в город - якобы для мены. А возвращался все чаще с пустыми руками, пьяный и побитый. И случилось однажды, что должно было случиться: напали на Арана по дороге из города разбойники. Что было при нем - отобрали, а самого убили.

И ждала его семья несколько дней, не ведая об участи его, пока не послала мать Лота за мужем своим в город. И поехал Лот на осле в город, один, через пустыню, и выехал вечером, а добрался лишь к утру, заплутав в дороге. А было тогда сыну Аранову лишь восемь лет. И когда приехал Лот в город и начал выспрашивать у людей об отце, нашлись такие, кто стали требовать с мальчика долг отца его убитого - и угрожали, и хотели поймать мальчика и отвести к стаду, чтобы разграбить добро, что у них оставалось. И с большим трудом удалось вырваться из рук людей нечестивых Лоту, бросив в городе своего осла. А когда он прибежал к шатру, сказал Лот матери, что отец их несчастный убит разбойниками, а за ним гонятся заимодавцы, и что следует им быстрее сниматься с места и уходить дальше в пустыню, если хотят они сохранить остатки добра своего и свои жизни …

Вот с тех пор Лот и блуждал по дикой пустыне с матерью и сестрами, опасаясь приближаться к городам и избегая встреч с людьми.

Не боги выбирают человека, а человек - бога. (Лот)

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***

- Люди на верблюдах. Верблюдов пять или шесть,- сказал Лот.

Глаза его слезились от напряжения, а лицо покрылось крупной испариной как от тяжелой работы.

- Может быть, не заметят? - спросил он неуверенно у подошедшей и вставшей рядом матери.

- Нам нечего бояться, - сказала она.

- Почему ты так думаешь? - удивился Лот, опустил руку и взглянул на женщину.

- А что с нас взять? - горько усмехнулась Такха. - У нас только и осталось, что наши жизни.

- А если эти люди жадные и бесчестные? Что им помешает схватить нас и продать в ближайшем городе как рабов?

- Ничего плохого они нам не сделают, - уверенно сказала женщина. - Это твой дядя едет за нами. Один из двух.

- Откуда ты можешь знать? - спросил Лот, встав перед ней и заглянув в ее поблекшие синие глаза.

- Это я послала за ними, - ответила Такха, выдержав пытливый взгляд. - Так больше не может продолжаться, Лот. Мы все здесь умрем один за другим, если останемся. Нехама уже умирает.

- Она не умрет!

- Здесь - умрет. И очень скоро. Ты не должен себя винить, сынок, - сказала мать, положив свою высохшую руку на его поникшую голову. (Как давно она не смела коснуться ласково тела своего сына!) - Ты сделал все что мог. Ни один самый сильный и отважный мужчина не сделал бы для нас больше, чем ты. Но эти проклятые места боги создали не для людей. Здесь могут жить лишь скорпионы и змеи.

- Но я не понимаю, как смогла ты сообщить? Халдея - это очень далеко! - спросил недоверчиво Лот.

- Помнишь того человека, которого ты подобрал весной в пустыне? Он умер бы от жажды без твоей помощи. А ведь был это посланник божий. Ты спас его, а Бог теперь спасает нас за твою доброту.

- Посланник божий? - недоверчиво улыбнулся Лот. - Он был обычным бродягой, матушка. Может быть - беглым рабом. Ты, верно, забыла про его неблагодарность, после того как мы выходили его?

- Ты о пропаже мешочка с мукой, двух мер чечевицы и о старом бурдюке, что исчезли после его ухода? Так это я ему их дала в дорогу. Никогда не суди о людях плохо, сынок, когда точно не уверен в их дупных поступках.

- Но почему ты мне ничего не сказала?

- Разве я тебе все должна говорить? - посмотрела на сына Такха уаризненно. - Я - мать твоя, жена отца твоего. Я делаю то, что считаю лучшим для моих детей. И за все, что делаю, с меня могут спросить лишь Бог - судия наш, и дух отца твоего, что всегда со мной, пока я - с вами. Разве должна была я тебе сказать также, что отдала я, кроме прочего, человеку этому последнюю золотую вещь, что оставалась у меня от отца вашего?

- У тебя было золото?!

- Да. Золотой браслет в виде двух сплетенных ящерок. И глаза у тех ящерок были рубиновые. Браслет этот подарил мне отец твой, на следующий день как я родила тебя. И сказал при этом: «Это в подарок тебе за то, что подарила ты мне сына долгожданного. И хоть не стоит эта золотая вещица и мизинца сына нашего, прими его лишь как обещание благодарности моей, что служить будет тебе, пока я жив».

- И как же ты могла отдать столь дорогую вещь неверному бродяге?! И зачем ты это сделала, матушка?! - вскричал Лот.

- Не бродяга он был для меня, а вестник наш, что жизни наши должен был спасти. И отдала я ему браслет, чтобы мог он его продать при нужде в долгом путешествии своем.

- И ты поверила его обещаниям, что он выполнит твою просьбу?

- Поверила. И не обманулась, как видишь. А чтобы не сбился он с пути ради малой корысти, сказала я ему, что родственник наш Фарра - дед твой - очень богатый вельможа в Халдее. И что если человек этот добрый донесет ему весть о нас, - где мы и в каком бедственном состоянии пребываем после смерти сына его Арана, - то получит он от старца награду великую.

Лот снова обернулся и, сощурившись, стал вглядываться с неуверенной надеждой в слепяще-белую даль.

- Пять верблюдов должно быть и один верблюжонок. А на первом верблюде едет твой дядя Аврам. И на голове его повязка полосатая с цветами черный и желтый.

- Откуда ты можешь знать это, матушка? - снова удивился Лот.

- Знаю. Вещий сон был мне сегодняшней ночью. И если не сбудется он, то, значит, навсегда оставил нас беззащитными Бог наш. Иди ко мне, сын мой, дай мне тебя обнять!

С этими словами притянула Такха за плечи сына своего, и прильнул Лот, как в детстве, к груди матери - и потекли из глаз его слезы веры и благодарности. А Такха, улыбаясь счастливо, кивнула стоявшей робко в отдалении Рухаме, и та тоже подошла и прижалась к матери, заплакав сама не зная о чем.

- А теперь сходи за водой, - сказала мать, дав сыну время выплакать боль исстрадавшегося сердца. - Надобно заварить травы для гостей с дороги. А мы с Рухамой приберемся пока в шатре.

Не боги выбирают человека, а человек - бога. (Лот)

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***

Караван плывет по пустыне.

Со спины верблюда это бескрайнее море песка не кажется столь беспощадным и непреодолимым. Всю тягость преодоления взяли на себя выносливые животные. Плывут они, плавно раскачиваясь, по вязкому песку без заметных усилий - словно скользят по траве бархатной весенней.

На высоте двух метров от поверхности раскаленного песка воздух кажется заметно живее - он не стоит огненной стеной, он чуть движется тысячами невидимыми струями, донося издалека обещание живительной прохлады. А на гребне высокого бархана, когда вереница животных добирается до него, на миг удается людям вдохнуть полной грудью мимолетной свежести налетевшего ветерка.

Лот сидит на большом белом верблюде позади своего дяди Аврама. Он впервые сел на это страшное и великолепное животное. У его отца Арана верблюда не было. У отца в стаде было несколько ослов - это Лот помнит хорошо. Осел тоже животное благословенное Богом для службы человеку, но с верблюдом его не сравнить по мощи и терпеливому величию.

Мерно передвигаются верблюды на своих длинных узловатых ногах, выгнув мохнатые шеи и покачивая хрящеватыми горбами. Мерно переваливаются меж их горбами деревянные седла, покрытые тюфяками. Раскачиваются, словно проваливаясь, на седлах люди из стороны в сторону и вперед-назад, и трудно без привычки удержаться на месте, и начинает кружиться голова, и бродит тягостно пища в животах.

Лот крепко держится одной рукой за петлю из пальмовой веревки, что привязана к круглой палке укрепленной поперек седла, а другой - за кушак своего дяди. Над ним тонкий полог на четырех жердях, который специально соорудил Аврам, чтобы не так донимало солнце своим нещадным жаром племянника.

Лоту хорошо, он с интересом смотрит по сторонам, словно впервые увидел пустыню. Впервые за последние годы чувствует он себя свободным от непомерной ответственности за семью, которую взвалила на него - почти ребенка - судьба. Теперь с ними дядя - он обо всем позаботиться. Лот оборачивается и видит свою мать с бесчувственной Нехамой на руках. На третьем верблюде едет Рухама. Дальше еще три верблюда навьюченных необходимыми в дороге вещами. А последняя верблюдица идет без седла, а рядом смешно семенит, вскидывая ножки, верблюжонок.

Не думал Аврам, что семья его брата так обнищала, иначе бы караван оказался меньше. Ничего в имуществе этих одичавших в пустыне людей не оказалось стоящего, чтобы взять с собой - все хлам и рвань. Все их добро теперь это они сами и большой круглый камень, что нашел Лот в пустыне и что лежит сейчас в хурджуне притороченном к седлу. Не стал спорить с племянником Аврам, когда Лот попросил взять эту штуковину с собой - лишь мудро усмехнулся. Вот еще козы, что вяло плетутся за старым козлом вслед каравану уже второй день. Но что это они встали и сбились в кучу? Понятно - обессиленный вожак откинул копыта. Аврам делает знак одному из своих людей, и тот круто заворачивает верблюда, снимая на ходу с плеча лук. Сегодня на ужин у них будет свежее козлиное мясо.

Нехама умерла ночью.

Как впала она в забытье от горячки за день до спасительного приезда дяди своего, так и не пришла в себя до часа смерти. Не отпустила ее от себя пустыня, стала Нехама выкупом жестоким за их чудесное спасение. Не довелось ей увидеть кущ зеленых да рек голубых. Не довелось ей побегать по шелковистой прохладной траве, попить вдоволь коровьего молока, поесть досыта сочного мяса. Никогда больше не улыбнется она ласковому солнцу, не зальется смехом в играх детских, не будет водить хороводы с подругами, не зажгутся ее персиковые щечки стыдливым румянцем от восхищенного взгляда юноши…

Похоронили Нехаму на рассвете, выбрав для погребения самый высокий бархан. Холм невысокий песка на горе песчаной - вот все, что останется от Нехамы. Первая же буря заметет этот холмик, если раньше не разорят его птицы хищные.

Лот встает с колен и идет к белому верблюду. Лот достает из хурджуна камень круглый желтый с разноцветными прожилками - самое дорогое, что осталось у него в память о жизни в пустыне - и кладет его в изножье холма погребального. Пусть камень этот, что так любила Нехама, останется с ней, пусть он бережет ее покой. Пусть Бог, что в небе, увидев этот камень средь бескрайних песков, вспомнит о душе невинной, отлетевшей до времени из этой жизни. Пусть даст этой душе в жизни загробной то, что так скупо отмерил на земле - счастья и умиротворения.

Плачет Лот навзрыд, трясутся его худые плечи. А мать стоит рядом и глаза ее сухи. Не осталось у нее слез для Нехамы - все их выплакала долгими одинокими ночами, вспоминая любимого мужа и думая со страхом о судьбе детей своих. Если бы она могла заплакать, может быть, боль в сердце чуть утишилась? Разрывается ее сердце материнской от невыразимой скорби, но молчит Такха каменно, лишь прикусила губу до крови.

- Пора! - бросает Аврам сурово, и первым отходит. За ним остальные идут к верблюдам и начинают вьючить животных в дорогу. Вот и мать ушла, пошатываясь, ведя за руку испуганно хныкающую Рухаму.

А Лот все сидит на коленях у могильного холма сестры своей и воет от боли, мотая головой из стороны в сторону.

Люди смотрят на него снизу и терпеливо ждут. И всем им отчего-то стыдно. Быть может, оттого что неспособны они так же страстно любить и болеть неистово душой за родного им человека как мальчишка этот странный.

Не боги выбирают человека, а человек - бога. (Лот)

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 weeks later...

Не ставил продолжение, потому что читается плохо. А так вы можете прочесть продолжение на моей страничке (ссылка в рассказе "Мясо").

***

Все изменилось вокруг. Вышел караван на большую дорогу, где поставлены бережно для путников страждущих колодцы с прохладной чистой водой через каждый четыре-пять парасанга, где часто пестреют на горизонте шатры скотоводов, куда можно завернуть при нужде, где в оазисах пышных раскинулись селенья богатые и где белеют в тени каменистых холмов небольшие города за крепостными стенами, в которых нетрудно найти пристанище в домах постоялых, поесть лакомств в харчевнях, а на пестрых базарах купить необходимое или диковинное.

Даже воздух здесь совсем другой - смешались в нем тысячи ароматов. И легкий ветер, что дует постоянно. Как встанет солнце и нагреется земля, дует он в спину горячей струей, словно подгоняя путников подальше от мертвой пустыни. А как солнце зайдет, дует с севера знобкой прохладой, так что по ночам уже приходится укрываться одеялами в шатрах.

Спит Лот в шатре дяди своего. Спит беспокойно. Выходит он иногда посреди ночи из шатра, чтобы вдохнуть воздуха влажного, что приносит ветер с родины его отца. Смотрит на бескрайнее небесное поле, усеянное звездами словно цветами, смотрит на огромную изумрудную луну, вглядывается в темноту горизонта, будто пытаясь увидеть в ней скрытые до рассветного часа чудеса завтрашнего дня.

Странное лихорадочное возбуждение чувствует он в последние дни. Все ему непривычно, все тревожит своей чрезмерной красотой. Привык он к однообразию скудной жизни в пустыне. Привык он к жизни суровой на грани смерти. И бежит Лот, забыв про стыд, от смутной тревоги в шатер матери своей - тихо проскальзывает сквозь полог, находит на ощупь край одеяла и спешит прильнуть к родному телу. А мать словно ждет его - вот уже ее рука ласковая зарылась в его кудри, а сухие горячие губы прильнули к его прохладному лбу. И сразу становится спокойно на сердце Лота. Целует он руку его ласкающую и засыпает счастливый, чтобы чуть свет, разбуженный шепотом материнским, убежать в шатер дяди, где ему быть положено.

Но однажды, проснувшись в шатре дяди и выйдя из него, чтобы пойти к матери своей с утренним приветствием, не находит Лот шатра ее - будто и не было его на месте, где был поставлен с вечера. Бежит Лот обратно в шатер Аврама и будит его, дерзко тряся за плечо, и пытается ему что-то объяснить, глотая от испуга слова. А Аврам лишь хмурится недовольно и требует, чтобы Лот вышел и подождал снаружи, пока он не оденется. И выходит Лот, недоумевая. А потом выходит дядя его и, даже не оглянувшись на место, где стояла палатка Такхи, идет к костру, на котором уже исходит паром похлебка утренняя. И берет Аврам чашу глиняную, в которую услужливо налил человек отвара, и отпивает из нее два глотка мелких, и тогда лишь говорит Лоту, стоящему над ним. Говорит глухим голосом, не смея глянуть в его сторону:

- Ушла твоя мать. Сама ушла. И Рухаму с собой увела.

А Лот молчит.

- Упрашивал я ее остаться. Еще три дня назад, как вышли мы на большую дорогу, заговорила она со мной впервые об этом. Сказала, что ей лучше уйти с дочерью, а тебе лучше остаться с нами.

А Лот молчит.

- Думал я над этим много, и решил что она права. И отпустил ее. И дал ей двух верблюдов с добром, чтобы ни в чем она не нуждалась в дороге. И дал двух людей самых верных, чтобы служили ей впредь и оберегали. И дал ей денег. Много денег. И серебра и золота дал, сколько было. Сможет она устроить жизнь свою на эти деньги вполне безбедно, если распорядится ими с умом. И нет моей вины в том, что мать твоя ушла. Я лишь просьбу ее уважил мудрую и помог чем смог.

И отпил с этим последними словами Аврам еще глоток из чаши, но не успел поставить ее на ковер, как налетел на него Лот гепардом разъяренным, повалил дядю и стал бить наотмашь кулаками по лицу. И так это быстро все произошло, что никто из людей не смог защитить хозяина, и когда Лота с трудом оттащили два взрослых мужчины от Аврама, остался он лежать - поверженный - на земле, и лицо его было залито алой кровью. А Лот бился в руках держащих его, и лягался и кусался как зверь в силках, так что пришлось его повалить, а после связать, чтобы не сделал большего или не убежал вслед за матерью.

И так, связанного, усадили его на верблюда, чтобы везти дальше. Но Лот продолжал буйствовать и кричал проклятья и ругательства на дядю своего, и бил сзади головой в спину его. И пришлось его тогда посадить на другого верблюда, и того верблюда вели поочередно люди идущие с двух сторон, чтобы не свалился Лот с него, который продолжал биться, а после вдруг обмяк в обмороке глубоком. Сняли Лота бережно с животного, раскинули быстро шатер и уложили в тени. А Лот впал в горячку, бредил, выкрикивая имя матери своей и имена сестер своих. А когда, наконец, на второй день пришел в себя, отказался он от еды, которую ему подали, выбив миску из рук слуги. И от питья он отказался. И упорно молчал, не желая отвечать людям увещевавшим его. И пришлось заставлять Лота есть и пить насильно, чтобы не умер мальчик от слабости, снова связав ему руки. И так его везли до самого Ура Халдейского, который был уже недалеко. А Аврам ехал мрачный и ни разу не заговорил с племянником, отдав его под наблюдение людям своим и приказав следить за мальчиком зорко днем и ночью.

И было это неприятным и странным для всех, когда сын Арана, который покинул родину и отчий кров добровольно и тайно, прибыл к шатрам деда своего связанный по рукам и ногам как дикий кабан. И позором этим был омрачен праздник великий возвращения крови Арановой в семью родную. И Фарра ругал сурово сына своего Аврама за Такху и дочь ее, но Аврам лишь повторял упорно, что так будет лучше. А что лучше и почему лучше объяснить не мог или не хотел.

Изменено пользователем konnekt

Не боги выбирают человека, а человек - бога. (Лот)

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 9 months later...

***

Злость, лютую злость испытывал Лот в первые дни прибытия в стан деда своего, пылал едва сдерживаемой ненавистью к вновь обретенной родне за разлуку с матерью и сестрой. Не верилось Лоту, что любящая мать его могла по собственной воле покинуть сына. Виделись ему в этом насилие и несправедливость.

Помнил Лот еще с детства, из слов отца случайно оброненных в беседах горячих с матерью, когда, бывало, спорили они, что не жаловала родня Аранова Такху, и что через эту неприязнь пришлось Арану покинуть родину свою и кров отчий. Знал он, что мать его была рабыней купленной на рынке и стала отцу наложницей. И знал он, что, прежде матери его, была у Арана жена крови царской, что имел он от нее двух дочерей ставших после женами дядьям своим.

И потому был уверен Лот, что это Аврам вынудил Такху удалиться от сына, а не сама она того захотела, как ему было сказано. Вынудил ее Аврам уйти лживыми посулами, обманом и, возможно даже, угрозами явными. И был уверен Лот, что не один Аврам действовал в этом деле жестоком, а вся родня его по сговору, - и брат его, и отец его, и жены дядьев - а Аврам лишь исполнил их наказ. И причиной всему была обида на Такху - рабыню, очаровавшую их Арана. И еще причиной был стыд, который мог лечь пятном на лицо всей семьи вместе с возвращением Такхи. Не захотели они принять рабыню в семью как равную. И вот за все это была наказана Такха, спустя годы, отлучением от сына, в котором одном решили принять обратно кровь Аранову надменные родственники.

Но разве была виновата Такха в любви Арановой?!.. Разве на то она надеялась, посылая к родне за помощью?!..

И проклял Лот в душе день, когда в слепящей дали бескрайней пустыни увидел караван спасительный. И проклял он дядю Аврама и всю их семью за предательское жестокосердие. И поклялся отомстить им. И поклялся уйти от них, чтоб разыскать мать и сестру свою Рухаму.

И не разжалобили Лота слезы слепого Фарры, когда развязали путы на мальчике слуги и подтолкнули навстречу старцу седобородому. И еле сдерживал он ненависть свою и брезгливость, когда дрожащие руки слепого старика, все в пятнах безобразных старости, ощупывали тело его и лицо. И не подкупили сердца его ожесточившегося слова умилительные, объятья страстные и поцелуи слюнявые.

И подошел к нему тогда, вслед за стариком, мужчина невысокий рыжебородый, и представился дядей Нахором, и взял на руки, и поднял в воздух со смехом, и, опуская, поцеловал.

И подошла вслед за ним шумно женщина с волосами цвета скорлупы миндаля, полная и веселая, и расцеловала несколько раз в обе щеки, назвав его «братцем родным», а себя Милкой.

И подошла затем еще одна женщина с распущенными длинными кудрями черными, смуглая, большеглазая, и едва коснулась сухими губами губ его обветренных, обдав ароматом тонким, тревожащим, и сказала тихим грудным голосом:

- Сестра я твоя Сара, жена Аврама.

И удивился Лот словам ее, ибо не поверил, что женщина эта юная и хрупкая, ростом чуть выше него, могла быть женой дяди его Аврама - старика высокого и сутулого. И даже посмотрел вслед Саре - как она подошла к мужу и стала рядом, смирно скрестив руки на животе плоском.

А Аврам к Лоту не подошел.

А стали подходить к нему другие люди - мужчины из слуг Фарры, молодые и старые, и целовали Лоту руку, и говорили слова приветствия, и как они любили отца его Арана, и как рады возвращению его сына. И было это непривычно Лоту и неприятно.

А потом увели Лота в шатер большой, где омыли его с дороги женщины чужие в чане с благовониями, а после переодели в одежды новые нарядные. А когда он вышел из шатра, увидел, что все уже уселись на ковры перед шатрами, на которых были вина и яства сытные. И подвели Лота к месту во главе собрания, где сидел Фарра, и посадили рядом по левую руку. И взял Фарра его правую руку и держал долго, пока не сказала ему Милка:

- Отец, что ж вы держите мальчика за руку? Как же он есть будет?

И все засмеялись ее словам, и сразу заиграла музыка, и пошли виночерпии по кругу, наполняя чаши, ибо это был праздник в честь возвращения Лота.

***

Поселили Лота в большом шатре Фарры, в закутке за пологом, ибо хотя Фарра и был уже стариком дряхлым, но ходили еще к нему в шатер наложницы его, - и как женщины, и как услужницы, - и Лоту, дитю невинному, видеть этого не должно было.

А Лоту было странно это, когда у одного мужчины много женщин.

И многое в стане Фарры и в жизни людей его казалось Лоту странным.

Было удивительным для него, как у одного человека может быть столько много под рукой скота, добра всякого и людей в услужении.

Думал Лот, что вот вокруг земля благодатная, укрытая травой и деревьями плодоносящими, и много воды в ней, и почему этим людям не взять каждому скот свой и не уйти от Фарры, чтобы работать на себя, а не на хозяина?

И думал он - почему у одного много и ему все мало, а у другого мало, а он большего не хочет?

И ходил он меж людей, и слушал их речи, и узнал, что многие люди Фарры говорили на разных языках и молились разным богам, и часто спорили меж собой. Но никто не дерзал спорить с Фаррой и с сыновьями его Аврамом и Нахором. Когда спорили люди и не могли придти к согласию, приходили они к Фарре за судом, и он произносил слово, и они расходились, кто довольный, а кто с помрачневшим лицом, но все - примиренные.

И не знал Лот, что люди эти нашли у Фарры то, чего трудно было в те времена найти в земле Халдейской - защиты. Ибо пока шла война в стране между братом царя прежнего и сыновьями, много творилось в стране беззакония. И тогда люди со всех сторон, чтобы оберечь добро свое и жизни, пришли под защиту Фарры, который известен был справедливостью своей и твердостью: на чужое не зарился, а свое оберегал. И издавна были среди людей Фарры кузнецы умелые, а не только пастухи, которое готовили, кроме орудий железных и бронзовых для хозяйства и на продажу, еще и оружие знатное для защиты. И когда умножилось число людей под рукой Фарры, многих из них он вооружил и создал отряд сильный. И никто не дерзал войти в земли Фарры для грабежа и насилия, и царил в его землях мир, и люди жили сытно, когда вокруг враждовали и голодали.

И даже Нахор, когда вернулся, чтобы побыть с отцом в отсутствии Аврама, понял, что здесь, в окрестностях Ура, под стенами города царского, будет ему безопаснее, чем за рекой - и остался.

Сильно изменился Нахор с тех пор как ушел из стана отца, гоня перед собой стадо наследное. Обедневший через жадность свою, был он теперь гораздо покладистей. Слушал отца во всем, ничего не требуя. Не сидел праздно сам и не давал бездельничать людям, но власть свою над ними проявлял мягко и по всякому поводу в делах советовался с отцом. И пока не было Аврама, стал Нахор ближе Фарре. И жена его веселая Милка была по сердцу Фарре, и сыновья его, которых у него было тогда уже двое, стали забавой для старца пока не появился Лот.

А когда узнал Фарра о судьбе Такхи и дочери ее, сильно разгневался он на сына своего Аврама, который допустил разлучить мать с сыном и сестру с братом.

- Лучше бы ты привез Такху и дочь ее в связанными, как привез племянника своего, чем отпустил! - вскричал он на сына. - Ибо связано теперь сердце внука моего ненавистью ко всем нам!

И отвернулся от него Фарра, затаив против Аврама недоверие за своевольство дерзкое.

И послал Фарра на поиски Такхи людей, чтобы вернули они ее и дочь ее. И не сказал о том Фарра Лоту, не желая его расстраивать надеждой напрасной. И вернулись его люди лишь через две луны - пустыми, доложив хозяину, что дошли они до самой Эблы в своих поисках, а в Эбле след Такхи оборвался. И сказали, что будто бы видели некоторые женщину с девочкой, что ушла за караваном большим в Страну Фараона, но не рискнули они идти дальше за следом ненадежным.

Привольно жилось Лоту в Халдее.

Одевали его в самое лучшее, кормили самым вкусным и всюду, где бы не появился, встречали его улыбками и предлагали приятное. Ибо стал Лот любимцем Фарры, как некогда был Аран. И даже больше Арана полюбил Фарра внука любовью ревнивой и щедрой - чувствовал себя старик виноватым за несправедливость к сыну умершему на чужбине, за беспризорное детство Лотово, за разлуку с матерью, и всей душою стремился он вернуть Лоту, что отняла у него судьба жестокая.

Стал Лот слепому старику поводырем. Стал игрушкой любимой в забавах его одряхлевшего тщеславия. Стал гордостью и надеждой уставшей от жизни души.

- А красив ли мой внук Лот? - часто спрашивал старик у окружающих.

- Красив! Ох, красив! - хвалили искренно люди мальчика.

А Лот и, правда, был красив. Изменился он разительно с тех пор как приехал в Халдею. Была его кожа прежде черной как у эфиопа, а ныне, под ласковым солнцем Халдейским, посветлела, стала нежно-золотистой как песок на закате. Были локоны его прежде спутанные, сухие и темные, а ныне залоснились густыми кудрями, стали как у Такхи, кто помнил ее, цвета стеблей камышовых. И глаза у Лота были серые, большие. И широкие, не по возрасту, были плечи у него, и длинные ноги, и ростом он уже сейчас, в тринадцать лет, был почти как мужчина взрослый. И когда приехал он, был худой и плоский, а сейчас стал стройным, и тело его делалось день ото дня бугристее.

И был он совершенен как идол, выточенный из одного куска эбенового дерева, - ни сучка, ни задоринки, к чему можно было придраться. И смотрел Лот на людей пристально, а говорил мало. И не улыбался он почти, зато часто на губах его играла ухмылка горькая.

И когда сравнивали Лота с отцом его Араном, выходило, что сын был красивее, но отец милее.

Но как не старался Фарра, не смог он добиться ответной любви внука. Терпел Лот докучливую любовь старика, позволяя собой играть, а при первой возможности убегал от него.

Быстрее других сблизился Лот с дядей Нахором, а еще больше дяди - с сестрой Милкой, которая была ему теткой. Была Милка нрава простого, говорили что думает, делала что хочет, а поскольку женщина она была добрая, то, что не делала она и не говорила, выходило хорошо и приятно другим. Стал Лот часто бывать в их шатре. Стал водиться с детьми Нахоровыми, старший из которых, Уц, был ровесником Лота, а младший, Вуз, на пять лет младше. И стала ему сестра Милка сестрой, а дядя Нахор - дядей, а шатер их - кровом семейным.

А с Аврамом, дядей своим старшим, Лот не разговаривал.

И Аврам не пытался заговаривать с племянником.

Была между ними Такха и еще что-то, о чем Лот не догадывался.

А вот к Саре, жене Аврама молодой, влекло Лота чувство непонятное, ибо не было это чувство родственное, а скорее удивление. Как удивился Лот, впервые увидев Сару, волнующей красоте ее, так и жил с этим чувством. Часто он втайне подглядывал за Сарой, - когда шла от шатра, когда стояла у огня трапезного, когда сидела рядом в собраниях, - и если, бывало, ловила она его взгляд ошеломленный пристальным взглядом вопрошающим, смущалось сердце Лота, опускал он голову к земле и старался унять в груди стук сердца возбужденный, который, казалось ему, все слышали.

Но больше всего любил уходить Лот к людям рабочим - к пастухам, кузнецам, плотникам и каменотесам. Любил он есть из их котлов, пить из их бурдюков, наблюдать за работой их ловкой, слушать шутки соленые и сказки веселые.

Но не часто удавалось ему быть среди людей. Хоть и жил он привольно, но полной воли у него не было: куда бы ни пошел Лот, всюду он чувствовал на спине своей взгляды соглядатаев приставленных. Боялся Фарра, что сбежит Лот. И если отходил Лот надолго и далеко от шатров, окликали его люди приставленные, словно только что нашли, и звали за собой к шатрам, говоря, что срочно он понадобился деду для дела важного.

Ни раз после возвращения Лота напоминал Аврам отцу о сне его вещем.

- Вот кровь Арана с нами, - говорил он. - И Нахор с нами. Отчего же, отец, не идем мы из Халдеи в землю Ханаанскую как приказано было тебе Богом нашим через Вестника?

- Не время еще, - отвечал Фарра. - Послал я людей за Такхой. Может быть, найдут ее и приведут?

А потом, когда вернулись люди пустыми, говорил:

- Не привык еще Лот к нам. Смотрит волчонком по сторонам - так и ищет убежать. Пусть освоится и смирится с положением своим.

А после, спустя еще время:

- Опасно сейчас выступать. Слышал я, что неспокойно стало на большой дороге. Рыскают по ней разбойники как звери лютые, нападая на караваны, и не в силах их усмирить фараона войска наемные. Куда уж нам с ними справиться, если нападут. Подождем до весны.

И каждый раз, когда Аврам заводил речь об исходе, находил Фарра причину, чтобы отсрочить дело.

И пытался Аврам говорить об этом с Нахором, чтобы вместе убедить отца. Но Нахор отвечал, смиренно опуская голову:

- Отцу лучше знать, что делать. Старше он, а значит - ближе к Богу. Скажет выйти, пойду за ним. А пока молчит, и нам молчать пристало.

И злился Аврам на Нахора, на притворное смирение его, ибо знал он, что не верит Нахор ни во что, кроме звона монет.

И злился он на отца своего Фарру, который не тверд был в вере предков: хоть соблюдал старик обряды, совершал жертвы чистые, но слал также дары обильные в храмы языческие и держал в шатре своем идолов. И обидно было Авраму, что не к нему, во всех делах следующему заветам предков, а к отцу его малодушному был обращен призыв Божий. Но решил Аврам, подумав, что, через Фарру, было дано указание Божье всему роду их, которое должно выполнить, чтобы свершилось через это благо обещанное. И решил Аврам, что если даже отец его и брат не внимут призыву ясному и знаменью очевидному, не изойдут из Халдеи, то он один это сделает.

И решив это, стал Аврам собирать вокруг себя людей богобоязненных, и стал говорить с ними о вере чистой и о мерзостях жизни в земле Халдейской, где властвуют силы поганые под видом богов, и где невозможно жить истинно верующему, чтобы не осквернить грехами смертными душу свою.

Но не все, к кому он обращался со словами увещевания и призыва, соглашались следовать за Аврамом. Некоторых смущала неистовость Аврама и суровость веры его. А некоторые страшились дороги дальней и превратностей в земле чужой. Ибо многие люди предпочитают малое зло ближнее - добру, путь к которому долог и тягостен.

Говорили такие:

- Нам и здесь хорошо. Будем жить, где предки наши жили, - и отходили, посмеиваясь.

И дошло до Нахора о разговорах тайных Аврама с людьми рода, и рассказал он об этом отцу своему Фарре. А Фарра сказал:

- Вот сын мой желающий выйти из воли моей. Если считает он себя правым, пусть уходит. А я не дам ему мое благословение.

***

В то время было в Халдее два царя - два брата родных, сыновья царя прежнего. И правили они согласно, ибо были дружны, а некоторые говорили - были любовниками. И правили они страной как хотели, а не как подобает: ни в чем не отказывали себе, ища удовольствий в излишествах, а народ свой притесняли нещадно. И стонал народ от их самодурства необузданного, но никто не дерзал противиться, ибо всякого, кто имел смелость встать против них, истребляли они безжалостно.

И дошло до Фарры, что давно зарятся цари на богатство его и хотят отнять силой. И донесли Фарре, что недовольны цари на него за Нахора, которого он приютил, а также за то, что слишком много людей собрал вокруг себя пастух безродный и вооружил беззаконно. И предупредили Фарру, что должно ему опасаться нападения вероломного от царей.

И стал Аврам указывать отцу на опасность эту как на еще одну причину, чтобы уйти из Халдеи. Но Фарра не внял предостережениям сына.

Слал Фарра исправно, как в прежние времена, долю царскую из богатств своих в Ур - и скотом, и золотом. Посылал людей своих на работы поденные царские - сколько требовали. И считал Фарра, что ничем более не обязан он царям, и не к чему им придраться, чтобы не показать свою явную несправедливость. И надеялся еще он на силу свою возросшую и на слабость царей Халдейских после войны продолжительной. И потому оставался Фарра на своем месте, не видя угрозы явной себе и людям своим.

Но вот случилось в один день, что не вернулись из Ура люди его - те, кто ходил в город торговать и на работы. А пришли вместо них к Фарре люди царские и объявили, что взяты люди Фарровы в залог. И не вернут их Фарре до тех пор, пока не выдаст он на суд царский преступного своего сына Нахора. И что накладывают цари на Фарру также наказание имущественное за сокрытие преступника - скотом, золотом и прочим добром. И зачитали царские люди список длинный, в котором было перечислено подробно, сколько и чего должен Фарра выдать за провинность. И было это очень много. И в конце сказали царские люди, что следует Фарре выполнить приказ царский в точности и немедля, если хочет избежать наказания худшего.

Стоял рядом сын его Нахор, опустив голову, и трясся от страха. Стоял и Аврам, словно каменный, ожидая - что родитель ответит

И сказал Фарра, обдумав беду, что даст он царям вдвое больше из того что требуют, но сына своего Нахора не даст. И добавил еще, что, если так уж надобен царям Нахор, то пусть сами придут и возьмут.

И с тем ушли люди царские. А Нахор целовал руки отца.

На следующий день, чуть рассвело, пришли царские люди снова, чтобы передать Фарре решение царей последнее. Объявили цари, что готовы они милостиво простить Нахора и разрешат остаться ему при отце в землях Халдейских, если выплатит за него Фарра дань вчетверо большую, чем установлена была ими в начале.

Заколебался Фарра. Была эта новая дань для него непомерной. Почти все добро, нажитое за долгие годы, приходилось отдать ему царям ненасытным для спасения сына. И было уже, Фарра согласился на условие несправедливое, когда выступил вперед Аврам и сказал за него, что не дадут они царям ни единой козы дранной, и что если цари сегодня же не отпустят людей плененных, то пойдет Аврам со всем народом в город и освободят они родных своих силой. И сказал Аврам, что так будет, ибо за ним и людьми его - Бог Истинный Всемогущий, а за царями лишь истуканы и нечисть.

И зашумели люди, собравшиеся вокруг, одобрительно, и стали теснить людей царских, и толкать их, и говорить слова обидные, и совершили бы над ними насилие, если бы не Аврам. Ибо были у многих из народа отцов и братьев среди тех, кого цари пленили. Но сказал Аврам, что не по-божески это - наказывать гонцов, которые лишь передали волю чужую и сами подневольны. И вывел людей царских Аврам из стана под своей защитой.

А к вечеру пришел Аврам с людьми своими к воротам Ура. И было их числом до трех сотен, и все были вооружены хорошо. А когда вышел к ним из ворот Ура отряд царский, напал Аврам на них с людьми своими и погнал перед собой. И многих они перебили, разъяренные, и лишь некоторым удалось спрятаться от гнева их за стенами.

Зажег Аврам перед воротами Ура костры и так стоял всю ночь с людьми.

А за ночь подошли к Авраму еще люди, вооруженные кто чем смог, ибо многие в народе Халдейском, а не только из людей Фарры, держали обиды кровные на царей нечестивых.

И когда вышли утром цари на стены крепостные, увидели они, что город их окружен морем людским волнующимся - и нет из него выхода безопасного. И испугались они за власть свою царскую и за жизни свои, и начали вести торг с Аврамом. Но, сколько не уменьшали цари свои требования, не соглашался Аврам, а лишь твердел в упорстве своем, угрожая штурмом.

И прошло так десять дней, и начались недовольства в самом Уре, жители которого страдали от страха и от недостатка продовольствия. И пришлось царям уступить.

Попросили они Аврама отвести людей от ворот, чтобы могли цари выпустить пленников безопасно. И Аврам отвел, и вышли пленники.

И была большая радость в стане Фарры. И все славили Аврама за избавление. И многие тогда уверовали в Аврама и стали его рьяными последователями.

А после того, спустя недолгое время, приступил опять Аврам с уговорами и увещеваниями к отцу своему. Говорил он, что не оставят так обиды своей позорной цари Халдейские, и что следует им уйти, пока не пришло большое войско царское за их душами.

И согласился Фарра против желания своего остаться. Понимал он опасность будущую. И больше того понимал, что власть теперь не за ним, а за Аврамом: если скажет слово, все уйдут, разве что Нахор останется.

И распорядился тогда Фарра готовить людей в дальнюю дорогу.

***

Многие не захотели идти за Фаррой из тех, кто не был из народа его и из рабов его, и этих людей Фарра отпустил, освободив от долгов и дав каждому скота по семье его. С остальными же двинулся Фарра на Харран.

Был тогда Харран большой и богатый город, что стоял на перекрестке путей караванных. И правила Харраном тетка царей Халдейских - главная жрица в Храме Бога Луны Сина. И считалась она сама людьми верующими Богиней Луны - женой Сина, и носила имя богини по обряду - Нин-Гал.

И была Нин-Гал женщиной мудрой и властной. Больше остального беспокоило ее процветание города и поддержание славы Храма. И потому Нин-Гал всячески поощряла торговлю и ремесла, через которые исправно пополнялась казна городская. И устраивала она празднества пышные в честь бога Сина и других богов, на которых собирались большие деньги для храмов. И хотя не было у правительницы войско сильного, во всей земле ее соблюдался порядок, и никто не пытался пересекать границ Харрана для грабежей, ибо город этот торговый давал пропитание многим землям вокруг и считался к тому же у халдеев священным.

И вот в один из первых дней месяца Адар подошел Фарра вместе с людьми своими к стенам Харрана и разбил шатры.

И сказал Фарра Авраму:

- Много у нас скота и много людей. Трудно нам будет пройти до Ханаана через царства чужие, не привлекая к себе взоры недружелюбные. И трудно нам будет пройти через пустыню дикую со скотом нашим многочисленным - не пропитать нам его. Надобно нам остановиться в Харране, чтобы большую часть скота обратить в добро и золото. И пока будем в Харране, узнаем через купцов заезжих, как нам лучше добраться до земли обетованной и что нас там может ждать неизвестного. А чтобы дела наши шли лучше, купим дом в городе и место на рынке, и откроем мастерские и лавки.

И согласился Аврам с отцом, сочтя слова его разумными, но взял с него обещание, что не задержатся они в Харране дольше необходимого.

И вошел на следующий день Фарра в город. И вошли с ним Нахор и Лот. А Аврам остался при шатрах.

И вошли за Фаррой также люди его рода, гоня перед собой скот и неся с собой подношения для пожертвований в храмы и подарки Правительнице. И было в Харране много храмов, и перед каждым из них останавливался Фарра и посылал людей с жертвенными животными и приношениями, пока не дошли они до храма Сина.

Стоял храм в самом центре города на возвышении небольшом, окруженный столбами каменными резными. Был он в виде башни конусной четырехъярусной. И был храм высотой в 60 локтей. И на каждом ярусе стояли по кругу идолы каменные в виде зверей разных, а на крыше последнего яруса стоял идол в виде быка расписного с лазоревой бородой крученной и золотыми рогами полумесяцем.

И вышли к ним жрецы в синих балахонах. Взяли они одного из волов приведенных, самого крупного, и повели к жертвенному алтарю, а других животных увели в помещения отдельные. И заклали они вола, повалив его на камень жертвенный и перерезав горло кривым ножом бронзовым. И кровь из горла вола забила сначала кровавым родничком, а затем заструилась тонкой струйкой, которую направили жрецы в борозду, вырезанную в камне. А по борозде кровь стекала в чашу жертвенную. И когда вол перестал биться, опрокинули жрецы его на хребет, разрезали грудь и вырвали сердце из груди. И стали дальше они потрошить вола, вынимая одно за другим из нутра его органы и ставя каждый на отдельные камни в ряд. И закончив с этим, отделили голову вола от туши и насадили на кол. После этого подал знак один из жрецов Нахору, и Нахор взял Фарру за руку и подвел к чаше с кровью. А с другой стороны поддерживал Фарру Лот. И опустил Нахор два пальца в чашу кровавую и, вынув, приложил окровавленные пальцы сначала ко лбу отца, потом ко лбу Лота, а последним отметил себя. А после того как они причастились к жертве, стали люди по знаку Нахора подносить подарки в корзинах и узлах и ставить у порога храма. Один же узел, самый большой, передан был Нахору. И так они вошли в Храм - Нахор с узлом и Лот, ведя под руку Фарру.

Внутри Храма был зал большой круглый. И горели по стенам факелы. И курились в чашах на высоких подставках травы благовонные. А в центре зала на возвышении стояло два трона резных. Один трон, что больше, стоял пустой и был увенчан рогами золотыми. А на другом троне сидела женщина в одеждах лазоревых с золотым, и был увенчан трон ее звездой восьмиконечной. И была эта женщина Нин-Гал - главная жрица Храма Син и правительница Харрана.

Поклонился ей Нахор поясно, подошел со склоненной долу головой к подножью возвышения, положил узел на пол и, развязав, раскрыл скатертью. И были в том узле подношения для правительницы: ткани златотканые, украшения искусные, золото и серебро в мешках, драгоценные каменья в шкатулках, пряности редкие. И отошел Нахор к отцу и встал рядом в ожидании.

И заговорила правительница тихим голосом, который уносился высоко под своды Храма и возвращался эхом многоголосым. Прочла она короткую молитву на языке непонятном Лоту, а после обратилась к Фарре с приветствием и спросила, кто он будет, откуда пришел и что ему надо в Харране.

И стал рассказывать Фарра о себе: какого он роду-племени, и где жил прежде, и о том, что хочет он поселиться в Харране, и запросил под конец речи на то согласия правительницы. Но не все сказал Фарра - утаил он от правительницы о стычке своей с царями Халдейскими.

А Лот смотрел во все глаза на жрицу, и казалась она ему в ее одеждах прекрасных и с разрисованным красками лицом настоящей богиней.

Впервые за свою жизнь был Лот в большом городе, впервые принял участие в храмовом жертвоприношении, и был он ослеплен увиденным и пребывал в состоянии очарованном.

- Не ври, старик! - сказала жрица, когда Фарра закончил. - Знаю я о тебе все! Ведь ты мне сродственник. Не твой ли сын Аран был мужем моей племянницы? И не за твоими ли сыновьями ее дочери? И знаю я о позоре, который ты учинил царям Халдейским - сыновьям брата моего! И чего ты ждешь теперь от меня, придя в мой город?

И упал Фарра на колени перед правительницей, и Нахор вместе с ним. А Лот, ничего не понимая, остался стоять как завороженный.

И стал Фарра молить милости у Нин-Гал, восхваляя мудрость ее божественную и взывая к справедливости. Пытался он рассказать о стычке с царями так, чтобы обелить себя. Но правительница прервала его:

- А это кто? - спросила она, вытянув палец в перстнях золотых в сторону Лота. - Кто тебе этот мальчик?

- Это внук мой Лот, - ответил Фарра в страхе, дергая Лота за руку, чтобы он опустился на колени.

Но Лот продолжал стоять, ничего не видя и не слыша кроме жрицы, словно одурманенный.

- Сын рабыни? - усмехнулась жрица. - Сколько лет тебе, юноша?

- Еще только четырнадцать, - ответил Фарра за внука онемевшего.

А жрица смотрела на Лота пристально, а Лот на нее остановившимся взглядом.

- Красив твой внук, - сказала жрица после недолгого молчания. - Красив как бог… Ладно, иди старик. Можешь жить в городе моем. Пришлю я к тебе человека, чтобы обговорил с тобой условия.

И встала жрица. И оказалась она женщиной высокой и прямой как кипарис. Облегали тонкие ткани одеяния тело ее стройное так, что оно чуть просвечивало светом мерцающим.

И поднял поспешно Нахор отца с колен. Стали они кланяться и пятиться к дверям. А Лот стоял и смотрел на жрицу, в тонких губах которой застыла улыбка жаждущая, обращенная на Лота, пока не вернулся за Лотом Нахор и не потащил за собой.

И так остались они все жить в Харране.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 weeks later...

2. Лот и Табил

« И было дней жизни Фарры [в Харранской земле] двести пять лет, и умер Фарра в Харране».

Бытие,32.11.

***

Скучно в лавке.

Лот сидит на циновке, перекатывая в руках каменные шарики, и смотрит на улицу сквозь полупрозрачный полог - в городе полно мух.

В это время дня, когда солнце словно останавливается передохнуть на самой вершине неба, город тоже вяло отдыхает после сытной полуденной трапезы. Большинство горожан спит в своих домах на циновках, расстеленных на глиняных полах - так прохладнее. Некоторые сидят в тени больших деревьев у колодцев, неподалеку от своих лавок и мастерских. Редко кто пройдет по улице, стараясь держаться узкой полоски тени. Тихо в городе. Только в дальнем конце квартала упорно постукивает молоточком по латунному блюду настырный подмастерье: тук-тук, тук-тук-тук…

Дядя Нахор ушел на задний двор считать товар, оставив лавку на Лота. Можно было бы и вовсе закрыть лавку, как это делают многие. Но дядя жадный - вдруг зайдет случайный покупатель? Деньги любят терпеливых - учит дядя Нахор…

Вот прошел мужчина с ослом - водовоз. Два больших глиняных кувшина в плетенных тростниковых корзинах покачиваются на костлявых боках животного. Ручки корзин связаны веревками, а под веревками кожаная подушка набитая соломой, чтобы ни так терло ослу спину. Этот мужчина возит воду из источника Бин-Сун, что в часе ходьбы от Харрана. За день водовоз проходит по улице много раз - сколько успеет от рассвета до заката. Воду он сливает в большой чан, зарытый в землю позади его дома. Над чаном навес, чтобы вода не грелась. И два его сына черпают воду из чана и разливают в медные кувшины с длинными носиками, с которыми потом ходят по городу и предлагают всем, кто готов платить за воду деньги. Находятся такие, хотя колодцев в Харране и предостаточно: вода из источника Бин-Сун кажется людям особенно сладкой, а некоторые считают ее целебной…

Вот прошел какой-то оборванный мальчишка с курицей зажатой подмышкой. Он спешит и оглядывается назад. Наверное, своровал птицу у заспавшихся хозяев…

А вот, наконец, и они - Аййа и Табил. Что-то они сегодня припозднились.

Девочки остановились перед дверью лавки и перешептываются, посмеиваясь. Они не видят его со света, но знают, что он здесь, за пологом. И вот Аййа оглядывается вверх и вниз по улице - не идет ли кто? - и скидывает накидку на руки сестре.

На Аййе юбка до колен ярко-розового, почти пунцового цвета, сидящая низко на узких бедрах. Если бы не золотистый ремешок, юбка бы свободно соскользнула к ее ногам. Верхняя часть ее тонкого смуглого тела ничем не прикрыта кроме голубой ленты стягивающей крошечные груди. Аййа соблазнительно улыбается Лоту сквозь полог, подражая взрослым женщинам, но в ее улыбке все же больше детского озорства - ей всего двенадцать лет.

Вот она встает на пальчики ног и вскидывает над собой худые руки, скрещивая кисти. Она танцует под ритмичные удары несуществующего бубна. Кружится на одной ноге, притоптывая другой… Резко наклоняется вперед и откидывается, широко расставив ноги… Качает бедрами, похлопывая по ним… Ласкает свое тело, изгибаясь змейкой…

Лот смотрит на нее сквозь полог и теребит амулет на запястье. Еще один амулет у него на лодыжке. И еще один висит на шее. Это Милка заставляет его носить амулеты - чтоб не сглазили красоту бесстыжие девичьи взгляды.

В груди у Лота горит пунцовый пожар. Ладони вспотели. Он едва сдерживается, чтобы не сунуть руку под рубашку - где твердо и горячо…

Каждый раз Аййа танцует новый танец. Она учится танцам в Храме, и каждый день, слегка перекусив в родительском доме, возвращается в это время в сопровождении старшей сестры на занятия. Через год, если она вдруг не подурнеет, Храм купит ее.

Табил красивее Аййи - так кажется Лоту. У нее светлее кожа и нежнее черты лица. Она уже почти женщина - даже длинная накидка не может скрыть соблазнительных изгибов ее тела. Если бы она не была хромоножкой, ее бы тоже продали в Храм. А теперь ей ищут мужа. А если не найдут, быть ей наложницей какого-нибудь старика…

Аййа высоко подпрыгивает, подхватив в полете края юбки, - и на миг Лот видит все…

Танец закончен. Девочки смеются - Аййа громко, не сдерживая возбуждения от исполненного танца и дерзкой шутки, а Табил застенчиво, в кулачек.

И вот Табил, слегка приволакивая ногу, подходит к самой двери. Нагибается и берет с земли плошку со сладостями. Когда она поднимает медленно голову, их взгляды встречаются. Между ними только два метра разгоряченного воздуха, которым они жадно дышат, и полупрозрачный полог. Видит ли она его также четко как он? Может быть, и нет. Но она его чувствует. На верхней губе ее, покрытой нежным пушком, светятся алмазной пылью капельки пота. Накидка чуть распахнулась при наклоне, и Лот угадывает в темноте треугольного провала трепещущую золотистую плоть грудей - они как спелые плоды на дереве…

Вот Табил разогнулась, чтобы опрокинуть в широкий карман юбки сушеные финики, чищеный миндаль и черные пластинки из сока вареной смоковницы. Вот она ставит плошку на место - и взгляды их опять сливаются на мгновенье. Они прощаются.

Если бы Лот сказал только слово…

Но Лот молчит.

- Лот! - кричит Аййа звонко, когда подходит сестра. - В следующий раз положи больше сладостей, если хочешь увидеть больше! А если ты выйдешь и поговоришь с нами, я для тебя три дня буду танцевать бесплатно! Не бойся, красавчик, мы тебя не сглазим!

Девочки смеются и, обнявшись, быстро уходят.

Лот встает, подходит к двери и, отодвинув полог, смотрит вслед.

Табил оборачивается, замедляя шаг, но беззаботная Аййа тащит сестру за собой.

Теперь они будут ждать завтрашней встречи.

***

Фарра лежит на перине.

От него пахнет смертью. Он и сам чувствует этот прелый земляной запах, что идет от его липкого, дряхлого тела. Свыкся он с этим запахом. Свыкся Фарра и с мыслью о скорой смерти. Скорее бы. Умирать не страшно. Страшно умирать брошенным и забытым. Страшно умирать, оставляя близких людей в неустроенности. А у него, слава Богу, все хорошо.

Аврам живет при стаде. Теперь он сам себе голова - делай что хочешь. Нет над ним отца, а под ним - люди рода, большинство. Все его слушаются, все уважают. Каждый делает свою работу и все довольны. Хороший Аврам хозяин. Давно надо был поставить его над людьми. Жаль только, нет у него детей. Никак не родит ему Сара, а ведь такая красавица! Не подошли они друг другу. Стар для нее Авраам. Или она для него слишком молода. Хотя, с годами, разница стирается. Может еще и даст им Бог потомство.

Вот у Нахора все хорошо. Третьего сына родила ему Милка. Назвали Кемуилом. И опять беременна. Хорошо бы, если дочь - стала бы женой Лоту.

Ох, Лот, Лот, радость сердца моего! Внук любимый от сына любимого!

Вот за кого душа беспокоиться, вот за кого еще жить тянет.

Всем вышел внук - и красив, и статен, и умен. И как умен!

Когда стали жить в городе, завели лавку, начали торговать широко, сразу понадобился управляющий грамотный - чтобы читать и писать мог, чтобы не было в деле путаницы и воровства. Но разве такое дело доверишь постороннему? Вот и наняли учителя для внуков. Сели за таблички и Вуз с Уцем в один день вместе с Лотом, но только Лот науку мудреную осилил, и так быстро - за полгода всего, что учитель его не поверил. Сказал: обманываете, внук ваш, видно, и раньше учился. А где он мог учиться раньше - гоняя коз в пустыне с матерью своей несчастной?

А Вуз с Уцем только и научились птичек рисовать на табличках - зря лишь глину на них переводили. И вот теперь Уц с дядей своим скот пасет, Вуз в кузне подмастерьем, а Лот Нахору в лавке помогает. Хотя это еще как сказать - кто кому помогает.

Нахор торговец отменный, слов нет. Словно родился он для этого дела: покупает дешевле, чем продают, а продает дороже, чем покупают. Но в торговле не это главное, а счет. А Нахор только на пальцах считать и умеет. И пока он пальцы свои загибает, Лот уже все в уме пересчитал и говорит дяде, что причитается с покупателя, а что дать продавцу - и ни разу еще в счете не ошибся, сколько его не проверял дядя недоверчивый.

И болит за Лота сердце Фарры. Ведь кому многое дано, с того и многое взыщется.

Не любит Лот в лавке сидеть. Не любит торговать. Тянет его на улицу, к людям. Тянет к сборищам, к музыке, туда, где жизнь кипит, где страсти бьют через край.

И тянет его к женщинам. Чувствует Фарра - много беды будет внуку его через женщин. Уже семнадцать лет Лоту. Сравнялся он почти ростом с дядей своим Аврамом, а в плечах даже шире будет. И ведь продолжает расти. Со всего города поглядеть на него девушки ходят, и молодые женщины замужние, и даже старухи иной раз зайдут.

Рассказывал однажды Нахор, что пришла как-то одна старая женщина почтенная в лавку, а в руках у нее корзинка. И спросил Нахор:

-Что тебе нужна, госпожа?

А женщина в ответ:

- Не покупать я пришла, а одарить и просить милости.

- Какой же тебе милости надо от меня? - спросил Нахор.

- Не от тебя, - говорит женщина, - а от юноши, которого зовут Лот.

А Лота в то время в лавке как раз не было.

- И что же тебе надо от племянника моего? - удивился Нахор.

- А надо мне, чтобы помолился твой племянник за моего сына нерадивого перед Иштар. Чтобы вымолил он у нее для сына моего немного ума и удачи. Пьет мой сын и в кости играть заразился.

- А причем же здесь Лот, госпожа моя? - еще больше удивился Нахор?

- А притом, - сказала женщина, - что красив твой племянник как бог. А Иштар - женщина. И, может, польстится Иштар на красоту юноши и выполнит его просьбу?

Сказала так, оставила корзинку с подарками и ушла. Нахор даже не успел ей слово возразить.

И смех и грех!

И хоть приказал Фарра следить пристально за Лотом, - не отпускать вечерами в город, - но неспокойно у старика на душе. Раньше хоть Милка в доме была, - не спускала глаз с Лота, - а теперь и ее нет. Ушла Милка рожать четвертого своего в стан: там привычнее все для нее.

«Надо бы сказать Нахору, чтобы привел в дом молодую служанку покладистую, - думает старик. - Пора уже Лоту мужчиной стать. Все лучше под присмотром, с девкой чистой, чем с какой-нибудь уличной.»

И думает Фарра, что рано ему пока умирать. Пока Лот не пристроен - рано.

***

Идет Нахор по городу. Идет с базара. Рядом с ним семенит носильщик наемный, пригибаясь под тяжестью большой корзины, что на плече. Купил Нахор немного снеди: фрукты, зелень свежую и горшочек с медом. Купил он подарки кое-какие для Милки и детей - сегодня же отправит их со слугой. Не забыл он и брата Аврама с невесткой, им тоже гостинцы приглядел - родня ведь.

Идет Нахор, гордо расправив плечи. На шее его цепочка золотая, на пальцах - перстни с каменьями. Идет он, покидывая в рот сушеный виноград из горсти, и милостиво щурится на солнышко утреннее.

Нравится Нахору жить в городе. Чувствует он себя здесь на своем месте.

И кажется ему теперь своя прежняя жизнь пастушья никчемной: что он видел прежде, кроме воловьих хвостов, за которыми шел с палкой-погонялкой? Жил в шатре, ел что придется, одежду, бывало, неделями не снимал - ложился в ней и вставал. И пахло от него дымом костра и жиром бараньим, а не как теперь - водой благовонной.

Живет он ныне в большом доме, где все под рукой, а не в шатре дырявом. Есть у него лавка, есть мастерские, есть покупатели и заказчики, которые сами приходят к нему со своими деньгами. Многие его в городе знают и все уважают. Когда идет вот так вдоль улицы, кланяется ему всякий встречный - и это приятно.

Одевается он теперь каждый день во все чистое. Ест что захочет и в положенный час. А главное - хозяин он теперь своего дела и своей судьбы. Никто ему не указ - ни отец, что с постели не встает, ни старший брат, который носа в город не кажет. И ведь если подумать справедливо, все дело семейное сейчас на нем - на Нахоре. Здесь, в городе, заботами Нахора растет богатство рода. А что Аврам? Как был пастухом, так и остался. Нахор в лавке за день зарабатывает столько, сколько Авраму от продажи скота за неделю не заработать. Кормит как-то себя и людей своих Аврам - и то дело.

Даже Милка теперь смотрит на Нахора по-другому - с уважением. Перестала она его пилить по всякому поводу, и перестала ставить в пример старшего брата. И даже не ревнует его Милка как прежде, что странно. Ведь, стыдно сказать, не было у него за все время женитьбы ни одной женщины кроме Милки. Не разрешала она ему брать наложниц. Хотя, надо признать, ему и Милки одной всегда хватало. Горячая она женщина и озорная в постели. А теперь вот надумала рожать детей одного за другим. Не успела отнять от груди Кемаила, как другой на подходе. Что ж, Нахор не против. Теперь они богатые, теперь всех выкормят и на ноги поставят. Хватит, он брату завидовал - первородству его и власти будущей. Пусть теперь братец позавидует ему. И пусть он подумает, кому бог благоволит, которого каждый раз поминает всуе, попрекая Нахора.

А Нахору себя попрекнуть нечем.

Есть бог или нет бога, один он или их много - богов - какая разница? Кто это может знать наверно?..

Но коль спросить Нахора, то он скажет: боги есть и много их. Ведь, если б бог был только один, то все бы на земле было одинаково. Не было бы тогда ни богатых, ни бедных, ни удачливых, ни несчастных - каждый получил бы свою равную долю от милости божьей. Ведь зачем богу единому делать людей несчастными, если они только ему и поклоняются?

Но в том-то и несчастье людей, что богов много. И боги эти - как люди: есть среди них сильные, а есть слабые - и все они соперничают между собой за души людские. Ибо чем больше людей верят в одного из богов, тем этот бог сильнее. Вот они и переманивают к себе людей, завлекают каждый своими посулами, но не всегда могут дать что обещают. И понять это можно: как только уверовал ты в одного бога, избрал его из других, так сразу остальные начинает тебе пакостить - из ревности. И если один бог, вняв молитвам твоим, дает тебе богатство, то другой тут же насылает на тебя зависть и вражду, и если один помог тебе в любви, то другой спешит отнять здоровье. И поэтому надо быть с богами осторожным и рассудительным, - как с людьми, - выбирая в покровителей сильных, но и остальных не гневя невниманием самоуверенным. И хоть всем богам не угодишь, но все же мудрость подсказывает быть терпимым.

А Авраам, братец его гордый, этого не понимает. Не хочет он знать других богов кроме одного бога своего - верит в него истово. А что может один бог против всех остальных? Что дал Авраму его бог? Даже ребенка не смог дать он бедному его брату…

Грехи…

Что для одного бога грех, то для другого заслуга - разве нет? И как тут жить, не согрешив?

Вот у него сейчас женщина. Молодая красивая вдова. Не искал ее Нахор - сама нашлась. Купил он ей домик небольшой неподалеку - чтобы удобнее было ходить в гости вечерами. Дарит ей украшения, дает денег, обходится вежливо. А она его за это любит. И в чем здесь грех? Кому от этого плохо?

Взял бы ее Нахор в наложницы, как положено, если бы не Милка. Но ведь только заикнись - тогда неприятности для всех и начнутся. Поэтому он и встречается тайно. И не грех это, а благоразумие!

***

Сидит Аврам на вершине холма. Внизу - шатры его и стада. Впереди - по горизонту - даль бескрайняя. Где-то там, за сизыми облаками, что стелятся по кромке степи, за жгучей пустыней, за высокими скалами, за широкой рекой, - Ханаан, земля обетованная.

Вот уже два года как застряли они в Харране. Разбогатели - куда больше? А они все никак не уймутся.

А зачем столько? Как повезут они с собой такую прорву добра? А если не повезут - к чему ненужным обзаводиться, что придется бросать?

Это все Нахор - душа ненасытная. Все ему мало.

И отец…

Если бы ни отец, давно бы он ушел. Но слег отец. Уже вторую весну не поднимается с постели. И как его бросить? Ведь сказано - почитай родителей своих. И как можно оставить ему старца беспомощного перед лицом смерти? Грех это тяжкий.

И живет Аврам в ожидании кончины отца. И это тоже грех, ибо видит Бог в душах наших. Видит злое, и видит доброе - и воздает по помыслам как по делам сотворенным.

Но что он может поделать с собой, если рвется душа из постылой земли? Тошно ему в Халдее! Гложет его мечта, не дает жить спокойно. Днем и ночью у него перед глазами земля Ханаанская - как наваждение. Видит он ее в вещих снах - ясно, отчетливо, - долины ее зеленые, реки быстрые, горы островерхие, - будто родился там и всю жизнь прожил. И днем иной раз - словно туман глаза застилает, а когда рассеется - вот она, земля обетованная, только спустись с холма!..

Это Бог ему видения шлет - торопит, требует.

Нет, слишком он мягок. Слишком жалеет себя и других. Пора проявить ему твердость духа, жестокость, если требует этого дело божье!..

Как с Такхой.

Жаль ему было ее отпускать, понимал - не простит Лот, не поймут дома. Но отпустил он Такху. Было ясно ему: говорит она - дай уйти, а сама надеялась - будет просить остаться, станет убеждать. Но он не стал. Почувствовал он - гордость в ней говорила. Боялась она, что не так ее примут - и будет стыдно ей за это перед сыном. А Бог не любит гордых. Бог требует покорности.

Ведь все - из-за Лота, все - ради него: чтобы не взрастила она в нем гордость языческую, чтобы пришел он к Богу через лишения и смирение. Ибо нужен Лот Богу - иначе бы не пришло к ним видение, не случилось бы чуда. Лот, один только Лот и необходим ему, чтобы уйти - хоть завтра готов. Но как его переманить на свою сторону? Как привести к Богу? Живет он в городе баловнем деда. Держится за него Нахор обеими руками - помощник. Учит зарабатывать деньги племянника, учит жить умом, а не сердцем. Вырастит таким же безбожником, если не отнять. А с ним, с Аврамом, - как с врагом кровным племянник его. Приезжает погостить - двух слов от него не услышишь. Саре что ли сказать - чтобы приласкала? Сестра ведь…

Сара!..

Сара, любовь моя, как же я измучил тебя ожиданием своим?!..

Как же ты сильна духом смиренным!..

Живешь ты с чувством вины, но не виновна ты! Это я виноват, я - грешник перед Богом, что не следует его указаниям ясным! Это меня он карает, не давая потомства, а тебя - через меня! Но не будет так вечно! Исполню я завет божий - выведу наш род из земли поганой, воздвигну престол божий на земле обетованной - и тогда!..

Верю я Богу своему, верю в его милость, верю, что даст он тебе в награду радость материнства, а мне - надежду гордую за потомство великое!..

Верю я!..

И ты верь - в меня.

***

Кормит Милка грудью Кеседа. Еще один рыжий - это ж надо. Видно, кровь у мужа сильная, хоть и неказист муженек с виду, - тянет в свою сторону. Четвертый уже. А все ждали девочку. И повитуха говорила, глядя на живот, - девочка будет. Обманулась, старая карга, и всех обманула…

Муж прислал подарки. Золото, много золота. Приятно, конечно, но лучше бы сам приехал, - на новорожденного посмотреть, - ведь рядом совсем, два часа потрястись на осле. Говорит - не на кого лавку оставить. А Лот на что? Взрослый совсем уже, справится не хуже дяди. Нет, что-то тут другое. Никак шлюшку себе завел? С него станется, козла похотливого. Давно уже косить по сторонам стал. Как в городе жить начали, так и потекли у него слюньки на женщин чужих. Город - это тебе не стан в поле, где все на виду, где каждая девушка при матери, а жена - при муже строгом. Здесь согрешить - дело нехитрое. Вышел из ворот, как бы по делу, завернул за угол - и скрылся от глаз ревнивых. Один бог тебе свидетель. А кто боится бога в этом городе безбожном? В этом городе все помешаны на деньгах, все жаждой наживы обуяны. Здесь платная женщина больше чем женщин порядочных. Матери дочерей малолетних продают старикам извращенным - как скотину. Мужья - жен. Сестра сестру любовнику подкладывает. Срам!

Ладно, Нахор, - этот не дурак, хоть и козел. Этот разборчивый. Пусть погуляет, если уж так невмоготу. А вот Лот…

Боязно за Лота нашего красавчика. Девки от него уже сейчас с ума сходят. А что будет потом? Да и сам он уже в возрасте заинтересованном. Ох, не было бы беды. Ведь некому за ним приглядеть, пока я здесь. Нет, надо возвращаться в город. Вот пусть сынок чуть окрепнет - и вернусь. Ну и мужа заодно приструню - пакостника…

Ишь, прищемил грудь, шельмец! Ну, хватит, ненасытный. Мне еще брата твоего старшего кормить - орет уже.

- Сара, подержи ребенка!

Сара отрывает глаза от шитья и смотрит невидящим взглядом на сестру. Витают ее мысли неизвестно где.

- Ребенка, говорю, возьми! Да не так - головку придерживай!..

Ладно, теперь ты, толстяк.

Смешно на Сару смотреть. Взрослая женщина, а ребенка малого боится. Да посади ты его на колени - что в руках держать?.. Догадалась. А смотрит-то как на него - чуть не плачет, бедняжка…

Да, странно все обернулось. Когда брали замуж, думала - за старшего отдадут, за Аврама. Оказалось - за Нахора. А после Сару за Аврама взяли - уговорили. Не хотел он брать женой женщину с кровью халдейской, хоть и дочь брата. Но, когда увидел…

Да, хороша была Сара в девичестве. И сейчас хороша, даже лучше прежнего стала, хоть и за тридцать ей уже. А я ведь ей завидовала грешным делом. И виднее был Аврам тогда, и старший наследник как-никак. Обидно было, что сестра младшая выше меня встала в семье новой. И вот чем все обернулось.

И почему все так? Водили ее к женщинам знающим, поили отварами, потчевали пилюлями - и никакого проку. А все говорят - здоровая. Вот и поди знай - где счастье твое зарыто…

Ну, все, малыш, так ты из меня всю кровь с молоком высосешь.

- Заснул? Так положи его в люльку, что маешься? - говорит Милка Саре, заправляя грудь.

- А можно я его еще подержу? Мне нетрудно.

- Ну, подержи, если хочешь.

Сара улыбается улыбкой светлой, склонив голову над дитем.

А Милка отворачивается, чтобы скрыть набежавшую слезу …

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***

«Табил!?» - удивился Лот, вернувшись в лавку из погреба.

Девушка стоит у двери, низко склонив голову. На ней грубая холстяная накидка до самых пят, а в руках небольшой узел. Какая-то толстая неопрятно одетая женщина шепчется с дядей Нахором. Лот видит, как дядя вытаскивает из кармана длинной рубашки пригоршню монет и по одной отсчитывает в протянутую ладонь женщины.

- Тогда я пойду? - неуверенно спрашивает женщина, пряча деньги глубоко за пазуху, где вяло колышутся необъятные груди.

- Да, иди. Но помни, что я сказал: если твоя дочь будет плохо работать, она здесь долго не задержится.

- Не беспокойтесь, господин, она у меня послушная и шустрая - не смотрите что хромоножка.

Женщина поспешно уходит, даже не посмотрев на дочь.

- Лот, - говорит дядя, хитро улыбаясь, - отведи ее к Шире - пусть все покажет.

Они идут по длинному узкому коридору. Табил у него за спиной. Ноги его - словно деревянные, ему кажется, что стены коридора сейчас обрушатся на него. Наконец они выходят во двор. Лот облегченно вздыхает и останавливается, поджидая Табил.

- Это наш двор, - говорит Лот первое, что пришло на ум.

Девушка не смеет поднять головы, она держит кончик покрывала у лица - будто защищаясь от его взгляда. Лот видит лишь ее лоб покрытый мелкими прыщиками. Он впервые стоит к ней так близко.

- Не бойся, тебя никто не обидит, - говорит Лот, и девушка медленно поднимает голову.

«Какие у нее большие блестящие глаза, как трепетно дрожат губы - словно у больной!» - удивляется Лот.

- Шира! - кричит он женщине стоящей у бурлящего на очаге котла, и идет к ней. - Это Табил. Она будет у нас работать.

Женщина продолжает помешивать черпаком в котле и отвечает, даже не взглянув на Лота:

- Отведи ее к Бине. Мне некогда ею заниматься.

- А где Бина?

- У хозяина, - говорит Шира, небрежно кивнув головой в сторону одной из дверей.

- Подожди здесь, - приказывает Лот девушке перед дверью и входит к деду.

В комнате деда стоит тяжелый запах, хотя окно открыто. Бина сидит на лежанке деда и кормит его какой-то кашицей из ложки.

- Это ты, Лот? - хрипит дед, отодвигая пальцами от своего рта ложку. Его седая спутанная борода вся измазана желтой жижей. - Что-то случилось?

- Дядя Нахор нанял служанку, - отвечает Лот.

- Она уже пришла? - заинтересованно спрашивает дед. - Где она?

- Стоит у дверей.

- Бина, займись девочкой! - приказывает дед. - А ты иди ко мне. Сядь сюда.

Бина поспешно вытирает рот и бороду хозяина и выходит.

Когда Лот садится рядом, Фарра шарит рукой по постели, пока не находит его руку.

- Она хорошенькая? - спрашивает дед, беззубо улыбаясь.

- Ничего.

- А я думал, она тебе нравится.

- С чего ты взял? - удивляется Лот.

- А разве не она приходила к тебе танцевать вместе со своей сестрой?

- Дед!..

Лот вскакивает: так значит, они все знали, значит, они намеренно наняли Табил?!..

Дед цепко держит его за руку.

- Лот, - говорит он серьезно, неожиданно крепко сжав его пальцы, - постарайся никогда в своей жизни не обижать женщин. Не говори о любви тем, кого не любишь. Но если кто-то полюбил тебя, будь милосерден. Женщина - лучшее создание, которое получил мужчина от Бога. Но у каждого мужчины может быть лишь одна женщина - та, что ему предназначена. А всех остальных мы должны просто жалеть. Ты понял меня?

Лот молчит. Хорошо, что дед не может видеть, как пылают его щеки. Но дед видит все, хоть и слепой.

- Не надо стесняться своих желаний, - говорит Фарра. - Когда-нибудь ты страстно будешь желать то, что не сможешь иметь ни за какие деньги. Так что не теряй время - живи.

Ночью Лот долго не может заснуть. Он чего-то ждет. Но так и засыпает, не дождавшись.

***

Утром все было обычно. Они завтракали с дядей во дворе. Табил не появлялась.

- Я послал девчонку на базар, - сказал дядя. - Как она, Шира? Справляется?

Шира, которая прислуживала им за столом, лишь пожала плечами, посмотрев пристально на Лота.

- Ты ее не очень обижай, - продолжил дядя. - Молодая она совсем. И хромая в придачу. Пусть пока в комнатах убирает да постели застилает. Поняла?

- Поняла - не дура, - буркнула Шира.

Лоту послышалась в ее голосе скрытая обида - и он удивленно посмотрел на женщину. Было Шире лет пятьдесят. Лицо плоское, смуглое, в дряблых морщинах. Женщина она статная, но фигура ее уже начала оползать толстыми складками на широкие бедра. Лот не мог представить, что когда-то эта некрасивая женщина была желанной наложницей деда, была такой же юной и тонкой как Табил. Ему стало жалко Ширу - что с ней будет, когда дед умрет? Дадут немного денег и отпустят или же отправят в стан стряпухой? Как она будет доживать свой век одна - без мужчины и детей? А ведь все у нее могло сложиться иначе…

Весь день Лот был рассеян: то не услышит обращенного к нему вопроса покупателя, то принесет другой товар, а ни тот, что просили…

Дядя хмурился, что-то ворчал про себя, но замечаний племяннику не делал.

Несколько раз Лот выходил из лавки, - якобы по нужде, - но лишь раз увидел Табил: она сидела на корточках рядом с Широй, взбивавшей палкой шерсть на расстеленной холстине, и о чем-то с ней оживленно переговаривалась, улыбаясь.

Подойти было неудобно.

Встретились они только поздно вечером. В узком коридоре ведущим во двор. Лот возвращался от деда, а она - из его комнаты. Девушка держала обеими руками у груди глиняный кувшин. В коридоре было темно. Они чуть не столкнулись лбами и, отшатнувшись, стояли теперь совсем рядом.

Он хотел что-то сказать ей, о чем-то спросить, но не находил ни одного простого вопроса. Табил тоже молчала, прикусив губу.

- Мне сказали, что ты любишь пить молоко по ночам, - чуть слышно сказала Табил, обрывая напряженное молчание, - Я налила в большую кружку и поставила на скамеечку у постели. И свечи зажгла, чтобы ты ее случайно не опрокинул.

Лота бросило в жар от ее нежного, покорного голоса. Он облизнул губы, ставшие сухими и шершавыми.

- У тебя еще осталось? - спросил Лот.

- Ты хочешь молоко? Здесь еще больше половины, - сказала Табил, протягивая ему кувшин, и невольно подняла глаза.

Взгляды их встретились - кувшин, выскользнув из рук девушки, с грохотом ударился о глиняный пол, молочные капли брызнули во все стороны, окатив их ноги почти до колен непорочной прохладой.

Табил бросилась на колени и начала лихорадочно собирать черепки. Лот присел вслед за ней на корточки, протянул руки и, обняв ладонями ее лицо, нежно приподнял, чтобы заглянуть в глаза. Табил плакала, беззвучно. Плечи ее мелко тряслись.

- Не плачь, Табил, это всего лишь глиняный кувшин, - сказал он и, встав на колени, притянул ее к себе.

Он целовал ее нежно, едва прикасаясь губами, в лоб, в веки, в висок, пока губы их не встретились. Он словно пил из нее душу - капля за каплей - и чем больше он пил, тем неудержимее становилась его жажда. Он встал, увлекая ее, и обнял, прижимая все сильнее, словно желая слиться с ней телами. Под тяжестью его тела Табил начала невольно пятиться, зацепилась за что-то ногой и они оба упали, не разжимая объятий. Он целовал ее шею, грудь под тонкой материей ночной рубашки, и снова - в губы, податливые и требовательные, и она жадно отвечала на его поцелуи, пытаясь приподняться ему навстречу.

- Лот!..Лот!.. Возьми меня!.. Сделай меня своей! - страстно шептала она, задыхаясь от желания.

Он подхватил ее, поднял и понес на руках в комнату. Сердце его ликовало от гордости - он нес свою первую добычу!..

- От тебя так сладко пахнет! - сказал Лот, гладя ее волосы.

- Меня купали, - сказала Табил.

- Купали?

- Да. Шира и Бина.

- Зачем? - спросил Лот.

Табил промолчала, лишь взяла его пальцы и стала целовать.

- А как получилось, что мать привела тебя к нам?

- Она не сама пришла. Твой дядя к нам заходил раньше.

- И ты согласилась?

- Меня никто не спрашивал, - сказала она просто. - Но если бы спросили… Лот, ты любишь меня? Хоть немного?

- Как же я могу не любить тебя, Табил? - удивился искренно Лот. - Ты такая красивая! Я полюбил тебя сразу как увидел!

- И я тебя! Хотя я видела тебя только два раза, издалека, когда ты шел куда-то со своим дядей. Я люблю тебя уже два года! И я буду любить тебя всегда, Лот, пока Великий Син не заберет мое дыхание!

Табил с силой прижала Лота к своему хрупкому телу и начала иступлено целовать.

Лот еле оторвал ее руки:

- Табил, что с тобой? Ты опять плачешь?

- Лот, я хромая! - сказала девушка, закрыв лицо руками.

- Я этого не замечаю, Табил. Мне все равно.

- Мы бедные! Твой дед никогда не возьмет меня к тебе даже наложницей!

- Ты не права, Табил. Мой дед добрый. И он сделает все, что я попрошу.

- Лот, пообещай мне только одно - что разрешишь мне быть рядом с тобой! Мне все равно кем я буду - только бы быть с тобой! Каждый день! Всегда!

- Табил, - сказал Лот, мягко отрывая ее ладони от залитого слезами лица, - я обещаю тебе, что никогда с тобой не разлучусь - клянусь всеми богами!

***

Табил приходила теперь к нему почти каждую ночь. Лот похудел, осунулся, лицо его почернело. А Табил - напротив - с каждым днем все хорошела. Кожа ее стала гладкой как лепестки роз, груди упруго налилась, глаза светились веселым искристым светом, и даже хромота ее была теперь почти незаметна - казалось, она не идет по земле, а скользит по воздуху.

Нахор стал хмуриться на племянника, строже с него требовал, пытаясь дать понять Лоту свое недовольство чрезмерным увлечением девушкой. Но Лот, конечно, не понимал столь околичных намеков. Или делал вид, что не понимает. У него пропал последний интерес к торговле. Дошло до того, что он от скуки стал грубо шутить с покупателями. И к деду он теперь ходил гораздо реже. Фарре приходилось уже требовать позвать Лота, который раньше сам по нескольку раз в день заходил к нему, вполне терпеливо снося наложенную на него повинность.

Все мысли Лота были о Табил. Первые дни восторженной нежности прошли. Прошла и пора неистовой страсти. Теперь они занимались любовью с усердием любознательных путешественников, исследуя самые потаенные уголки своих тел, открывая для себя каждый день все новые секреты плотских наслаждений - и это было не менее увлекательно.

Лот и не подозревал, что Табил, каждую ночь удивлявшая его неопытность своей изобретательностью, прилежно брала уроки у Ширы и Бины.

Эти две женщины, давно не знавшие настоящей мужской любви, обреченные доживать свой женский век ухаживая за медленно разлагающимся телом старика, жили теперь первой любовью пятнадцатилетней девушки - любовью к столь же юному и прекрасному юноше. Они учили Табил хитрым приемам мгновенно возбуждать и столь же быстро успокаивать любовную страсть, дразнить неиспробованным и подчинять своей воле, затягивать удовольствие до тех пор, пока оно не извергнется безудержным потрясением. Они открыли этой глупой девочке секреты любовных отваров. Они объясняли ей как себя вести в различных ситуациях, чтобы не разозлить любовника глупым упрямством, но все же добиться желаемого - да еще так, чтобы он сам об этом просил. И каждое утро, после еще одной ночи любви, эти увядшие женщины возбужденно выпытывали у смущенной девочки подробности ее любовных приключений. Но Табил стыдливо молчала или безыскусно отвечала: «он был доволен», «ему понравилось», ревниво не позволяя женщинам даже мысленно разделить ее счастье, ее восторг, ее триумф. Но опытным женщинам все это было понятно и без слов - стоило хоть мельком взглянуть на сияющее лицо девушки - и угрюмые, давно забывшие о нежных чувствах женщины, любуясь ею, невольно умилялись, одобрительно радовались ее радости, посмеивались снисходительно над ее смущением, пряча за смехом свою грустную, добрую зависть.

И все же первым уроком для Табил, который женщины сурово вбили откровенными, почти грубыми словами в ее глупую головку, был урок осторожности. Они объяснили девочке как предохраняться. Они доказали ей необходимость этого противоестественного ограничения. Они потребовали от нее неукоснительного исполнения инструкций. Они просили ее об этом, требовали, пугали непоправимыми последствиями. И каждый раз, когда Табил, с замиранием сердца от предвкушения предстоящего счастья, накидывала на голые плечи накидку, одна из женщин обязательно грозно бросала вслед:

- Ты помнишь, о чем мы тебе говорили?

Табил помнила. Табил старалась. Табил делала все возможное, хотя это часто доставляло небольшие неудобства ей и ее возлюбленному.

Лот сначала не понимал ее странные просьбы, не понимал, зачем надо себя ограничивать в момент наивысшего возбуждения, зачем она встает от него и спешит к тазу с водой, когда ему хочется обнять ее и ласковыми поцелуями выразить свою нежность и благодарность. Почему она так себя ведет? К чему эта неуместная забота о чистоте? Но даже когда Лот догадался, это его все равно раздражало - и он часто не выполнял ее просьбы. Иногда ей казалось, что он умышленно делает нежелательное, - словно дразнит, - намеренно продолжает ее удерживать рядом, почти силой. И все это - в самые неподходящие дни!

А потом она мучилась от страха, считая сроки.

И однажды это случилось.

Изменено пользователем Ramiz Aslanov
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***

Табил сразу все поняла - ей ни раз подробно рассказывали Шира и Бина о возможных признаках.

Она дико испугалась. Хотела сразу бежать к своим наставницам за советом. Но что-то ее удержало.

Прошло еще несколько дней - и с ней ничего не происходило. Она не чувствовала никаких перемен. Все как раньше. Это ее немного успокоило. Она убеждала себя, что опасения ее напрасны, что все обойдется, с нарастающим волнением ожидая следующего срока. И вот, когда худшее подтвердилось, дикий страх вернулся к Табил.

Теперь ей уже чудилось, что она чувствует Его. Что там, в ней, нечто растет и, словно ест ее изнутри. Она тщательно изучала свое тело. Внешне все выглядело нормально. Живот ее был все таким же плоским. Но когда Табил дотрагивалась до него, что-то словно отзывалось внутри сосущей пустотой на ее немой вопросительный зов. Теперь ей не казалось случайностью, что она чаще стала мочиться, что у нее иногда случаются запоры, что грудь ее стала быстро набухать и соски чувствительно отзываются на грубые прикосновения, что ее слегка тошнит по утрам, что она быстро устает от работы и ее тянет спать среди дня...

Табил продолжала ходить к Лоту, старалась, чтобы все у них было как прежде. Но - как прежде - не получалось.

А Лот не замечал в ней перемен, и ей это казалось странным и обидным. Она наивно думала, что он должен чувствовать то же, что и она. Тайна угнетала Табил, ей хотелось все ему рассказать, хотелось его ободрения, она даже надеялась на его радость. Но она боялась - боялась, что он огорчится, станет ругать ее или, хуже того, останется равнодушным к ее страхам и надеждам. Ее столько раз пугали Бина и Шира, ей так ясно дали понять, что беременность ее нежелательна, пагубна и даже преступна, что она чувствовала себя великой грешницей - и пыталась всеми способами скрыть совершенный грех.

Однажды ее стошнило. В самый разгар любовной игры. Рвота была долгой и мучительной. Лот сочувствовал и чуть брезгливо хмурился.

Она извинилась и ушла.

А потом, у себя, тихо скулила, накрывшись с головой простыней. Ей было страшно. Ей было нестерпимо жалко себя. Табил чувствовала себя брошенной и одинокой.

***

Женщины догадались сами.

- Дура! - вскричала Бина - Мы же тебе говорили! Ты хочешь, чтобы тебя выгнали?

- Не кричи на нее, Бина, - вмешалась Шира. - Посмотри, как она трясется вся, бедняжка. Сколько уже?

- Два месяца, - прошептала виновато Табил.

- Ну, вот не дура? Два месяца! Почему раньше не сказала? А если бы мы не догадались - так бы и ходила, пока живот не выперло? - снова вскинулась Бина.

- Ладно, чего уж теперь кричать. Есть еще время, - сказала Шира. - Дам я ей отвар. Через неделю будет как прежняя. А к Лоту пока не ходи!

От чашки с отваром отвратно пахло тухлыми яйцами - Табил чуть не стошнило, когда она поднесла чашку к губам. И цвет у него был противный - болотный. А по мутной поверхности отвара плавали жирные пузыри.

- Пей! - приказала Бина, и Табил стала глотать это пойло, содрогаясь худеньким телом от страха и омерзения.

- Держи в себе! - грубо потребовала Бина. - Не вздумай вырвать!

Табил изо всех сил старалась сдерживать накатывающую зловонными волнами рвоту - у нее было ощущение, будто мерзкая грязь медленно растекается по всему ее телу, а сама она превращается в выгребную яму. Она невольно согнулась в пояснице, держась за живот, но Бина схватила ее за волосы и заставила распрямиться.

- А ты что думала, - прошипела Бина. - что я тебе сладкой водички дам? Держись девка, и моли Иштар, чтобы тебе помогло!

Но отвар Табил не помог. Она пила его по два раза в день, почти неделю, но у нее лишь открылся от него кровавый понос.

Она быстро подурнела - цвет лица стал землистым, глаза запали, по телу высыпали чирьи. Она не могла ничего есть. Даже от простой воды ее начинало тошнить. Лишь кислое молоко она кое-как проталкивала внутрь себя мелкими глотками, но потом в животе начинало больно колоть.

Она почти не выходила. Нужду справляла в своей маленькой комнате, и терпеливая Шира молча выносила за ней горшки.

Нахор ходил обеспокоенный. Ему, конечно, все рассказали.

А Лот верил, что Табил просто заболела животом. Он навещал ее, но Табил отворачивалась от Лота, прикрывая лицо руками, и умоляла уйти. Потом его совсем перестали пускать.

А потом Нахор сказал Лоту, что он должен поехать в стан: дяде Авраму необходима его помощь - они якобы собираются перегонять стада. В другое время Лот с радостью бы уехал на несколько дней из города, чтобы отдохнуть от утомительного однообразия сидения в лавке. Но сейчас у него была Табил. Он смутно чувствовал, что с ней происходит что-то неладное. Он считал себя обязанным оставаться рядом с ней. Да и с каких это пор дядя Аврам стал нуждаться в помощи племянника в таком обычном деле как перегон стада?

Он отказался ехать. Тогда его позвал дед и потребовал, чтобы он ехал, выдумав новую причину: Лот должен привезти Милку с младшими детьми - она просится в город, к мужу.

Не посылать же за ней слуг?

Лоту пришлось подчиниться.

Рано утром, воспользовавшись тем, что все спали, Лот пробрался в комнату к Табил.

Она тоже еще спала.

Выглядела Табил чуть лучше обычного, но ее потрескавшиеся губы были недовольно сжаты, словно она терпела легкую тупую боль, а дыхание было мелким и беспокойным.

Лот не стал будить девушку - едва коснулся ее лба губами на прощанье и вышел.

***

- Уж это тебе поможет наверняка, - сказала Шира, протягивая ей чашку.

Отвар был темно-красного цвета, как запекшаяся кровь. У него был резкий уксусный запах.

- Он немного жжет, - сказала женщина, видя как Табил недоверчиво морщится. - Постарайся выпить одним глотком.

Табил было уже все равно. Ей хотелось лишь одного - чтобы все это поскорее кончилось. Терпеть дальше свое состояние она не могла - лучше умереть.

Напиток обжег горло и покатился дальше, опаляя огнем грудь. Это было все равно как выпить крутого кипятка. Табил задохнулась от этого жара и закашлялась.

- Терпи! Будет жечь в животе, - сказал Шира сочувственно. - Будет очень больно. Зато ты избавишься от этого.

- Я не умру? - спросила Табил, закрывая глаза и чувствуя как огонь все сильнее разгорается в ней.

- Нет, девочка. Боги этого не допустят.

Уже через полчаса Табил каталась по полу, дико воя от боли. Ее истошные крики были слышны во всем доме и даже на улице - проходившие люди оглядывались по сторонам с любопытством и тревогой.

Нахор решил закрыть лавку.

Кровь пошла к вечеру. Измученная многочасовой пыткой Табил уже ни на что не реагировала. Временами она теряла сознание, а когда приходила в себя тихо выла как ребенок, который слегка поранился и плачет ни столько от боли, сколько от испуга и желания вызвать к себе жалость родителей.

- Началось, - сказала Шира. - Теперь главное остановить кровь.

У женщин все было готово: чистые тряпки, кипяченая вода, специальный порошок, который помогал остановить кровь.

Только к полуночи из Табил перестала вытекать черная жирная кровь. Она лежала такая белая, что казалось в ней вообще не осталось крови. Но глаза ее были открыты. Табил неподвижно смотрела в потолок. А рядом стояли женщины и о чем-то горячо перешептывались. Наконец Бина безнадежно махнула рукой и вышла.

Тогда Шира налила в чашку молока и присела с ней на постель к Табил.

- Выпей немного молочка, - сказала женщина, приподнимая ее голову.

Шира раздвинула краем чашки губы Табил и попыталась влить молоко ей в рот. Две прозрачно-белые струйки быстро стекли по подбородку девушки и закапали с него на грудь, а Табил слегка закашлялась.

- Давай попробуем еще, - сказала Шира. - Я не дам тебе умереть, девочка.

А через три дня Табил стояла на улице перед лавкой. В руках ее был узелок, а на плечи накинута грубая холстяная накидка. Она слегка пошатывалась, озираясь вокруг и, казалось, была немного ни в себе.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 weeks later...

***

Лот и Аврам сидят на траве и смотрят на животных, которые разбрелись по лугу во все стороны. Аврам уже послал людей, чтобы на всякий случай отогнали скотину от обрывистого берега реки. Солнце поднялось довольно высоко. Возможно, животные хотят пить. Пусть соберут стадо и ведут на водопой - к месту, где спуск не так крут, чтобы потом можно было выгнать скотину обратно.

Но Аврам думает сейчас не о скотине. Он думает о Лоте, о том, как с ним заговорить. Лот в стане уже второй день. Как прибыл, начал торопиться обратно. Но приехавший с ним слуга все рассказал Авраму и передал просьбу Нахора задержать Лота в стане как можно дольше. Пришлось Милке выдумывать несуществующее недомогание.

Лот все время с женщинами и детьми. Аврама как бы и не замечает. Поздоровается с утра - вот и вся их беседа.

А сегодня вот сам пришел и сел рядом. Видно, что мальчишка тоскует, хочет скорее вернуться к милой.

Аврам не осуждает отца за то, что Фарра свел внука с девушкой. В этом нет ничего плохого. Но надо было сделать это как-то по-другому. Лучше было бы, если Лота свели с опытной женщиной. И уж совсем не стоило приводить девушку в дом. Ведь девушка его любила. Да и Лот, видимо, тоже. А любовью играть нельзя. Нехорошо это, грех.

- Дядя, когда мы, наконец, поедем? - спрашивает вдруг Лот.

- Поедете. Вот Милка поправится - и поедете, - поспешно отвечает Аврам.

- Милка здорова, не врите мне.

- С чего это ты решил?

- Я зашел к ним в шатер, а она играет с Кеседом. Подбрасывает его в воздух и смеется.

- Ну, значит - полегчало. Вот и хорошо. Через пару дней, если ей опять хуже не станет, и поедете.

- Я не могу ждать два дня. Мне надо в город.

- Никак по лавке соскучился?

Лот молчит. Он смотрит в поле и в лице его угрюмая решимость.

- Да не беспокойся ты - все будет хорошо, - неосторожно роняет Аврам.

Лот оборачивается и пытливо смотрит в глаза дяди: знает или не знает?

Аврам не выдерживает его взгляда и отворачивается. Неуютно ему с этим мальчишкой. В его присутствии он всегда испытывает чувство вины.

- Так ты говоришь, что у Нахора дела идут хорошо? - спрашивает Аврам, хотя Лот ничего и не рассказывал ему о Нахоре. - А как дед?

- Он болеет. Сильно болеет. Бина жалуется, что он почти не ест. И мочится он кровью.

«Не больной он, - поправляет про себя Лота Аврам. - Умирает. Да все никак не умрет».

- Ты веришь в Бога? - неожиданно для себя спрашивает Аврам.

Лот смотрит на дядю удивленно:

- В Бога?

-Да, в Бога. В Единого Бога. В Бога наших отцов и предков.

- Не знаю, - почти равнодушно отвечает Лот. - Я люблю ходить в Храмы. Там интересно. Играет музыка, девушки танцуют, много народа. Но в последнее время дядя Нахор не берет меня в Храмы. И одного не отпускает.

- Так значит, ты не веришь в Бога?! - горько изумляется Аврам.

- Мне об этом никто не говорил. Я не думал. Но если мне очень хочется, чтобы что-то свершилось, я молю об этом Сина, или Иштар, или Мардука. Смотря, о чем прошу.

- И часто эти боги внимают твоим молитвам? - усмехается Аврам.

- Нет, не часто. Но иногда бывает.

- А ты не думал, что это может быть простая случайность? У тебя никогда не бывало такого, чтобы ты что-то хотел, и твое желание сбывалось без всяких молитв?

- Да, бывало, - чуть удивившись, отвечает Лот.

- А ты не думал, почему так случается?

- Нет. Может быть, кто-то другой за меня помолился? А что?

- А то Лот, что ты молишься богам, которых не существует! Есть только один Бог на земле и в небесах - тот, кто создал весь этот мир и первых людей, от которых пошел род человеческий. Он один управляет этим миром и нашими судьбами. И ему одному мы должны молиться и подчиняться. А все остальные боги - лишь нечисть, духи, которых создал Бог, чтобы сбивать с пути истинного неверных.

- И как зовут этого Бога? - с сомнением спросил Лот.

- Его называют по-разному, но настоящее имя его произносить нельзя простому человеку. Это великий грех.

- И как же ему тогда молиться, этому Богу, если у него даже нет своего имени? - усмехнулся Лот.

- А что тебе в его имени? Имена нужны истуканам, чтобы их различать один от другого. А Единого Бога достаточно просто называть Бог, ибо для верующего в него нет богов других.

- А откуда ты это знаешь? Откуда тебе известно, что бог - только один?

- Это известно было задолго до меня, Лот. Это известно твоему дяде, и твоему деду, и всем людям рода, и известно это было многим поколениям людей вплоть до прородителя нашего Ноаха. Разве ты не слышал историю Ноаха - как спас его Бог милосердный вместе с семьей его, за веру его, во время Великого Потопа, а всех других людей, верящих в идолов, утопил за неверие и грехи?

- Слышал. Но я этому не верю.

- Почему же, Лот?!

- Потому, что я жил в пустыне и много ходил по земле, и знаю, что земли очень много, а воды очень мало. Откуда он мог взять столько воды?

- Лот, для Бога который создал этот мир, нет ничего невозможного, разве ты этого не понимаешь?! - вскричал Аврам.

- Ладно, пусть так, - сказал раздумчиво Лот. - Но тогда скажи, куда Бог дел воду после потопа?

- Он собрал ее в одно место Лот. Разве ты не слышал, что есть моря, где воды так много, что не видно ей края?

- Слышал. Но мне все равно трудно в это поверить. Если Бог такой всемогущий, почему он терпит других богов и людей что в них верят? Почему в других богов верят многие, а в твоего Бога веришь лишь ты один?

- Он испытывает нас, Лот! Всему свое время!

Лот отвернулся. Слова дяди показались ему неубедительными, и он сразу потерял интерес к разговору.

- А если Бог явит тебе мощь свою в чуде великом, ты и тогда не поверишь в него, Лот?! - снова вскричал Аврам в отчаянии.

Лот обернулся и, глядя в глаза Авраму, ответил твердо:

- Если явит твой Бог мне чудо, если сделает, как я задумал, то я поверю в него!

В это время до них донеслись крики от шатров - и они увидели человека бегущего к ним. Они встали и пошли ему навстречу. Человек оказался одним из пастухов, которого послала за ними Милка. Он отошел с Аврамом в сторону и стал ему что-то говорить. Выслушав его, Аврам обернулся к Лоту и сказал:

- Лот, мы едем в город. Сейчас же!

***

Стражники пришли под вечер. Нахор ждал их, но в душе надеялся, что все обойдется.

Об утопленнице, бросившейся в один из колодцев перед Храмом Иштар, он услышал еще утром от одного из покупателей. У него сразу нехорошо екнуло сердце. Но он упорно отгонял от себя мелькнувшую догадку. «Мало ли девушек топится в этом городе?» - думал он с раздражением.

А после обеда, до самого вечера к нему в лавку не зашел ни один покупатель. И это было странно и тревожно.

Его вели под руки два стражника. Еще один шел впереди, а другой - позади Нахора. Люди на улицах останавливались и с интересом смотрели им вслед, а некоторые женщины плевались.

У здания суда уже собралась небольшая толпа. Люди зашумели, завидев Нахора и стражников. Стражникам пришлось поработать локтями, чтобы оттеснить самых разозленных и не дать дотянуться их кулакам до Нахора. Кто-то успел кинуть камень, который ударил Нахора в спину - не очень больно.

В толпе была почти одна голытьба. Знакомых лиц Нахор не заметил.

Потом стражники ввели его в большой зал и поставили посередине комнаты, продолжая крепко держать за руки.

Они стояли так довольно долго, пока не вышел к ним мужчина в широкой рубашке шитой синими и красными звездами. На голове его был высокий судейский колпак с накрученными по спирали зелеными лентами. Нахор знал судью. И судья знал Нахора. Встречаясь на улице, они всегда приветливо раскланивались. Этот судья уже раньше вел его дело с одним купцом - Нахор поспорил с тем купцом о ценах: договорились об одной цене, - и Нахор дал купцу задаток, - а когда купец привез товар, он объявил другую цену и задаток возвращать отказывался. То дело судья решил в пользу Нахора, и получил от него хороший подарок.

Сейчас же судья смотрел на Нахора строго - как на незнакомца.

- Ты Нахор сын Фарры? - спросил судья.

- Я, - сказал Нахор.

- У тебя работала служанкой девушка по имени Табил?

- Да, работала, - ответил Нахор задрожавшим голосом.

Только сейчас ему стало чего-то страшно, а до этого он почему-то совсем не волновался, а лишь наблюдал за всем, что с ним происходит, как бы со стороны.

- Эту девушку нашли сегодня утопленной в колодце. Ее мать обвиняет тебя в убийстве дочери и требует над тобой суда. Что ты можешь сказать?

- Я ее не убивал, господин судья. Сегодня утром я расплатился с этой девушкой и отправил к матери. Она часто болела и не справлялась с работой. Вот я и решил, что лучше найду другую служанку.

- Кто видел, что девушка вышла от тебя утром?

- Все видели. Все мои домочадцы.

- Они не могут за тебя свидетельствовать. Кого ты еще можешь привести в свидетели?

Нахор растерялся:

- Я не знаю. Но кто-то должен был ее видеть!

- Значит, у тебя свидетелей нет, - бесстрастно утвердил судья. - Мать девушки также обвиняет тебя в неуплате серебра за те три месяца, что ее дочь у тебя проработала. Это правда?

- Она лжет! - не сдержался Нахор. - Я дал этой женщине выкуп за два месяца вперед, еще когда брал ее дочь в дом. А потом она снова пришла за выкупом, и я опять дал ей за два месяца. Так что, она даже осталась мне должна!

- Зачем же ты тогда давал что-то девушке, как ты говорил прежде, если ты уже расплатился с матерью? - спросил судья со снисходительным злорадством.

Нахор замялся в растерянности, но все же нашелся:

- Мне стало ее жалко. Я подумал, что мать осерчает на дочь, потерявшую выгодное место. Вот и дал ей, чтобы мать не так сердилась.

- Ладно! - устало подытожил судья. - Поскольку у тебя нет надежных свидетелей, мы вынуждены задержать тебя до суда. Так для тебя будет даже лучше - слишком многие возмущены и считают тебя виновным в случившемся. Суд будет завтра, и я советую тебе просить своих родственников и друзей, которых ты имеешь, найти до того времени свидетелей, которые видели девушку вышедшей из твоего дома в день утопления. Это будет нетрудно, если ты говоришь правду.

С этими словами судья повернулся к Нахору спиной, чтобы уйти.

- Но я не убивал эту хромоножку! - дернулся Нахор вслед за ним, но стражники держали его крепко.

***

Собирались они довольно долго, хотя все друг друга подгоняли. А все из-за Милки, которая не стала слушать совета Аврама остаться и даже решила взять с собой младших детей. Вот она и бегала между шатрами, собирая неисчислимый скарб в дорогу, словно ехала в далекое путешествие к незнакомому месту, а не в Харран, до которого было два часа пути, и где у них был свой дом.

Всю дорогу Милка причитала, взывая к богам за справедливостью, орала на слуг и детей, но больше всего ругала бранными словами своего непутевого мужа - сама не зная за что.

О причине ареста Нахора знал лишь Аврам, но говорить никому не стал.

Лота мучили плохие предчувствия, настолько плохие, что он не решался спросить Аврама о том, что его мучило.

И лишь когда они уже въехали в город и Лот стал нетерпеливо подгонять осла, Аврам окликнул его и, поравнявшись с ним, сказал:

- Лот, не спеши так. Ее нет в доме.

- О ком ты говоришь?! - поразился Лот, хотя все уже понял.

- С ней случилось несчастье, - пришлось сказать Авраму.

Сердце Лота больно дернулось, словно кто-то хотел его вырвать из груди. Он смотрел на Аврама с мольбой в глазах, тщетно ожидая, что тот сейчас откажется от своих слов и скажет, что это была злая шутка. Но Аврам молчал и не отводил виноватого взгляда.

- И это тоже сделал твой Бог?!.. - вскричал Лот.

Он соскочил с осла и побежал.

- Откройте! Откройте! - кричал Лот, дубася кулаком по запертой двери.

Заскрежетал засов, вышла Шира и Лот, грубо оттолкнув ее, бросился в дом.

В комнате Табил было прибрано, постель вынесена, словно здесь никто никогда и не жил. Тогда Лот побежал к деду.

- Где она?!.. Что вы с ней сделали?!.. - кричал Лот отчаянно в лицо старику. Он поднял Фарру рывком за ворот рубахи из постели и тряс как куль.

- Отпусти его! - молила Бина, вцепившись в Лота, чтобы оттащить от задыхающегося старика. - Ты его убъешь!

Лот двинул ее локтем, так что она отлетела. И медленно разжал пальцы. Старик, тяжело охнув, рухнул на постель, а Лот упал рядом с ним на колени и зарыдал.

Фарра с трудом поднял руку и стал шарить ею в воздухе. Лот оттолкнул от себя его ищущую руку и встал.

- Ненавижу вас всех! Злые! Жадные! Будьте вы все прокляты своими богами! - сказал он с холодной ненавистью - и выбежал.

Аврам ушел, не заходя в дом, бросив малышей и Милку с детьми на слуг.

Лот слышал из своей комнаты, как они все шумно зашли. Потом, до самого вечера, слышно было лишь Милку и детей, которые орали то поочередно, то все вместе.

К нему никто не смел зайти.

Только среди ночи, когда он, измученный слезами и невыносимыми мыслями, ненадолго забылся, он услышал сквозь сон, как кто-то проскользнул в его комнату.

А потом он услышал шуршащий звук льющегося в чашку молока. Это нежный тихий звук напомнил ему что-то, и Лот заплакал во сне.

***

Аврам пришел на суд со вторым сыном Нахора - Вузом. Вуз тогда работал подмастерьем кузнеца и жил при мастерской, лишь изредка наведываясь в дом.

Напротив них стояла толстая женщина, а рядом с ней невысокая смуглая девочка.

Из открытых дверей суда доносился возбужденный гул толпы. Собралось довольно много людей. В этом городе, где каждую ночь кого-то убивали, грабили или насиловали, дело об утопленнице вызвало почему-то особый интерес. Возможно потому, что жертвой была девушка из бедной семьи, к тому же хромая, а судили богатого лавочника, вдобавок приезжего. Люди спорили о том, как кончится дело. Многие говорили, что лавочника отпустят, а это несправедливо, и шумно требовали наказания.

И вот Нахора ввели. Он показался Авраму очень испуганным, как будто за ним и правда была вина.

Потом, из-за черного полога, появился судья.

Дело было решено быстро.

Аврам сумел найти и привести в суд свидетелей, которые видели девушку в день ее смерти, бесцельно бродящей в разных концах города. Некоторые из них говорили, что вела она себя как-то странно, словно была ни в себе.

Таким образом, обвинение Нахора в убийстве было судьей решительно отклонено. Почему девушка решила утопиться, и как случилось, что в столь людном месте да еще средь бела дня никто этого не заметил, судью не интересовало.

Однако по второму обвинению - в неуплате выкупа за службу - судья признал Нахора неправым. И Нахор, обрадованный столь удачным и быстрым исходом дела, благоразумно не стал препираться. Хоть он и повторил судье в свою защиту, что давал выкуп матери, но все же согласился выплатить долговую сумму, и даже сверх того, выражая сожаление материнскому несчастью. Согласился он и на штраф, который ему присудили как проигравшему в суде.

В конце оказалось, что все остались довольны, включая мать утопленницы, которая, правда, поначалу казалась несколько разочарованной - видно надеялась получить больше, если бы богатого лавочника признали убийцей.

Был доволен и судья, всем угодивший своим мудрым решением. И думал он про себя, что этот лавочник ему кое-чем обязан и от него можно ждать подарка.

Даже Аврам был доволен, что все кончилось быстро, и он может теперь уехать из этого безбожного города.

И только один человек из всех этих довольных людей совсем не радовался - это была смуглая девочка, Аййа. Лишь она одна задавала себе горький вопрос - почему ее сестра решила уйти раньше времени в страну теней, где ей сейчас холодно и одиноко? И Аййа знала ответ на свой вопрос. И она уже вынесла свой собственный приговор человеку, которого считала виновным в смерти ее любимой несчастной сестры.

Изменено пользователем Ramiz Aslanov
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

3. Между Луной и Солнцем

"И было дней жизни Фарры [в Харранской земле] двести пять лет, и умер Фарра в Харране".

Бытие, 11 -32

***

Прошло почти два года с того злополучного дня, когда из-за глупой девчонки утопившейся в колодце Нахору пришлось пережить много неприятных часов в городской тюрьме, а после - на суде.

Хорошо, что все кончилось сравнительно благополучно. Но без неприятностей не обошлось. Ладно, штраф, что ему присудили выплатить матери Табил: золото - дело наживное, хотя и было его жалко, тем более, что Нахор считал наказание несправедливым. Хуже было то, что все в семье от него отвернулись - будто он был во всем виноват. А в чем его вина? Разве он что-то сделал по своей воле? Разве не отец ему приказал привести в дом Табил? Разве не он после потребовал от Нахора избавиться от девчонки?..

Но даже отец его осудил! Нахор, видите ли, сделал ни так, как нужно было. А как он должен был поступить? Он дал этой Табил целых три слитка серебра - ее семье на полгода бы хватило, чтобы прожить! А ведь он и матери до этого давал в кольцах. И где бы эта хромоножка смогла продать свою девственность дороже?.. Откуда он мог знать, что эта полоумная утопиться?!.. Он что - должен был отвести ее за ручку к матери?!..

Несправедливо все это!

Милка - его жена! - чуть ни с кулаками на него набросилась, когда узнала.

Аврам плюнул, уходя, на порог, сказав, что ноги его больше не будет в этом доме!

А ведь плюнуть - все равно, что проклясть живущих в доме! А в этом доме живет его отец, его брат родной, невестка с детьми малыми!..

И это наш святой!..

Про Лота вообще лучше не вспоминать. Дали бы ему волю - убил бы родного дядю. Хорошо - увез его Аврам с собой. Хотя без Лота трудно в лавке, ох как трудно.

Уца прислали ему взамен. А что толку с Уца? Счета не знает, работать ленится, все вечера в городе пьянствует да со платная женщинаами милуется. От такого помощника больше вреда, чем пользы. Дал же ему бог сына. Хоть Вуз посерьезней. Пользы от него, правда, тоже не много - живет при кузне сам по себе. Но хоть неприятностей не доставляет, да и денег у отца не тянет…

А что было потом, когда Аврам Лота увез?!.. Что ему с домашними пережить пришлось?!..

Уже на вторую ночь стали приходить к их дому по ночам люди незнакомые и начали исподтишка вымазывать стены дома дерьмом да лить на порог помои! Утром встанешь - не зайти, не выйти. Срам!

Мало того, что всех домашних страх взял, что слугам работы неприятной прибавилось - дерьмо соскабливать да отмывать, так еще и покупатели перестали ходить: кому охота неприятности наживать?

И ведь каждую ночь стали приходить эти разбойники, - теперь уже не прячась, -выкрикивали проклятия и угрожали. А когда они стали кричать имя Лота и требовать его на суд - стало совсем страшно. Откуда они могли узнать - о Лоте? Кто им сказал? Никак в доме враг завелся?

Пошел он в суд, жаловаться. Вызвали мать девушки, стали расспрашивать - не она ли народ мутит? Она, конечно, от всего отказалась, клялась богами, что ничего про это дело не знает и ей самой неприятно, что какие-то бессовестные люди пользуются именем ее покойной дочери для своих разбойничьих целей, а она зла против лавочника не держит и справедливое решение суда ее вполне устроило. Пригрозили ей слегка и отпустили. А разбойники между тем все наглее стали себя вести. И прошлось Нахору самого себя защищать.

Вызвал он всех своих людей, что в мастерских работали, и устроили они засаду. И как явились те разбойники, выбежали его люди из ворот и начали пакостников избивать. Все быстро разбежались. Но через две ночи снова пришли, уже меньше. А Нахор знал, что придут. И снова его люди хорошо поработали - многих изувечили, а двоих поймали и в суд на следующее утро отвели.

В суде тех людей пытали - кто зачинщик? Они, конечно, молчали сперва, но потом, как начали их палками бить, разговорились. И выяснилось, что всех их нанял какой-то человек, что ходил каждый день по базару и говорил речи обвинительные перед людьми рабочими, которые на базаре себе хлеб услугами зарабатывали. И обвинял в своих речах тот человек Нахора в смерти бедной девушки, а пуще него - Лота - юношу красивого и избалованного, что совратил невинную девушку, задурманил голову словами любви лживыми, а после, наигравшись ее телом, выгнал на улицу. И говорил тот человек, что суд над Нахором был несправедлив - откупился Нахор золотом от наказания заслуженного. А Лот - так совсем не пострадал. Скрывают родственники от суда мальчишку этого, который продал душу демонам за красоту свою обольщающую. И говорил тот человек, что, хоть суд продажный и признал их невиновными, но следует их наказать жестоко, чтобы другим неповадно было девушек совращать. И всем, кто с ним соглашался, раздавал тот человек медь и серебро и звал ночью к воротам Нахоровым., где им еще дадут.

Но когда спросил судья у разбойников - кто тот человек, что на суд клеветал и звал людей вредить честному человеку, ответили негодяи, что не знают имени его, поскольку он не назвался, и что не видели даже лица его из-за платка, что носил этот человек всегда поднятым до самых глаз.

Разбойников тех, конечно, примерно наказали - били долго прутьями мочеными по пяткам и плечам на площади, а после сослали рабами на соляные работы. И безобразия с того дня прекратились

Но все же, неспокойно было на душе у Нахора. Чувствовал он нелюбовь на себе от людей Харрана - приходилось ему теперь ходить по городу со слугами для защиты. И торговля шла много хуже прежнего. И тогда понял Нахор, что нужны ему покровители властные, чтобы дела свои поправить. И стал искать их. И, вроде бы, нашел таковых.

***

Лот строгает новый пастуший посох. Посох уже почти готов, осталось закончить ручку в виде головы козла - такую он видел у одного из пастухов. У него, правда, козел больше похожим на барана получается, но это ничего - пусть будет баран: какая разница? Главное, что он нашел, чем себя занять. Чтобы не думать.

Лот не любит думать, потому что от мыслей ему становится грустно. О чем ему думать? Что вспомнить? Как только он начинает думать о матери и сестрах, он вспоминает могилу Нехамы, которую давно замели пески, он вспоминает о разлуке с матерью и Рухамой, и охватывает его тоска беспокойная - где они сейчас, что с ними?..

И Табил…

О ней лучше совсем не вспоминать. Теперь он все знает. Как-то он разговорился о Табил с Сарой, - так получилось, - и она сказала, что Табил, наверное, ждала ребенка.

У них мог быть ребенок! Он мог стать отцом!..

И они их убили! Его сына и его Табил!..

А как это по-другому назвать?..

Если бы он только был рядом!.. Но они специально его отослали - все продумали!..

Кто им дал право распоряжаться его судьбой?!..

Как они посмели что-то делать с Табил без Лота?!..

Он бы скорее ушел с ней из дома, чем позволил ее обидеть!

Как бы жил? Так же и жил - как сейчас: нанялся бы к кому-нибудь пастухом. Ему много не надо - он с детства знает, что такое бедность. И Табил была бы счастлива с ним - она тоже никогда не была богачкой.

Это они жадные, это им надо слишком много для счастья. А Лоту нужна только любовь. Разве любовь купишь за золото? Ничего они не понимают, хоть и прожили долгую жизнь. Солнце светит всем одинаково. И вода из колодца, когда хочешь пить, одинаково приятна - что богатому, что бедному. А когда ты голодный, какая тебе разница - ешь ты мясо из котла или кусок хлеба и козий сыр? А вот когда нет любви, ее ничем не заменишь!..

Уже два года он в стане. Как приехал, попросил дядю Аврама, чтобы тот дал ему небольшое стадо. Чтобы он сам его пас, один. И дядя дал ему стадо - несколько десятков коз и четырех козлов. Дал он ему и палатку. И все остальное, чтобы жить в поле. С тех пор он один и живет.

Он всю жизнь пас коз - ему не привыкать. И теперь он взрослый - все умеет и ничего не боится. Ему хорошо одному.

Иногда приезжает дядя Аврам. Привозит кое-что из продуктов. Каждый раз просит вернуться к шатрам. Но Лот не соглашается.

А потом дядя начинает говорить о боге. О смирении. О Ханаане.

О боге ему слушать неинтересно. Лоту не нужен бог Аврама. И все боги в мире - ему тоже не нужны. Что хорошего он видел от богов?.. Ничего! Одно только горе.

Пусть боги забудут о нем, как он забыл о них. Пусть оставят в покое - только это он от них и просит.

А в Ханаан бы он поехал. Его ничего не держит в Харране. Он в Харране ни о ком не пожалеет. Даже о дедушке. Хотя - нет. Деда ему все же жалко. С ним бы он заехал попрощаться. И уехал бы. Какая разница - куда? Чем дальше от своего прошлого, тем лучше…

Но дяде Лот об этом не говорит. Пусть дядя сам сначала решится уехать. Он все ждет смерти деда. Стыдно ему покинуть отца. Или просто сам боится ехать в неизвестную страну. Вот когда он скажет Лоту, - я уезжаю, если хочешь, поедем со мной, - тогда Лот и скажет: поедем!..

А в последнее время к нему иногда стала наезжать Сара - вроде как балует его домашней стряпней.

В еде ее Лот не нуждается - сам себе привык готовить. Но, признаться, Сара готовит вкусно. Даже лучше, чем Шира. Она и травы ему сушенной дала, которую подмешивает в варево, но все равно - вкусно как у Сары у него не получается.

С Сарой, когда она приезжает, они разговаривают еще меньше, чем с Аврамом. Тревожно Лоту как-то с ней. Не чувствует он в ней сестру. Будто чужая женщина. Красивая. Она даже красивее Табил, хоть и старше намного. Но у Сары красота какая-то грустная, закрытая и… строгая. Лоту стыдно на нее смотреть, но он невольно смотрит на нее, когда Сара отворачивается - словно ворует ее красоту недоступную.

И она это чувствует. И ей тоже с Лотом неуютно.

Почему же она тогда приезжает?..

***

Аййа возилась со своим платьем. Вчера, во время представления, когда они танцевали перед разгоряченной толпой, она почувствовала, как кто-то из девушек слегка дернул ее сзади за шейный шнурок - этого оказалось достаточно, чтобы платье с нее моментально сползло. Полностью!

Первое желание Аййы было остановиться и закрыть свое тело руками, но делать этого было нельзя - бубен продолжал отстукивать ритм. Она лишь слегка замешкалась, чтобы небрежно откинуть носком предательский кусок ткани, который запутался у нее в ногах - и продолжила танцевать.

Они слышала, как толпа громко охнула при этом, а потом начала свистеть и улюлюкать. Ей казалось, что все смеются над ее оплошностью, над ее уродливой, в разноцветном вихре развевающихся юбок, наготой. Но когда, под финальный удар бубна, они замерли с поднятыми вверх руками, она увидела, что все глаза из толпы жадно устремлены на нее - и все хлопают и смеются, выражая свое восхищение - ей одной.

Она была счастлива.

Но потом, когда они забежали за полог, один из евнухов, который был приставлен к ним, влепил ей пощечину, сказав, что своей оплошностью она сорвала представление.

Аййа даже не стала оправдываться. Она знала, что девушки часто проделывают такое со слишком прыткими новенькими товарками, и вот теперь это случилось с ней. Это была ей месть за то, что она заняла место их бывшей подруги, которая, по мнению одного из жрецов руководившего танцовщицами, стала слишком медленно двигаться и была уже ни так хороша как прежде - век танцовщицы в храме был недолог.

«Ничего! - думала Аййа. - Она еще всем им покажет! Она и так уже многого добилась за два года. Это не шутка - суметь попасть в основную группу танцовщиц при главном Храме города! А совсем скоро - девушка была в этом уверенна - она будет танцевать перед толпой одна. И тогда у нее будет все - и слава, и почет, и золото, и самые богатые любовники. И когда-нибудь она обязательно добьется того, в чем себе поклялась!..».

-Аййа! - прервал мысли девушки вошедший в комнату евнух. - Пойдешь со мной!

Аййа наскоро накинула на плечи платок и побежала вслед за евнухом.

- Куда мы идем? - спросила она робко, следуя за ним по темному коридору.

- А ты как думаешь? - сказал евнух, не оборачиваясь.

- Я не знаю, - ответила Аййа. - Меня накажут?

- Накажут - терками и мочалками, - обернулся евнух, и Аййа увидела его ободряющую улыбку. - Мне приказано отвести тебя в купальню.

- Но ведь мы только два дня назад…

- Помолчи!

У дверей в купальню он сдал ее другому евнуху - высокому и худому. Этого евнуха Аййа еще никогда не видела. Он предупредительно открыл перед ней дверь и, войдя следом, встал, скрестив руки, у входа. На поясе у евнуха болтался нож - длинный и узкий - и это тоже было странным: обычно евнухи в храмах оружие не носили.

К Аййе сразу подошли две женщины, и повели к небольшому бассейну. Затем ее раздели и обе женщины, скинув с себя передники, зашли с ней в воду. Прямо в воде, которая едва доставала Аййе до промежности, женщины начали обтирать ее терками, да так крепко, что Аййе показалось, что они хотят содрать с нее кожу. Потом они вывели ее по ступенькам из бассейна и, уложив на широкий каменный стол, начали тереть мыльным камнем и мочалить. Иногда одна из женщин отходила и возвращалась с тазом горячей воды, чтобы облить Аййу. Она терпела, стиснув зубы. Аййа понимала, что все это неспроста, но даже боялась думать - что будет дальше.

Наконец пытка закончилась. Тело Аййи начали обтирать благовониями - всю, не пропустив ни одного кусочка кожи, даже внутрь одна из женщин залезла своим толстым пальцем. Аййа вскрикнула от боли и женщина испуганно отдернула руку.

- Извините, госпожа! - прошептала женщина. - Я не хотела доставить вам боль.

Аййа промолчала, удивленная испугом женщины.

Потом ее усадили на низкую табуретку с кожаной подушкой и одна из женщин начала расчесывать ей волосы, а другая трудиться над ее красотой: покрасила ногти на руках и ногах золотистой краской и насурьмила брови.

Наконец женщины принесли одеяние для Аййи - оно состояло лишь из треугольного передника, расшитого золотистыми и лазоревыми узорами в виде переплетающихся в сложном рисунке змеек. Верхушка треугольника начиналась во впадине ее острых грудей, а основание едва прикрывало ее бедра. У передника были золотые шнурки. Верхние женщины завязали в виде петли вокруг ее шеи, а те, что пониже, - вокруг ее тонкой талии.

Потом одна из женщин принесла шкатулку, в которой играло разноцветными огнями ожерелье. Оно было очень длинное и женщины много раз обмотали его вокруг шеи Аййи, пока ожерелье не легло на ее груди кругами - одни внутри других.

Как только женщины закончили, они низко поклонились Аййе и отошли в сторону.

- Ты готова? - спросил строгим голосом евнух, наблюдавший все это время за ними.

Аййа молча пошла на его голос.

У высоких дверей, обитых золотыми бляхами в виде восьмиконечных звезд, евнух остановился. Он постучал в дверь два раза, а потом еще три раза - дверь приоткрылась.

- Ты привел ее? - спросил мужской голос изнутри.

- Да, - ответил евнух.

- Пусть войдет, а ты оставайся снаружи.

Евнух чуть отошел в сторону и мягко подтолкнул Аййу к дверям.

Войдя из темного коридора, Аййа зажмурилась от яркого света. Когда же она стала что-то видеть, она обнаружила себя в большой комнате залитой золотым светом, падающим прозрачными снопами с потолка. Аййа невольно взглянула вверх и увидела множество факелов укрепленных высоко под медными дисками на изогнутых рогами подвесках. Стены зала также были обтянуты золотистой тканью, а посредине комнаты стоял огромный альков под прозрачным лазоревым пологом. На белоснежной ткани под пологом возлежала полуголая женщина - на ней было много золотых украшений, которые прикрывали отчасти шею и грудь, а бедра ее были прикрыты таким же треугольным передником, как и у Аййи.

Вдруг Аййа поняла, кто перед ней - и сразу упала на колени, сложив над головой руки.

Каких только страхов не напридумывала себе Аййа, пока ее купали женщины, а потом вел страшный евнух по темным коридорам. И самое худшее, что она могла придумать, это что ее ведут к какому-нибудь старому, но очень богатому любовнику, который щедро заплатил за ночь с Аййей Храму. Но что она предстанет перед Нин-Гал - этого Аййа никак не ожидала. «Неужели моя провинность так велика, - думала в ужасе девушка, - что вызвала гнев у Верховной Жрицы?».

- Встань! Я хочу на тебя посмотреть! - приказала Нин-Гал.

Аййа встала и постаралась выпрямиться, расслабившись, как их учили в школе.

- Повернись, чтобы я могла осмотреть тебя всю!

Аййа подняла руки и несколько раз медленно обернулась вокруг одной ноги, слегка припадая на нее - как в танце.

- Что ж, - сказала Нин-Гал, - вблизи ты даже лучше, чем издали. Тебя зовут Аййа?

- Да, богиня, - ответила Аййа, робко потупившись.

- Где ты раньше танцевала?

- В храме Шамаша.

- В Шамаше? - в голосе Нин-Гал послышалось недовольство. - Тебя там обижали?

- Не очень, богиня, - ответила смелее Аййа, она поняла, что если ее и накажут, наказание будет ни столь суровым. Главное - произвести на жрицу благоприятное впечатление. - На меня мало обращали внимание. Я была тогда совсем уродиной.

- Тебя и сейчас не многие назовут красавицей, - усмехнулась жрица. - Так ты знала мужчин?

- Да. Несколько раз.

- И как тебе?.. Понравилось?.. Говори правду! - прикрикнула Нин-Гал, заметив, что Аййа засомневалась с ответом.

- Мне было больно с мужчинами, - решилась ответить Аййа.

- Еще бы! Мужчины - скоты! Большинство из них. Разве могут они понять красоту юной девушки? Стыдливый трепет ее невинности. Ее страхи и ее страстные ожидания. Наверное, это были какие-то грязные старики, у которых пахло изо рта чесноком, с членами скользкими и мерзкими - как земляные черви.

Аййа предпочла стыдливо промолчать.

- Ты станцуешь для своей богини, малышка? - спросила насмешливо жрица.

- Для меня это будет высшим счастьем, Богиня! - поклонилась Аййа, встав на одно колено.

И тут же, где-то из-за полога, раздался удар бубна.

Аййа сразу сообразила, что этот танец может решить ее судьбу - и не только на сегодня, но, возможно, и на всю жизнь. И она постаралась вложить в свой танец все свое умение, всю страсть и всю дерзость.

Танец начался медленно, так медленно, что Аййе приходилось на мгновения словно зависать в воздухе, замирая в неоконченном движении, чтобы удержаться в ритме, но постепенно ритм все ускорялся, и Аййа, которая поначалу робела, в какой-то момент забыла - где она, зачем, смотрят ли на нее чьи-то оценивающие придирчивые глаза. Она слышала лишь удары бубна и удары своего сердца, вторящего ему, она полностью отдалась фантазии, она доверилась своему гибкому телу - его чутью, заставлявшему выламывать волнами руки, вскидывать ноги в каких-то немыслимых, почти невозможных прыжках, трясти и кружить бедрами, вздымать острую грудь, изгибать длинную шею и вертеть головой. А ритм все ускорялся и ускорялся, и теперь Аййа почти непрерывно кружилась, лишь меняя положение рук и наклон тела, так что была похожа на юлу, беспокойно выписывающую круги, но не на полу, а почти уже в воздухе: еще немного - и она взлетит. Аййа задыхалась, у нее кружилась голова, сердце заныло, готовое взорваться кровью, но безжалостный удары бубна словно хлестали ее тело, не позволяя остановиться, она почти уже сдалась, почти отчаялась, почти умерла на лету… и вдруг бубен замолк - и Аййа рухнула бес сил…

- Подойди ко мне, дочка, - услышала она ласковый голос.

Аййа собрала остаток сил, поднялась и сделала несколько шагов к алькову жрицы.

- Ближе! Иди сюда, - жрица похлопала ладонью по блестящей белизне ткани рядом с собой.

Аййа коленями забралась на постель и почти подползла к жрице.

- Ты, верно, хочешь пить? - сказала Нин-Гал, и в руках ее оказался кубок. - Пей!

Она подняла пальцами за подбородок голову Аййи и придвинула кубок к губам девушки.

Аййа неуверенно сделала маленький глоток - ей было страшно.

- Не бойся, девочка, - сказала жрица, - это не яд. Это любовный напиток богов. Его не каждый пробовал. Он восстановит твои силы и успокоит твое сердце.

Аййа сделала еще несколько глотков. У напитка был терпкий, вяжущий вкус - словно смешали мед и вино.

Жрица передала кубок руке появившейся из-за полога и, выпрямившись, села на колени перед Аййей. Аййа села также, и они оказались сидящими друг перед другом очень близко, так что Аййа услышала взволнованное дыхание жрицы и почувствовала ее запах - запах увядающих роз.

- Сними это! - сказала Жрица, и Аййа послушно начала развязывать узелки передника, но руки ее почему-то не слушались. Тогда Жрица еще ближе придвинулась к Аййе, обняла ее и Аййа ощутила холод ее пальцев на спине. Она смотрела в глаза жрицы, в которых увидела грубое желание. Но это ее не испугало. Аййа чувствовала, как точно такое же грубое желание брать и отдавать вспыхнуло и загорелось в ее животе, сдавило груди и смочило горячей влагой ее лоно. Лицо жрицы, разрисованное яркими красками, такое красивое издали и такое безобразное вблизи, казалось ей прекрасным. Ее тело, стройное лишь под стягивающими тканями, могло вызвать отвращение своей дряблой морщинистой наготой, но Аййе непреодолимо хотелось его ласкать, прижаться к нему своей смуглой нежной кожей, покрывать поцелуями и лизать языком. И когда жрица, медленно сняв через голову Аййи ее передник, сжала ее затвердевшие соски кончиками пальцев и впилась сухими губами в ее влажные распахнутые от страсти губы, Аййа застонала от восторга сбывшейся любви!..

Изменено пользователем Ramiz Aslanov
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

***

Нахор воровато оглянулся по сторонам и постучал медным молоточком в глухую дверцу в высоком заборе. Почти сразу он услышал, как кто-то подошел к дверце изнутри, звонко цокая деревянными башмаками по каменной дорожке - глазное отверстие приоткрылось.

- Да взойдет солнце! - громко прошептал Нахор в отверстие - и дверца сразу распахнулась.

Он протиснулся внутрь и дверца за ним закрыли на засов.

- Идите вперед! - сказал ему человек в белом балахоне. - Налево и прямо!

Через несколько минут узкая дорожка привела их к невысокому святилищу с куполообразной крышей.

- Заходите, не стойте! - сказал человек, и даже слегка подтолкнул его в спину.

Они сразу очутились в темноте, так что Нахор побоялся идти дальше.

Вдруг он услышал скрежещущий звук - и почти сразу под его ногами земля стала раздвигаться, образуя полумесяц слабого света и обнаружив ступени ведущие вниз. Его снова подтолкнули в спину и Нахор начал осторожно спускаться.

Ступени вели вниз по кругу, они были узкими и скользкими. Кое-где по стенам были укреплены факелы, которые чадно дымили. Спуск оказался не очень долгим и вскоре они оказались в небольшой комнате. Здесь провожатый Нахора оттеснил его и подошел к низкой дверце в стене - почти люку. Он постучал условным знаком, и дверь медленно распахнулась внутрь.

В комнате, на большой циновке, сидели люди - человек десять. Из знакомых Нахор узнал лишь главного жреца Храма Шамаш и городского судью, который сидел рядом со жоецом.

- Да взойдет солнце! - сам не зная зачем, испуганно вскрикнул Нахор.

В этой душной комнате подземелья его слова прозвучали ужасно глупо - Нахору даже показалось, что кто-то сдавленно хихикнул в кулак.

- Это наш новый друг, - прервал неловкое молчание судья. - Ты принес, что тебе сказали?

- Да, конечно! - поспешил ответить Нахор и быстро полез за пояс рубашки. Он вытащил тяжелый мешочек, который ему всю дорогу бил назойливо по яичникам, и протянул его в сторону судьи - но никто из сидящих людей даже не пошевелился.

Тогда из-за его спины вывернулся мужчина, который его сопровождал, взял из рук Нахора мешочек и, обойдя осторожно вдоль стены людей, вложил в руки жреца.

- Что ж, - сказал жрец, грозно глядя в глаза Нахору и слегка подкидывая на ладони мешочек, словно взвешивая, - теперь ты один из нас. Садись и слушай!

Возвращался домой Нахор ни в самом лучшем расположение духа.

Одно то, что ему пришлось распрощаться с немалым количеством золота, уже был повод для уныния. Но если бы только это! Нахор искал всего лишь покровителей, а попал в лапы к заговорщикам! И все этот судья! Как он сглупил, обратившись к нему за советом! И что теперь делать?!..

Эти сумасшедшие хотят захватить власть в городе. Как они себе это представляют? Разве у них хватит сил справиться с Нин-Гал? Эта женщина правит Харраном уже тридцать лет! Она тетка нынешних халдейских царей! Она главная жрица в Храме Сина! За ней жрецы всех остальных храмов и фанатики из горожан, которые свято верят в могущества Бога Луны!..

А что у этих заговорщиков? Кто за ними?..

Горстка чиновников и песцов, гадальшики, пара десятков почитателей Шамаша - Бога Солнца - из простых горожан и несколько таких как он, Нахор, простаков, с которых эти хитрецы тянут деньги.

Что там говорил этот полоумный - главный жрец Шамаша? Что-то о справедливости? О том, что Шамаш - отец справедливости на небе и на земле? Что хоть он и сын Сина, но выше его и могущественней, и что будет справедливо, если он наследует власть своего отца, который уже одряхлел?..

Где они видели - справедливость? Если ее нет на земле, значит, ее нет и на небе!

Они уже даже время назначили - ночь Великого Праздника Сошествия Сина! И это случится совсем уже скоро - на пятый день месяца Ташриту. Эти глупцы считают, что во время праздника все перепьются, обессилят от буйных оргий и все можно будет провернуть быстро и с малой кровью.

Они что - собираются штурмовать Храм?!..

Нет, он больше не пойдет к ним! Если позовут - скажется больным. А в день праздника так совсем запрется в доме - и пусть они там хоть все друг друга перережут!..

Шамаш, Син…

Разве дело людей решать споры богов? Если этот Шамаш такой могущественный, пусть явит какое-нибудь необыкновенное чудо - и сразу все люди перебегут в его Храмы. Вот это будет справедливо! А если у них там, на небе, все тоже решается золотом и силой, то кто кому служит - люди богам или боги людям?..

Ну и дурак же я, что связался с этим пронырой судьей!

В это время Нахор как раз проходил мимо дома своей возлюбленной.

«Зайти что ли? - подумал он. - Давно я себя не баловал».

Но тут Нахор вспомнил, что в последнюю его встречу женщина просила у него денег, которые он так и не занес, и решил, что уже поздно - и без того Милка будет ворчать - и благоразумно ускорил шаг.

***

Городской судья Субус или Субус-Талтал, как принято было официально его называть, был человеком весьма рассудительным. Именно его рассудительность вкупе с врожденной трусливостью позволили ему за тридцать лет службы подняться с жалкого места писца при городских амбарах до должности городского судьи.

Многое ему пришлось пережить за годы службы - был ни раз унижен, обвинен в воровских проделках, незаслуженно наказан и даже бит прутьями по пяткам.

Зато теперь он сам вершил суд над целым городом, во всяком случае, над теми его горожанами, которые были ему подсудны. Ни для всех существовал закон в этом городе, увы. Были люди, ставившие себя выше закона. Но разве это справедливо?!..

А впрочем, Субус был вполне доволен своим положением и даже не пытался его изменить к лучшему - куда уж лучше для бывшего писаришки?..

Но было это до - до того, как он встретил Аййу.

Был у Субуса один вполне простительный грешок, который он стыдливо скрывал от окружающих, считая наивно, что судье такой грех ни к лицу. Это был грех сластолюбия. Субус любил женщин, точнее - девушек, а если быть откровенным до конца - девочек, совсем молоденьких.

Он за ними охотился. Но весьма осторожно - в соответствии со своим трусливым характером. И хотя в Харране, где ему посчастливилось родиться и жить, даже любовь к мальчикам не особо осуждалась, а некоторыми даже считалась пикантной изюминкой характера, все же Субус старался не особо выставлять на суд чужих завистливых глаз свою слабость - могут ведь и воспользоваться при случае.

Поэтому он предпочитал расставлять силки и терпеливо ждать, когда нежное создание само попадет в его потные руки, а не атаковать и брать силой. Он считал лучшим потратить пару лишних золотых на завлекательные приманки и не жалел времени строить сложные интриги с заманиваниями и угрозами, - так было гораздо интереснее, чем просто пойти к своднику или в притон, чтобы найти себе очередную куклу для волнительных забав.

Впрочем, иногда жертва сама шла в руки - и было просто глупо упускать свежее мясцо.

Так было и с Аййей.

В первый раз он увидел девочку, когда она пришла с матерью в суд по обвинению этого лавочника. Субусу. Она ему сразу приглянулась - и возраст подходящий, и фигурка гибкая, и эта смуглая кожа в легком пушке волосиков - он даже зажмурился тогда на миг, представив, как бы он лизал эту кожу в самых потаенных уголках тела…

Но момент познакомиться с девчонкой был совсем неловкий.

А потом он увидел ее в суде - стоявшую рядом со своей жадной мамашей. Видел он ее упрямо скрещенные на груди руки, видел, как метала она, словно дротики, ненавистные взгляды в сторону лавочника, и понял Субус, что девчонка ни так проста как кажется - страсть кипит в ней взрослая, и будет с ней по-особому сладко, если получится.

И это лишь ради нее вынес он решение в пользу матери, хотя было совершенно ясно, что мать лжет - расплатился с ней лавочник за услуги дочери - той, что утопилась.

«Что ж, - подумал Субус, - где жадность там и соблазн. Одну дочь она уже продала. Почему бы ей не продать и вторую?».

Но все получилось даже проще, чем он предполагал - Аййа сама к нему пришла. Прямо в суд, уже на следующий день. И пришла не обвинять его в неправом суде, а пришла предложить свое нетронутое тело - за хорошую сумму: огромную для нее и вполне сходную для судьи. Видно девчонка заметила, как смотрел на нее судья, вот и решила подцепить клиента - так сперва подумал о ней Субус, и даже слегка испугался ее дерзости. Возмутился он для вида, стал стыдить, а девчонка ему на это нагло ответила что, если у него нет таких денег, она просто найдет другого мужчину.

Взял он ее здесь же, за пологом судейского зала, на грязном полу.

Она и правда оказалась девственницей, - не соврала, - и Субусу пришлось изрядно попотеть, чтобы войти в запертую дверь. Был он слишком возбужден - от ее чистого тела и от страха, что вдруг кто-нибудь зайдет и застанет его в столь неподходящем положении. А девчонка лишь раз и вскрикнула, - когда лишилась чистоты, - а после, что он с ней не делал, ни пикнула ни разу. А потом, когда у него уже закончились и силы и фантазия, встала эта чертовка, отряхнулась, обтерлась и протянула руки за деньгами - как будто каждый день такое проделывала.

Ну, он, конечно, поинтересовался, зачем ей нужно столько денег, захотелось подразнить, помучить - свое-то он уже получил. А она как посмотрит на него - змея, не иначе, ужалит в самое сердце, - и говорит: я кричать сейчас начну, звать на помощь - тебе ведь не понравится? Ну, он, конечно сразу деньги и выложил. Хорошо - были с собой. А зачем ему шум? Да и ссориться ему с ней не хотелось - надеялся порезвиться еще, понравилось ему эта девочка-змея.

А вскоре он понял, зачем девчонке понадобились деньги, ради чего она продала свое тело. Понял он это, когда услышал о неприятностях этого лавочника. Удивился он ее проделке, очень удивился - это ж надо было до всего этого додуматься, найти человека для исполнения, не пожалеть денег, что достались ей такой ценой!..

Но вмешиваться Субус не стал - это ведь на его деньги стены дома лавочника дерьмом мазали. А вдруг как-то выплывет, что и он здесь причастен? Но, слава Шамашу, обошлось, Человек, который ей помог, действовал умело. Кстати, кто это был, интересно?..

Субус, вполне возможно, и забыл бы про Аййу, - мало ли у него было таких девчонок, - если бы не увидел ее вновь.

Было это в храме Иштар. В тот день молоденькие танцовщицы только что закончившие школу давали представление. Субус, конечно, был там, - высматривал новую жертву, - и заметил ее. Аййа была крайней в самом последнем ряду, но Субусу показалось, что не один он на нее смотрит с восхищенным вожделением - и его сразу проняла ревность, до самой печенки. И сразу он понял - что надо делать, чтобы эта девчонка принадлежала лишь ему одному. До тех пор, пока он с нею не наиграется.

В общем, устроил он так, чтобы Аййу взяли танцовщицей в храм Шамаша. А куда еще - ведь он, как главный городской судья, был попечителем этого храма, а Шамаш - всем известно - Бог Справедливости и покровитель всех судей и прочего чиновного люда. Так что ему не доставило особого труда оказать любезность девчонке. А это была любезность не маленькая, ведь Храм Шамаша был третьим по значению храмом города - после Храма Сина и Иштар, конечно. И еще неизвестно, что бы стало с этой Аййей, если бы он ее не пристроил - вполне могло случиться так, что не взяли бы ее танцовщицей ни в один Храм, а стала бы она обычной жрицей любви из тех, что отдаются любому за небольшие деньги в ночь после праздников.

Так и получилось, что он заполучил Аййу в свое распоряжение. Никто в Храме Шамаша, разумеется, не смел к ней подойти. Кроме него. Он там всех предупредил. Сама девчонка, правда, ортачилась по началу, а если правду сказать - до самого конца отбивалась от его хозяйских рук. Но куда ей было деться? Иногда ему удавалось ее заставить. И было это даже гораздо приятнее, чем если бы она сама к нему льстиво ластилась и вытягивала деньги. Любил Субус сгибать упрямых и унижать гордых. Любил, когда Аййа царапалась и плевалась в его объятьях, а больше всего любил, когда она плакала на полу, а он, взяв свое, стоял над ней, оправляясь.

А потом ее у Субуса забрали. Пришли люди из Храма Сина выбирать танцовщиц и, надо же было такому случиться, что из всех девушек выбор пал именно на Аййу - его девочку, его любимую игрушку!

Это было несправедливо!

Когда Субус узнал, он готов был идти к самой Нин-Гал и требовать обратно свою вещь, которую у него, не спросив, отняли!..

Но это было бы неразумно, решил он, подумав. Что он скажет жрице? Как объяснит - зачем ему так необходима эта девчонка? Почему он не может спать, есть, дышать воздухом, зная, что она в эту минуту, быть может, предается любви с каким-нибудь молодым негодяем - и смеется, смеется над его, Субуса, горем!..

И тогда он решил: я ее заберу! Я ее отниму! Я ее верну! Чего бы это не стоило мне и другим!..

И он начал работать с Шам-Шешем - главным жрецом Храма Шамаш, этим ослом, грезившим о «торжестве Шамаша на земле, как торжествует он на небе».

Субус-Талтал начал готовить заговор. Он решил уничтожить эту грязную старуху Нин-Гал, что отняла у него девочку. Пусть прольется кровь, если надо, много крови - решил судья. Ибо он не мог жить без Аййи. Ибо он любид это нежное дитя - ее оскверненное тело и ее чистую душу.

***

- Знаешь, кем ты только что стала? - спросила Нин-Гал, склонившись над обессиленной Аййей.

- Я стала твоей рабыней, богиня, - ответила Аййа, поцеловав гладящую ее руку.

- Нет, любимая, ты стала моей дочерью, - дочерью Богини Луны. И ты теперь сама богиня.

- Я стану Син-Думу? - удивилась Аййа?

- Да. Тогда мы сможем всегда быть вместе.

- Но ведь у тебя есть дочь?

- Я уже ее отослала, - ухмыльнулась Нин-Гал. - Пусть тебя не беспокоит ее судьба. Скоро будет Великий Праздник Сошествия Сина. Ты ведь знаешь, что он случается раз в шесть лет? Тогда я и провозглашу тебя официально своей дочерью. Теперь нам осталось только найти Сина - нашего нового мужа и отца. Но это должен быть очень красивый юноша. Чтобы нам было с ним нескучно.

- Я знаю такого юношу, богиня, - быстро сказала Аййа.

Рука Нин-Гал, ласкающая соски Аййи, напряглась.

- Да? И кто же это? Наверное, кто-то из твоих сопливых любовников, которого ты одаривала ласками под заборами? - спросила жрица.

- Нет, богиня, я с ним никогда не была. Но он очень красив. Все так говорят.

- Так кто это?

- Его зовут Лот. Он внук хозяина лавки. Они приезжие.

Нин-Гал неожиданно крепко ущипнула сосок Аййи, так что девочка не сдержала крик боли.

- Лот?.. Странно, что ты назвала это имя.

- Если бы ты его видела, богиня, ты бы не удивилась, - смело возразила Аййа.

- Я его видела. Давно. Он тогда был еще совсем мальчиком. Красивым чистым мальчиком. Неужели он не потерял своей красоты? Юноши часто дурнеют с возрастом.

- Он стал еще красивее, богиня, поверь мне! - запальчиво возразила Аййа, - Я часто его видела раньше - мы жили по соседству.

- Так ты в него влюблена?

- Разве в него можно не влюбиться? Если кто и может считаться красивым как наш Бог Син, так это Лот. От него все девушки в городе с ума сходили!

- Да, я слышала. А одна даже утопилась из-за него, - сказала Нин-Гал, зловеще. - Ты думаешь, я не знаю о твоей сестре? Ты думаешь, я впустила бы в свою постель уличную девчонку, не узнав о ней всего в подробностях? Разве не этот юноша соблазнил твою хромую сестру, а после бросил? Разве ты не ненавидишь его? Не хочешь ему отомстить?

- Нет, богиня! - испуганно вскрикнула Аййа, сжавшись под жестоким взглядом Нин-Гал, - Я люблю его! Я любила его так же, как любила моя несчастная сестра! Но он выбрал ее, а не меня. И я ей завидовала. А потом, когда она умерла… Я, действительно, некоторое время ненавидела его, винила в смерти сестры и даже хотела отомстить. Но потом поняла - это не он, это его родня их разлучила. И я стала любить его еще сильнее! Клянусь всеми богами! Прости меня, богиня, что я скрыла свою любовь от тебя!

- Это правда, - что ты любишь его? - спросила Нин-Гал. - Больше чем меня?

- Нет, что ты! Тебя я люблю больше жизни! Я готова за тебя умереть! Но его я тоже желаю. Он снится мне по ночам - его тело. И я ничего не могу с собой поделать.

- Ладно! Претворюсь, что поверила тебе. Тем более, что я тоже думала о Лоте. Он не только красив - есть в нем что-то отличное от других. Он особенный. Он отмечен богами. И я уверена, что он будет нам хорошим мужем. Ведь ты ничего не сделаешь ему, доченька? - спросила Нин-Гал угрожающе.

- Я твоя раба! - воскликнула Аййа, и страстно поцеловала руку жрицы.

- Вот и хорошо, - снова ласково улыбнулась Нин-Гал. - Но есть небольшая помеха. Лота, как я слышала, нет сейчас в городе. Говорят, он в стане у своего дяди. Как бы нам его выманить в Харран ко дню Праздника - вот я о чем все время думаю?

- Поручи это дело мне, богиня - и я докажу тебе свою любовь. Лот сам приедет в город и явится в Храм.

- Ты уверена, что сможешь это сделать?

- Я сделаю это! Но мне нужно иметь возможность выходить в город.

- У тебя будет такая возможность, - довольно потрепала по щеке Аййу Нин-Гал, - Но с тобой будет повсюду мой человек - тот евнух, что привел тебя сюда, Адах. И он поможет тебе в любом деле. Приведи Лота в Храм, Аййа, и мы все будем счастливы - я, ты и наш красавчик. Но если ты не сдержишь свое обещание, я на тебя очень рассержусь. Ты поняла? - сказала жрица и крепко сжала Аййе горло.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Уц был неисправимым балбесом. Отец постоянно ругал его за нерадение в лавке. И денег на руки почти не давал. Но Уцу были необходимы деньги!

А как прожить без денег молодому человеку, любящему попить вино и помиловаться с девушками? За удовольствия надо платить.

Пробовал, было, Уц поправить свои дела игрой, - надеялся на удачу, - но стало только хуже: проигрался в пух и прах. Занял, чтобы отдать долг - давали ему поначалу, ведь, как-никак, отец - богатый лавочник. Потом еще занял, и еще. А проценты набегают! И когда пришло время отдавать последний долг, который как-то очень быстро увеличился до непомерной суммы, приставили к его шее нож и сказали: не вернешь, сделаем дырку в горле - чтобы легче дышалось.

И как тут было поступить?

Уц думал-думал и решил: возьму кое-какой товар из лавки незаметно - и продам!

А что - другое? Ведь убьют!

Решил и сделал. И сошло ему с рук - отец пропажи не заметил. И неудивительно: в лавке товару столько - не сосчитать. Да и считать толком некому - без Лота.

Вот и стал Уц потихоньку тащить из лавки товар. Немного. Чтобы только на карманные расходы хватало. Правда, хватало не всегда. Приходилось иногда рисковать по-крупному. Не получалось у Уца деньги беречь. Как деньги появлялись - сразу вокруг него веселые друзья с кружками и девушки со льстивыми улыбками. Глядь, через день карманы пусты - и вокруг него пусто. И еще почему-то так случалось, что Уца часто били - и когда были деньги и когда, тем более, денег не было.

Но Уц не унывал, и жизнью своей веселой был вполне доволен. И почему-то он верил, что будет он когда-нибудь очень богат и полюбит его самая красивая девушка Харрана - на зависть всем остальным. Хотя ничего, чтобы разбогатеть, Уц не делал. Даже не молился. Вот такой он был - Уц.

В тот вечер Уц был при деньгах - стащил ночью из подвала целый мешок молотой пшеницы и сбросил неподалеку во двор перекупщику. Там его ждали по договоренности - ни в первый раз. Вот он и сидел теперь в самом центре теплой компании, а на коленях у него вертелась толстушка Мушен. Было это в одной захудалой харчевне, больше напоминающей притон, в квартале чесальщиков шерсти. Квартал этот славился на весь город отъявленными задирами и самыми бесстыжими девками, так что мирные горожане с наступлением сумерек старались обходить эти места как можно дальше. Но Уца здесь знали хорошо и били редко - только если у кого-то случалось совсем уж плохое настроение.

Было еще не так поздно, и пирушка, которую устроил для друзей Уц, только набирала силу - даже подраться никто не успел, а девки скучали и ждали своего часа. Стоял обычный шум, в котором сливались беззаботно веселая брань, глухое чоканье сдвинутых кружек, жеребячий гогот и звонкие шлепки по упругим девичьим задам.

И вдруг стало тихо. Тишина вошла в дверь вместе с тремя здоровенными евнухами в синих балахонах. У самого страшного видом евнуха, что стоял впереди других, - худого, с бритым черепом и волчьим взглядом, - болтался на поясе длинный нож. А потом из-за спин здоровяков вплыла в харчевню девушка - в красивых одеждах легких, вся в золоте. Вошла и, как ни в чем не бывало, подошла к компании, которая собралась вокруг Уца. Как подошла - все сразу расступились перед ее красотой и властным взглядом. А Уц оказался сидящем в одиночестве с открытым ртом - даже Мушен с его костлявых коленей соскочила мигом. А девушка эта незнакомая, как увидела Уца, улыбнулась парню ласково и говорит:

- Пойдешь со мной, Уц? - словно знакомы они были давно.

Взяла за руку и повела за собой. И вышла девушка с Уцем, а за ними евнухи.

И стояла еще несколько времени в харчевне после их ухода тишина изумленная.

Когда Уцу развязали глаза, обнаружил он себя в комнате красиво разубранной. А перед собой - двух девушек полураздетых дивной красоты.

«Где я? - подумал в изумлении Уц, - И кто эти девушки, что ставят передо мной подносы со сладостями и вином?»

А девушки, не обращая внимания на его смущение, подсели к нему и начали нежно уговаривать разделить с ними удовольствие от вкушения вина и яств. И не мог Уц им отказать - выпил он вина из кубка, и стало ему вскоре весело. И встала одна из девушек и начала танцевать перед Уцем танец соблазнительный, а другая тем временем жалась к нему, ласкалась и подливала вина. И совсем Уц потерял голову от выпитого вина и девичьих прелестей и стал обнимать ту, что сидела с ним рядом, а та лишь пуще прежнего его раззадоривала, пока не повалила на себя…

Проснувшись утром, Уц обнаружил рядом с собой лежащей ту самую девушку, что увела его из харчевни. И была она почти раздета - как будто после ночи любви с ним - Уцем.

И сказала девушка:

- Понравилось тебе, Уц, как мы провели с тобой ночь?

А Уц ничего не помнил - что с ним было. А что, казалось, помнил - в то не мог поверить. И захотел он обнять девушку, но та отстранила от себя Уца и сказала:

- Уц, разве недостаточно тебе того, что ты имел от меня ночью? Если хочешь еще, приходи опять через два дня как стемнеет к той дверце, через которую тебя выведут. Мои люди будут тебя ждать. А сейчас тебе надо спешить уйти, ибо, если узнают, что ты был здесь, будет плохо тебе и мне. И никому не говори о нашей ночи!

С этими словами девушка поцеловала его в щеку и убежала. И в комнату сразу зашел тот самый евнух - с ножом на поясе. Приказал он грубо Уцу встать, завязал глаза крепко повязкой и повел за собой под руку.

Уц, конечно, пришел снова - прибежал, едва только темнеть стало. Хоть и боязно ему было немного. Но кто откажется встретиться с красивой девушкой и повеселиться задаром?

И все почти повторилось как в первый раз. Снова его приветливо встретили, снова напоили, обласкали, и снова утром он обнаружил рядом с собой ту красавицу.

И спросил Уц у нее о том, что его удивляло. Спросил он: за что она его приветила и почему они должны скрывать свою любовь?

А красавица ответила:

- Знаешь, Уц, мы, танцовщицы, принадлежим Храму Син - и тела наши, и даже наши жизни. И приходится нам заниматься любовью с людьми старыми и уродливыми за то, что они деньги Храму жертвуют. А ведь сами мы - девушки молодые и красивые. И хочется нам любиться с юношами приятными. Но часто молодые люди не имею денег, чтобы купить нашу любовь. Вот нам и приходится встречаться с ними тайно. И бывает даже, что не они нам платят, а мы им. И не одна я нашла себе любовника - многие так делают. А некоторые страдают, что не могут найти себе юношу красивого. Ведь красивых и смелых молодых людей, подобных тебе, Уц, так мало. И часто юноши предпочитают пойти к дешевым платная женщинаам, чем добиваться любви дорогой танцовщицы, которая кажется им недоступной. Не понимают они, что мы такие же обычные девушки и готовы на многое ради любви. Вот есть у меня подруга, которая горит страстью к одному юноше, - и что бы она только не пожертвовала ради одной ночи с любимым!.. А ведь ты знаешь этого юношу, Уц.

- Я? - удивился Уц, - Да, я знаю многих. И кто же этот юноша?

- Это брат твой по дяде - Лот.

- Лот? - еще больше удивился Уц, - Но ведь его нет в городе? Он давно уже в стане живет. Когда же в него влюбилась твоя подруга?

- Давно, Уц, давно. И все никак забыть не может. А не хочешь ли ты, Уц, помочь моей подруге? Она бы тебя за это щедро отблагодарила. Вот, посмотри, Уц, что она готова дать тому, кто приведет ей на одну ночь Лота, - и с этими словами Аййа, а девушкой, что завлекла Уца, была Аййа, достала из-под подушки большой мешочек и высыпала перед Уцем золотые монеты.

У Уца сразу глаза заблестели при виде такого количества золота:

- Видно, сильно любит твоя подруга брата моего! - воскликнул Уц.

- Уц, это только задаток. Если приведешь Лота в ночь праздника к Храму, получишь вдвое больше. И мы все вчетвером хорошо повеселимся.

- Но это невозможно! - воскликнул с сожалением Уц. - Лот не поедет со мной в город! Он живет сейчас как праведник в одиночестве и зарекся любить женщин!

- Уц, глупенький, зачем же тебе говорить Лоту о моей подруге? Ты просто приведи его к Храму - а мы знаем, как его завлечь. Ведь это наша работа - завлекать мужчин, - сказала Аййа, положив свою руку на дрогнувшую в ответ ляжку Уца.

Уц сразу загорелся страстью и потянулся к девушке, но Аййа его нежно отстранила.

- Уц, сделай, о чем я тебя прошу - и получишь все: и деньги и меня. А если не выполнишь мою просьбу, нам несдобровать. Моя подруга такая завистливая! Она пригрозила мне рассказать о нас главной жрице, если я не приведу ей Лота. Она как-то узнала, что он тебе брат. Ты знаешь, что с нами сделают, если наша любовь откроется? Меня сошлют в самый захудалый Храм, где я стану простой жрицей любви. А тебя, Уц… тебя кастрируют! Ты ведь этого не хочешь, милый?

Уц побледнел от страха:

- Но - за что? Я пришел сюда не по доброй воле!

- Вот значит как? А разве сегодня ты пришел сюда не сам? Ты меня не любишь, Уц? Ты струсил?

- Я… Я не боюсь! Но ты просишь от меня невозможного! За эти деньги я готов привести сюда хоть десять самых красивых парней! Но только не Лота! Не поедет он со мной в город, как бы я его не просил! - вскричал Уц.

- Уц, подумай, как это сделать. Поезжай к Лоту. Расскажи ему о празднике. Скажи, что такой праздник бывает лишь раз в шесть лет. Неужели ему не интересно? Поговори со своей матерью, напомни о внуке деду. Они ведь его любят, правда? И, наверняка, соскучились по нему. Вот и пусть тебя пошлют за ним. Не может быть, чтобы его сердце не смягчилось за два года.

- Откуда ты все знаешь? - спросил подозрительно Уц.

- А что тут знать, Уц? Весь город знает о Лоте и его красоте. И о его несчастной любви к хромоножке тоже все знают. Разве он не был любимцем в семье?

- Да, это верно, - сказал Уц завистливо, - Он всегда был любимчиком, этот сын рабыни. И все девушки любили этого красавчика.

- Ни все, Уц. Я вот люблю тебя. И разве я тебе это не доказала? Приведи его к Храму! Докажи, что и ты меня любишь! И я буду любить тебя еще больше! Я сделаю тебя богатым, Уц - и все тебе будут завидовать!

- Ладно, я постараюсь, - неохотно согласился Уц,

- Постарайся, любимый! А чтобы тебе легче было стараться, возьми пока эти деньги.

Как только Уца увели, в комнату вошел евнух.

- Адах, - обратилась к нему Аййа, - прикажи своим людям, чтобы проследили за этим болваном! Мне необходимо знать - выедет он из города или нет.

- Слушаюсь, госпожа! - ответил евнух. - Но лучше бы ты доверили это дело мне. Неужели тебе не противно возиться с этим уродом?

- И что бы ты сделал? - усмехнулась Аййа.

- Я бы привез этого мальчишку силой!

- Адах, ты верный слуга и смелый. Но иногда ты говоришь глупости. Разве ты не знаешь, что в стане у Аврама много вооруженных людей? А если тебя схватят?.. Я не могу рисковать.

- А если этот мальчишка не сможет привезти Лота? - возразил евнух.

- Вот для этого и надо за ним следить. Если он струсит или у него не получится, тогда я дам тебе шанс доказать твою преданность.

- Я готов за тебя умереть, госпожа! - ответил Адах горячо.

- Не смей умирать, Адах! Ты мне еще будешь нужен. У нас с тобой много дел впереди. Но главное сейчас - доставить в Храм Лота. И если у нас это получится, если я добьюсь того что желаю, то и ты получишь свое… Ведь ты меня любишь, Адах? - спросила Аййа.

- Я не умею любить, госпожа, - сказал евнух, заметно смутившись.

- Все умеют любить, Адах. Даже те, кто живут ненавистью.

***

Уцу не надо было лишний раз напоминать о Лоте домочадцам.

Дед с надеждой выкрикивал имя внука много раз в день - всегда, когда кто-то входил в его комнату.

- Где мой внук?! - хрипел он в пустоту. - Куда вы дели Лота? Я уже стал забывать его шаги!

Фарра сильно сдал. Глядя на его дряхлое обессиленное тело, можно было подумать, что на постели лежит тряпичная кукла, а не живой человек. Да и рассудок Фарры стал изменять ему. Он уже почти не мог вести связанный разговор. Его путаная речь состояла из капризных требований, навязчивых вопросов и отдельных слов, которые он неожиданно выкрикивал без всякого смысла.

Милка тоже часто вспоминала Лота - большей частью жалостливо причитая. Ей все казалось, что бедный братец, живущий в чистом поле, вечно голоден, мерзнет по ночам, дичает в одиночестве и терпит прочие всевозможные ужасные лишения. Она по доброте душевной забывала, что Лоту было уже почти двадцать лет, что был он на редкость крепким парнем и сам выбрал нынешнюю жизнь, которая его, видимо, вполне устраивала, раз он не спешил ее изменить.

Вспоминал Лота и Нахор - всякий раз, когда выдавал подзатыльник Уцу за очередную промашку. «Эх, был бы Лот! - думал он про себя сокрушенно. Но тут же, вспоминая обиду нанесенную племяннику, давал своему сожалению обратный ход. - Нет, без него все же спокойнее».

Вот с отца Уц и начал.

В тот день Уц ушел в обед «прогуляться ненадолго» и пришел намного позже, чем ему было сказано. Как нарочно, пока Уца в лавке не было, явилось одновременно несколько покупателей, и Нахор сбился с ног, стараясь их обслужить. И ясно, что когда Уц вернулся, разъяренный Нахор набросился на него с кулаками.

- Отец, - огрызнулся Уц, пряча лицо от тумаков, - если вы так недовольны моей работой, вызовете Лота! А мне уже надоело терпеть ваши упреки. Лучше уж я вместо Лота пойду пастушить, а он пусть сидит с вами в лавке!

- Умник какой нашелся! - презрительно бросил Нахор в лицо сыну, - Да если б Лот только согласился, я б тебя и дня здесь не держал!

- А почему ему и не согласиться? Вы у него спрашивали? Вот пошлите меня за ним, я его вам привезу.

- Так он тебя и послушается!

- А вот послушается. Уж я знаю, что ему сказать.

- Помолчи! Надо будет, без тебя вызовут, бездельник!

А вечером Уц, угадав минутку, когда Бины не было в комнате, зашел к деду, шумно топая ногами.

Фарра, конечно, по своему обыкновению, принял Уца за Лота и стал жалостливо звать его по имени, а когда понял, что это не Лот, завопил от возмущения и тоски.

- Дед, - сказал Уц, подсев к плачущему старику на постель, - что ж вы так кричите? Нужен вам Лот, так прикажите послать за ним. Или вы уже не хозяин в доме?

От этих обидных слов несчастный старик завыл как от зубной боли - и выл, не переставая, чуть не до ночи. Бедная Бина чего только не делала, чтобы его успокоить, а под конец сама разрыдалась от бессилья и собственных накопившихся женских обид.

- Нахор! - сказала сердобольная Милка за ужином, утирая сопли расхныкавшимся детям, - Это невыносимо уже! Не могу я больше слушать, как он надрывается. А может, правда, пошлем за Лотом? Скажем, что с дедом плохо. Он ведь всегда деда любил.

- Да не приедет он. Упрямый, - угрюмо ответил Нахор.

- А вдруг и приедет? И на детей посмотрит заодно. Ведь не видел их почти с самого рожденья! И я по нему соскучилась.

Нахор только вздохнул тяжело.

- А через три дня в городе праздник, - как бы между прочим вставил Уц, - Говорят, такой праздник будет, каких еще не было.

- Тоже причина! - подхватила Милка, - Он ведь всегда праздники любил.

- Не верю я, - хмуро ответил Нахор.

- Что ж ты такой неверующий? - возмутилась Милка, не терпящая, когда муж ей возражал. - Ты пошли Уца, и видно будет - приедет или не приедет.

- Уца? Да этому лодырю лишь бы причина была от работы отлынить! А с кем я в лавке останусь? Сама говоришь - праздник. Сейчас ведь самая торговля - перед праздником!

- А ты Вуза вызови к себе. Вуз поможет. А Уц пусть едет! Если и отдохнет пару дней - что с того? Совсем ты его в лавке загонял!

- Это я его загонял? - чуть не задохнулся от возмущения Нахор, и встал из-за стола. - Да делайте вы что хотите! Хоть все уезжайте!..

Рано утром на следующий день Уц трясся на осле по дороге к стану и думал довольно - как это у него все ловко получилось с отъездом. Теперь главное было уговорить Лота. Как он это сделает, Уц, сколько не думал, придумать не мог. Одно он знал - без Лота ему в город лучше не возвращаться.

Думая так про себя, Уц и не замечал человека ехавшего за ним по пятам. А человек этот, что держался в отдалении, от спины Уца взгляда зоркого не отрывал.

Лот все еще жил отдельно от Аврама. Но теперь уже не один, а с пастушком-помощником - разрослось стадо Лота, не успевал он все делать.

Когда Уц, после сытного обеда в шатре Аврама и обмена новостями, двинулся все же к стану Лота, солнце стояло уже высоко и, несмотря на осеннее время, чувствительно припекало. Так что, пока Уц доехал, он успел проклясть в сердцах и назойливое солнце, что заставило его попотеть, и тряскую дорогу, что испортила ему послеобеденное сытое удовольствие, и осла своего упрямого, который останавливался у каждой зеленой полянки, чтобы щипнуть свежей травки, и даже Лота, что забрался от всех в такую даль.

А Лот встретил его почти равнодушно, - словно и не рад был увидеть брата, - и это еще больше рассердило Уца.

- Ну как тебе здесь? - спросил Уц, присаживаясь рядом на песчаный бугорок.

- Хорошо, - ответил Лот скучным голосом.

- Чего ж тут хорошего? - усмехнулся Лот. - Неужто, тебе не надоело одному в поле сидеть?

- А что делать? - спросил Лот, - Это моя жизнь. Разве наши отцы не так раньше жили?

- Конечно, не так. Они все вместе жили. Мы же семья. Вместе работали, вместе праздники справляли. А ты? Удивляюсь я тебе. Я бы не смог долго один жить.

- Я теперь не один.

- Ну, да. Слышал я. Нашел себе друга - глухонемого мальчишку. Как раз по тебе! - рассмеялся Уц. - И где он сейчас - твой пастушок?

- Хворост ушел собирать для костра.

- А ночью вы как спите - вместе или по отдельности? - хихикнул Уц.

Лот лишь посмотрел на него укоряющее - Уцу невольно стало стыдно за свою глупую шутку.

- Слушай, Лот, надо тебе приехать в город - дед зовет. Совсем он плох стал. И вспоминает тебя все время - прямо плачет, - приступил к делу Уц.

- Тебя за этим прислали?

- Да. Я дяде Авраму уже сказал. Он не против твоего отъезда.

- Не хочется мне в город, - ответил Лот.

- Да ведь не навсегда - на пару дней только. И мать зовет - соскучилась. Она ж тебя больше нас - родных детей - любит. А заодно на праздник сходим. Ты знаешь, что в Храме Син большой праздник будет? Говорят, со всех храмов танцовщиц позовут. Ты ведь раньше любил на праздники ходить.

- Правда, что дед так плох? - спросил Лот.

- Помереть может в любой день. А ты даже не попрощаешься. Неужели тебе деда не жалко?

- Ладно, приеду я, - сказал Лот, подумав. - Попозже.

- Отчего же попозже, Лот? - оживился Уц, - Поехали завтра, со мной! Праздник ведь! С кем же я пойду, если тебя не будет? С Вузом что ли? Разве мне этот мальчишка ровня?

- Вот после праздника и приеду, - сказал Лот упрямо. - Не люблю я теперь шума.

- Лот, а ты знаешь, что на этом празднике главная жрица нового Сина изберет? Говорят, всегда так бывает раз в шесть лет. Будто спускается в эту ночь Великий Син на землю к своей жене Нин-Гал в образе красивого юноши, чтобы подарить ей свою любовь. Ведь интересно - кого жрица выберет! Только подумай - увидеть Бога живьем!.. А еще в эту ночь богиня избирает дочь себе и Сину - из самых красивых девушек.

- И что потом? - спросил Лот.

- А что?

- Что потом бывает с этим юношей, которого изберут Сином?

- Не знаю, - удивился вопросу Уц. - Может, в Храме живет со жрицей, а может - улетает на небо?

- И ты в это веришь? - едва заметно усмехнулся Лот. - Ты веришь, что этот юноша действительно Син?

- Верю. Почему бы Богу не войти в тело юноши на одну ночь? Если демоны могут в тела людей вселяться, то уж для Бога это совсем просто. Боги все могут!.. А ты не веришь? Так поедем со мной - сам все увидишь!

Лот снова задумался.

- Ладно, поедем - сказал он, и на губах его неожиданно заиграла улыбка, так что Уцу показалось, что Лот словно над кем-то подсмеивается. Будто бы даже над ним - Уцем.

- Ты точно поедешь? - спросил Уц недоверчиво.

- Я сказал.

***

- Лот! - воскликнул Фарра, схватив жадно руку юноши. - Лот, ты все же приехал!?..

- Да, дед.

- Лот! Как же ты мог оставить меня? Ты ведь знаешь, как я тебя люблю, Лот! Тебя одного! Больше жизни! Ты мой Бог, Лот! - заливался слезами счастья Фарра.

Он поднес руку Лота к губам и стал целовать.

Лота охватила такая жалость к деду, что он зашмыгал носом. Почему он не приезжал к нему? Почему он был так жесток к деду? Ведь он его любит. И всех их любит. Всех.

- Ну, расскажи мне, расскажи мне как ты жил все это время, Лот! Я хочу слышать твой голос!

И Лот стал рассказывать деду о своей жизни. Хотя, что ему было рассказывать? Жизнь его была однообразна, дни - похожие один на другой - словно слились в памяти в один день длиною в два года. Вот про этот день - с раннего утра и до позднего вечера - он и стал рассказывать деду. Он рассказывал ему о стаде - как он с ним управляется, он рассказывал о рассветах и закатах, о полуденной тишине, которая дарит покой, о звездном небе, что будит странные мысли…

А Фарра улыбался, сжимая руку внука, и гворил:

- Да, Лот, да! Это так!..

А потом Фарра заснул - впервые за долгое время сном здорового человека.

А Лот вышел к родным. Они все собрались - И Милка с детьми, и Нахор с Уцем, и даже Вуз пришел увидеться с братом. И Лот к каждому из них подошел и обнял. И хоть это было странно немного, но все подумали, что так и должно быть, и были рады.

На праздник они пошли втроем - Лот, Уц и Вуз. На Лоте была новая белая рубашка, которую Милка где-то для него нашла. Была она Лоту немного коротка, - едва прикрывала колени, - но и в ней Лот выглядел нарядным. Лот шел посерединке, - самый высокий из них, - и все люди оборачивались на него, удивляясь красоте его лица и стройности тела. И братьям было приятно идти рядом с ним, привлекающим всеобщее внимание. Даже Вуз, обычно хмурый и неразговорчивый, весело поглядывал по сторонам.

И не знали братья, что за ними в толпе идет человек в платке, прикрывавшем лицо до самых глаз, постепенно приближаясь… И вот уже этот человек в двух шагах от них - за спиной Лота. И полез человек рукою в кожаную сумку, что висела у него на поясе, и выхватил из нее что-то блестящее...

Но вдруг кто-то обвил сзади шею этого человека, прижал его к себе, словно обнимая, а затем отбросил от себя и кинуллся в толпу…

А человек в платке остался лежать на земле, - под ногами толпы, - и расцветала на его спине кровавое пятно красной розой….

И хоть поднялся сразу шум в толпе, но братья даже не обернулись - вокруг и без того было шумно - и шли они дальше, переговариваясь и посмеиваясь…

На площади перед Храмом Сина было еще много народа, хотя время приближалось к полуночи.

Давно были принесены жертвы, вознесены молитвы и восхваления Великому Сину. Танцовщицы много раз уже выходили на высокий помост перед Храмом, по краям которого горели факелы, раззадоривая публику своими искусными танцами. И некоторые из людей уже разошлись по домам, уведя малых детей, а остались большей частью молодые девушки и парни, которые ждали с нетерпением главного момента праздника: представления гражданам Харрана самого Бога - безвестного юноши, что все еще находился в толпе, не зная о своей избранной судьбе.

И вот загрохотал большой барабан и на помост вышли двенадцать жрецов в синих балахонах - в два ряда по шесть. А чуть погодя, уже в полной тишине, вышла Главная Жрица - Богиня Нин-Гал в дивном платье божественных цветов - золотого и лазоревого. А вслед за ней вышли две девушки, держа чашу двуручную, которую поставили перед Жрицей. И вытащила Нин-Гал из-за пояса нож и, склонив над чашей свою левую руку, полоснула по ладони ножом - и брызнули капли крови в чашу, которая, как все знали, была наполнена вином. И сразу вышел на помост Главный Оракул Храма, склонился над чашей и стал водить руками и творить заклятия. А когда он разогнулся, снова загрохотал барабан - и завыла, заулюлюкала в нетерпения толпа, а Оракул стоял с вытянутой рукой, указывая куда-то в толпу. И сразу сошли по ступеням двенадцать жрецов и вошли в толпу, которая перед ними стала расступаться, открывая дорогу. И так шли жрецы, пока не встали они перед Лотом с братьями. И вся толпа закричала от восторга - и кто стоял поблизости, видя Лота, и те, кто его не мог видеть. Ибо всеми было понятно, что только он - этот красивый юноша - и мог быть их Богом, так что все сразу пали перед ним на колени. И даже Вуза и Уца, которые держались в испуге за руки Лота, тоже люди из толпы насильно оторвали от него и поставили на колени.

И тогда взяли два жреца Лота под руки и повели к помосту, а он оглядывался назад лицом побледневшим на братьев своих и не видел их, затертых другими людьми, что бросались вслед за процессией с криками восторга и торжества.

И так вывели жрецы Лота на помост, где уже стоял приготовленный золоченый трон для Бога. И когда усадили жрецы Лота на трон, зачерпнула Нин-Гал из чаши вина с кровью и подала Лоту - и Лот выпил, поддавшись ее требовательному взгляду. А после этого жрица встала на колени перед Лотом и стала обмывать ему ноги вином из чаши и - как обмыла - встала рядом. А затем вошли на помост еще два жреца молодых, и один из них нес на подушке разрисованной рогатую корону Бога, а другой - его жезл. И подали корону Нин-Гал, и она возлажила ее на голову вставшего рядом Лота, а затем подала ему жезл в виде меча короткого обвитого змеей.

И вновь заголосила толпа, ибо сейчас, по традиции, должна была выйти ко всем вновь избранная дочь Сина и Нин-Гал - прекрасная Син-Думу. И она вышла, сияя красотой и золотом, и никто не узнал в этой смуглой тонкой девушке Аййу - девочку из бедной семьи, еще недавно бывшую танцовщицей в Храме. Даже Лот, от которого Аййа встала по левую руку, не узнал ее.

И только один человек из всех сразу узнал в Син-Думу Аййу - судья Субус. И никто не заметил, как искозилось от ненависти и страсти лицо Субуса, который тотчас же, как вышла Аййа, повернулся к помосту спиной и, расталкивая бесцеремонно людей, начал выбираться из толпы…

А в это время шесть жрецов вышли вперед, загородив от толпы Сина, его жену и дочь, а другие шесть повели их в Храм. И когда они скрылись в храме, оставшиеся шесть жрецов тоже повернулись и ушли.

А на помост выбежали танцовщицы и закружились в танце под звуки бубнов - и толпа снова взвыла от восторга, ибо начиналась Ночь Любви, и каждый из стоявших в толпе людей должен был любить в эту ночь, как будут любить друг друга Син и его божественная супруга. И никто не мог отказать в эту ночь в любви кому-то - ни девушка парню, ни парень девушке. А так как парней было на площади больше, чем девушек, танцовщицы, исполнив танец, сбегали с помоста и сразу попадали в объятья возбужденных парней и мужчин, а на смену им выбегали новые танцовщицы, а потом еще и еще…

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 weeks later...

***

Уц и Вуз еле выбрались из разнузданной толпы.

Благочестивый праздник быстро превратился в бесстыдную оргию: обнаженные пары, слившиеся в неразделимые клубки, катались в любовном танце по каменному полу хромовой площади. Отовсюду слышались стоны, хрипы, сдавленные крики и истошенный вой. Некоторые парни дрались из-за девушек, некоторые девушки - из-за приглянувшихся им парней. Вуза и Уца, пока они перепрыгивали через тела, стараясь выбраться из мерзкого круга, хватали за полы рубашек, пытались сбить с ного, повалить. Один раз какой-то совершенно голой уродливой женщине удалось все же свалить Вуза на себя и Уцу пришлось даже ударить ее, чтобы она отпустила брата…

Не успел Уц постучать в дверь, как она сразу распахнулась. На пороге стоял Нахор, а за ним Милка - словно родители поджидали их.

- Что вы так поздно? - вскричал нервно Нахор. - Я ведь приказал вам вернуться пораньше!..

И сразу осекся, увидев испуганные лица сыновей.

- А где Лот? - тревожно спросила Милка.

- Он - Бог! - чуть не плача выдавил Уц.

- Что ты такое несешь?! - возмутилась Милка.

- Его забрали, - сказал Вуз. - Эта мерзкая старуха.

- Как забрали? Почему?!

- Будто бы он - Бог Син, - ответил виновато Вуз. - Мы ничего не смогли сделать.

- Я так и знала! - сразу запричитала Милка. - Ну, зачем, зачем ты позволил ему пойти на этот мерзкий праздник!..

- Помолчи! - прикрикнул на жену Нахор.

Он быстро соображал. Если Лота забрали в Храм, если объявили Богом, его почти невозможно будет вытащить оттуда. Ни за какие деньги… Как быть? Что делать? Аврам ему этого не простит. Да и жалко мальчика… Надо отправить человека к Авраму! Он что-нибудь придумает. Надо спасать Лота!.. Но ведь сейчас ночь! Ворота заперты!.. Субус! Заговор! Что ж, раз все так получилось, надо идти к Субусу! Только он может помочь!

- Уц, останься, а я с Вузом кое-куда схожу! - приказал Нахор.

- Я тоже пойду! - вызвался Уц.

- Я сказал - останься с матерью!

Затем Нахор бросился в комнату и вскоре вышел с двумя мечами. Один из них Нахор передал Вузу. Милка при виде мечей лишь прикусила до крови кулак, чтобы не закричать от страха.

Дом Сияния - как называли Храм Шамаша - был погружен в темноту. И вокруг Храма тоже было совершенно темно, так что последние два квартала Нахору с сыном пришлось идти почти наощупь. Город словно вымер - и лишь со стороны Храма Сина доносился глухой несмолкающий гул.

Нащупав рукой забор, Нахор поджег огнивом факел и двинулся вдоль стены в поисках заветной дверцы. Ему долго не открывали. Несколько раз кто-то подходил изнутри к дверце и смотрел в окошечко, требуя назваться и осветить лица. Наконец дверь открылась. Они вошли, и Нахор увидел в свете редких факелов множество теней между деревьями двора.

- Пойдем со мной! - сказал человек и повел его в сторону навеса, откуда лился багровый свет невысокого костра.

Под навесом сидели люди, человек двадцать, все с оружием, и ели мясо из глиняных мисок. Там же был и Субус - в самом дальнем углу.

- Ты все-таки пришел? - презрительно усмехнулся Субус. - Вот уж не думал.

- Они забрали моего племянника! - сказал Нахор.

- Так это твой племянник стал нашим новым Богом? - зло засмеялся Субус, - Это старуха совсем сошла с ума! Объявить Богом какого-то смазливого мальчишку, да еще приезжего! А все лишь для того, чтобы удовлетворить свою мерзкую похоть!.. И что ты от меня теперь хочешь?

- Вы ведь пойдете туда?

- Ты просишь, чтобы мы его пощадили?.. Ладно, я могу тебе это обещать. Если он сам не натворит глупостей. Знаешь, этот мальчишка, который вдруг стал «богом», может, и правда, возомнить себя Богом и попытается нам помешать. Так что… сам понимашь, все может случиться.

- Субус, ты ведь знаешь, что у вас ничего не получится. Вас слишком мало, - сказал твердо Нахор.

- С чего ты взял, что нас мало? С нами уже сорок человек. И должны еще придти.

- Если ты поможешь выбраться моему человеку из города, а потом снова впустишь, я приведу тебе еще людей. Много людей!

- Ты хочешь послать человека к своему брату? - спросил Субус.

- Да!

Субус задумался.

- Сколько времени тебя надо, чтобы привести людей?

- Четыре часа. Может быть - пять.

- Нет! Это слишком долго! Мы должны все успеть до рассвета!

- Какая тебе разница? Если Аврам приведет своих людей, ты можешь взять этот город и средь бела дня! Разве ты не слышал о том, как мы преподали урок Халдейским царям?

- Нет! Мне не нужно ждать кого-то. Я и сам возьму город.

- Если с Лотом что-нибудь случится, - сказал Нахор, глядя в лицо Субусу, - Аврам все равно придет. Ты понял меня?

- Ты мне угрожаешь? - сказал Субус, поднявшись с места.

- Я хочу тебе помочь не натворить беды.

Субус вновь замолчал, пощипывая в раздумье свою редкую бороденку.

- Ладно! Я помогу тебе. Но знай: если Аврам не придет до рассвета, ворота для него будут закрыты! А теперь - поторопись!

***

Нин-Гал лежала рядом с Лотом, который был совершенно наг. Она с неудовлетворенной нежностью целовала его грудь, гладила между ногами, слегка покусывала соски, но его тело не отзывалось на ее призывы.

Ничего, она подождет. Куда ей спешить? Теперь он принадлежит ей. Скоро действие снотворного пройдет, и он очнется от глубокого сна - и тогда она возьмет его, даже если он опять начнет сопротивляться и ей придется позвать на помощь евнухов. Пусть сопротивляется - это ее лишь еще больше возбудит. А потом он привыкнет. Все они привыкают. И будет сам умолять ее о ласках. Для этого у нее есть специальные снадобья. Приходится. Она стара, ее тело уже не привлекает мужчин. А ведь еще совсем недавно она сводила мужчин с ума одним взглядом…

Почему так? Почему наша душа не стареет вместе с телом? Почему желания не убывают вместе с нашими силами? Когда она была молода, ее желания не были такими страстными. А теперь, теперь она готова убить, если что-то мешает ей удовлетворить страсть…

Лот, милый мальчик, ты будешь моей последней и самой щедрой любовью. Я отдам тебе всю себя и все, что у меня есть. Я не буду тебя ревновать к другим женщинам. Я сама их буду приводить к тебе - самых юных и самых красивых. Я хочу лишь одного - быть с тобой. Под тобой, на тебе или даже рядом, когда ты будешь ласкать других. И всякий раз, когда ты будешь стонать от наслаждения, я буду наслаждаться вместе с тобой. Ты мой Бог, ты мой муж, ты мой сын!..

В дверь постучали.

- Спроси, кто там! - приказала Нин-Гал

- Это Адах, госпожа, - сказал евнух, приоткрыв дверь, - Он привел девчонку.

- Впусти!

Адах ввел Аййу, держа ее крепко за волосы, и швырнул на колени перед альковом.

- Она призналась, госпожа! - сказал Адах.

Нин-Гал приподнялась на постели, чтобы посмотреть на Аййу.

Простая короткая рубашка, в которую была одета Аййа, висела клочьями, лицо в кровоподтеках, на обнаженных руках и ногах вздулись рубцы от ударов плеткой.

- Адах, я смотрю, ты хорошо с ней позабавился?

- Она сопротивлялась, госпожа. Царапалась как дикая кошка, - сказал евнух, дотронувшись до глубокой кровоточащей царапины на лице.

- И все же не надо было обращаться с ней так грубо, - тонко улыбнулась Нин-Гал, - Она ведь теперь Син-Думу - или ты забыл?.. Ну, что, доченька, ты готова повиниться перед своей матерью и богиней? Не бойся, тебя больше не будут бить. Если ты не будешь упрямиться.

Аййа молчала, глядя с ненавистью и страхом в лицо Нин-Гал.

Адах сделал шаг к Аййе и взмахнул плеткой.

- Не надо! - приказала жрица, - Расскажи сам!

- Его звали Хум, госпожа. У него была кожевенная мастерская. Девчонка наняла его за деньги - так она сказала.

- Наверное, кто-то из старых любовников. Так, Аййа? - спросила у дрожащей девушки Нин-Гал. - Но как она дала ему знать? Ведь я тебе приказала не спускать с нее глаз!

- Через одну из танцовщиц. Ее она тоже подкупила. Та девушка сразу призналась - стоило дать пару пощечин. Что нам с ней делать, госпожа?

- С танцовщицей? Что хочешь, - сказала бесстрастно Нин-Гал. - А после скормите собакам.

Жрица поднялась с постели и подошла к Аййе.

- Встань!

Аййа с трудом встала на ноги.

Жрица подошла к ней вплотную и начала гладить ее припухшее лицо своей шершавой ладонью, слегка надавливая пальцами на ранки, так что Аййа невольно морщилась от боли.

- Видишь, доченька, как бывает, когда девочки не слушаются матерей? Разве я тебя не просила, не делать Лоту зла? И разве ты не клялась мне в любви к нему? Так зачем же ты решила убить его? Ты ведь знала, что этим нанесешь мне боль. Но неужели ты думала, что сможешь обмануть меня своей лживой покорностью? Ты ведь всего лишь маленькая девочка, которая живет глупой ненавистью. А кто я?

- Ты просто женщина! - зло воскликнула Аййа.

- Да, я женщина. Женщина, которая любит. Я и тебя готова была полюбить. И все готова была тебе дать. Только представь, как нам было бы хорошо - втроем. Но ты все испортила. И что мне теперь с тобой делать?

- Убей меня! - вскричала Аййа. - Потому что я ненаижу его! И если ты меня оставишь в живых, я все равно уьбю его рано или поздно!

- Убить тебя? Это так просто. У Адаха всегда есть при себе на такой случай бычья жила. Но ведь мне тебя жаль. Ты такая молодая, такая красивая. Ты умна, ты бесстрашна. Ты мне нравишься, Аййа. Я еще могу тебя простить. Если ты смиришься. Забудь про свою ненависть к Лоту. Ты ведь знаешь сама, что этот юноша ни в чем не винавен. Он прекрасен - посмотри на него! Он прекрасен ни только телом, но и душой. Он избран богами, Аййа! Они его берегут для великих дел. Даже я это чувствую, я - для кого существует лишь одна воля: моя собственная. А ты смеешь идти против воли богов? И против моей воли?

- Он убил мою сестру! - заплакала Аййа.

- Какой злой демон внушил тебе эту мысль, доченька? - сказала Нин-Гал, прижав Аййу к груди. - Этот юноша рожден для любви. Он не способен творить зло. Полюби его - и я снова полюблю тебя!

- Лучше убей меня, убей! - рыдала Аййа, обняв крепко жрицу. - Я ненавижу его! Я ненавижу всех мужчин!..

- Адах! - сказала Нин-Гал, поглаживая Аййу по волосам, - Позови девушек! Пусть приведут в порядок нашу любимую Син-Думу! А потом пойди к главному евнуху и скажи, что я приказала выписать тебе двадцать ударов плетью! Ты понял?

- Да, госпожа.

***

Они вошли через восточные ворота - пятьдесят вооруженных мужчин во главе с Аврамом. С ними был Вуз, которого отец послал с тревожной вестью в стан.

За их спинами уже занималась заря, но они успели. Нахор дважды ходил к Субусу, умоляя его дождаться Аврама с людьми, и Субус соглашался, угрожая при этом, что если Аврам так и не появится, он будет считать Нахора предателем и соответственно поступит с ним.

Наконец братья встретились. С Нахором тоже были люди - кузнецы и рабочие, почти полтора десятка. Человек Субуса сразу же послал в Шамаш вестника. Вскоре тот вернулся, сообщив, что Аврам с людьми по распоряжению Субуса должен немедленно выступить и окружить площадь со стороны амбаров, где в одном из помещений располагалась казарма городских стражников, чтобы те не смогли прийти на помощь осажденному Храму.

Отряд Аврама без труда добрался до площади - город крепко спал после ночной оргии. Но на самой площади валялось несколько десятков людей - мужчин и женщин. Были почти все они полураздетые, некоторые совсем голые. Большинство спало дурным пьяным сном. Но среди живых были и трупы - износилованные до смерти женщины, юноши, которых в споре пырнули ножами и бросили истекать кровью, горбатый старик, у которого прихватило сердца от слишком сильного возбуждения…

Аврам приказал растолкать людей и прогнать, чтобы не мешались.

Вскоре подошел и отряд Субуса. Людей у Субуса оказалось еще больше - до ста человек, но большинство из них были плохо вооружены и выглядели перепуганными.

Субус сразу же послал людей в помещения Храма, которые располагались снаружи, и вскоре оттуда начали выгонять на площаль людей - мужчин, женщин и детей. Это все были служащие Храма с семьями. Всех их согнали в центр площади и заставили сесть на землю, образовав тесный круг.

- Зачем они тебе, Субус? - спросил Аврам.

- Они наши враги! Их нельзя оставлять без присмотра! - сказал Субус.

- Какие же это враги? Это мирные люди. Отпусти их, - попытался возразить Аврам. - Мы только теряем время.

- Мы и так потеряли его слишком много! Из-за вашего мальчишки! - ответил зло Субус.

- Ладно, делай что хочешь. Но как мы проникнем во внутренний двор? Ворота крепкие, нам их не сломать.

- Они сами откроют нам ворота! - зло ухмыльнулся Субус. - Вот, посмотри, что я им приготовил!

Аврам посмотрел в конец улицы, куда показывал Субус, и увидел повозки с ослами, груженые хворостом.

- Ты собираешься сжечь Храм?! - воскликнул Аврам. - Но ведь это дом Бога!

- А какое тебе дело до наших богов? Разве ты в них веришь? - спросил Субус. - Я недеюсь, что мне не придется сжигать Храм. Я просто припугну их. Все что мне нужно, это чтобы они открыли ворота и выдали старуху. А потом я устрою над ней суд! За богохульство! Думаю, тогда хворост и пригодится.

Субус расхохотался собственной злой шутке.

- А если они не откроют ворота?

- Не беспокойся. Мы будем в Храме очень скоро. Кто из вас пойдет со мной? - обратился он к братьям.

- Я! - сказал Аврам.

- Тогда возьми с собой десять человек. Самых надежных. И следуй за мной!

Вместе с людьми Субуса их было около тридцати человек. Субус повел их к одному из храмовых помещений, которое оказалось давильней - здесь выжимали сок фиников для изготовления вина. Когда Аврам вслед за Субусом вошел в помещение, он увидел двух человек, которые долбили стену бронзовыми ломами. Глиняные кирпичи легко рассыпались под ударами высокого мужчины с серьгой в ухе, обнаруживая пустоту за стеной.

- Я же говорил, что найду вход в подземелье! - крикнул мужчина Субусу, обернувшись.

Аврам содрогнулся при виде его лица - у мужчины был отрезан нос и вырезаны губы.

- Это Эн-Тун, - сказал Субус, усмехнувшись испугу Аврама. - Он когда-то был жрецом в Храме Син. Потом его изгнали за воровство и связь с одной из любимиц старухи. Говорят, он был очень красив прежде. Прежде чем его лицо изуродовали по приказу этой суки. Его потом приютили в Шамаше. Он утверждает, что отсюда можно попасть в Храм - прямо в центральный коридор. Там совсем близко до спальни Жрицы.

В это время в помещение вбежал человек.

- Господин, к площади идет отряд стражников. Наверное, кто-то им сообщил, - обратился он к Субусу.

- Сколько их?

- Человек двадцать.

- Так мало? - разочарованно удивился Субус. - А что в храме?

- Там тоже уже зашевилились.

- Скажи Шам-Шешу, чтобы потянул время. Пусть выступит с требованием выдать Нин-Гал. Он все знает. В храме всего несколько десятков евнухов, - обратился он к Авраму. - Они все верны жрице как собаки и будут драться до последнего, но они не посмеют выйти из Храма. Главное - не подпустить стражников к площади. Твой брат справится?

- Будь уверен! - сказал Аврам.

В это момент стена с шумом обвалилась, накрыв всех серой волной пыли. Когда пыль чуть рассеялась, они увидели широкий пролом, образовавшийся в стене.

- Ты - первый! - сказал судья Эн-Туну, передавая ему зажженный факел.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 4 weeks later...

***

- Он просыпается! - сказала Нин-Гал и обернулась к Аййе, которую уже переодели и немного привели в порядок, замазав синяки на лице и обтерев раны мазями. - Как я выгляжу?

Аййа ничего не ответила, лишь покорно вздохнула. Она сидела на самом краешке постели, ссутулясь, словно старая женщина.

- Дай воды! - крикнула Нин-Гал и, взяв кубок из рук евнуха, поднесла к губам открывшего глаза Лота.

- Где я? - спросил Лот тихо, отпив несколько глотков.

- Ты у себя дома, Лот, - сказала нежно Нин-Гал. - Там, где тебя все любят.

- Это не мой дом, - сказал Лот, оглядываясь вокруг, и попытался приподняться.

- Лежи! - мягко откинула его снова на постель Нин-Гал, надавив на грудь, а после стала ее нежно гладить. - Это твой дом, Лот. Дом Сина. Ты ведь теперь Бог. А я - твоя жена, Нин-Гал. А это - наша дочь, Син-Думу.

- Я где-то уже видел эту девушку, - сказал Лот, всматриваясь в лицо Аййи. - Она мне кого-то напоминает.

- Конечно, видел, Лот, - сказала Нин-Гал, прижавшись к нему боком. - Это ведь Аййа - сестра Табил. Ты помнишь Табил, Лот?

- Аййа? - воскликнул Лот, резко сев в постели, - Ты - Аййа?!..

Девушка отвернулась, сжав губы.

- Ты, наверное, ненавидишь меня? - спросил Лот.

- Нет, Лот, - сказала Нин-Гал, снова прижавшись к нему. - Она любит тебя. Скажи ему, Аййа!

- Да… Конечно, Лот. Я тебя люблю - выдавила Аййа дрожащими губами.

- Нет, ты меня не любишь, - сказал Лот. - Жрица, прошу тебя, отпусти меня домой!

- Нет, Лот. Это невозможно, - сказала Нин-Гал, поглаживая Лота по плечу. - Ты просто не помнишь, что вчера произошло. Ты выпил вина. Я не думала, что это на тебя так подействует. Ты, наверное, не пьешь вино?.. Лот, вчера ты стал Богом. Ты - Син, Лот! На тебя указал Оракул. Разве кто-то может сомневаться в тайном знании Главного Оракула, которое ему дарует Повелитель Небес? Бог вселился в твое тело, он соединился с твоей душой. В тебе сейчас две души, Лот. Но скоро Син полностью завладеет тобой, и тогда ты поймешь - кто ты.

- Я не Бог, жрица. Я человек! Я это знаю! И ты тоже это знаешь!

- Никто этого не может знать! - сказала Нин-Гал, развернув Лота к себе и глядя в упор в его глаза, словно проникая взглядом в душу. - Существует лишь то, во что мы верим! Все верят, что ты Бог, Лот. Поверь и ты! Поверь, что ты Бог - и ты им станешь! Ты станешь Богом, Лот! И этот Храм станет твоим домом. Здесь все принадлежит тебе. Здесь ты Бог. А мы - лишь твои любящие рабы. И я - твоя первая и самая преданная раба. И Аййа - она любит тебя! Она не может тебя не любить. Ведь она одной крови с Табил, Лот. И в ней частица души Табил - та, что так нежно тебя любила. И Аййу никто у тебя не отнимет. Она всегда будет любить тебя - за себя и за Табил. Поверь в это, Лот! Просто закрой глаза и доверься своей любви!

Нин-Гал накрыла ладонью глаза Лота и снова опрокинула его на постель - мягко, как больного ребенка.

- Аййа, докажи Лоту как ты его любишь! - тихо приказала Нин-Гал - и Аййа под ее требовательным взглядом скинула с себя фартук. Она подползла к ногам Лота и, взяв его ступни, стала их мягко мять большими пальцами - там, где впадины. Затем стала растирать пальцы его ног и лизать их языком, и между пальцами. Лот тихо застонал и захотел вновь приподняться, но Нин-Гал, которая тоже сняла с себя одежду, навалилась грудью на его грудь и стала целовать соски, потом все ниже - к паху. А Аййа в это время тоже двигалась, гладя ноги Лота, навстречу Нин-Гал - и когда их склоненные лица встретились над вздыбленной крайней плотью Лота, юная девушка и увядающая женщина соединили влажные губы в страстном поцелуе.

- Отомсти ему, Аййа! - шепнула Нин-Гал. - Отомсти своей любовью!

И она склонила голову девушки к плоти Лота. И Лот снова застонал. И тогда Нин-Гал вернулась к Лоту и шепнула ему:

- Только не открывай глаза, Лот! Только поверь! - и впилась губами в его губы.

А Аййа уже была на Лоте. И запрыгала на нем, как наездница - все быстрее и быстрее, желая доставить ему и себе боль, вбивая свою плоть - в его. А потом - вдруг - дико вскрикнула, словно ее ранили - и это был первый в жизни восторженный крик любви Аййи. Это было так неожиданно и так сильно, что она заплакала от счастья, и припала к груди Лота, и стала благодарно покрывать его тело горячими и нежными поцелуями…

А потом они с Нин-Гал поменялись местами. И теперь уже Аййа склонилась над прекрасным лицом Лота и начала ласкать его нежнми лобзаниями. И Лот открыл глаза, и удивленно спросил, глядя на Аййу:

- Табил, ты вернулась?

И Аййа вновь заплакала и сказала ему, улыбаясь сквозь слезы:

- Да, Лот, это я - твоя Табил.

Внезапно за дверью послышался наростающий шум, потом кто-то требовательно застучал кулаком.

- Не смей открывать! - крикнула Нин-Гал евнуху.

Она уже долго мучила Лота, которого удерживала Аййа своими поцелуями, и мучилась сама - ей не удавалось достичь вершины наслаждения, на которую она упорно ползла. Казалось еще чуть-чуть - но что-то внутри ее в последний момент обрывалось, она скользила вниз, и ей снова приходилось начинать сначала.

Но в дверь продолжали стучать - все громче и настойчивей. И это еще больше мешало женщине.

- А-а! - крикнула она в бессильном гневе. - Открой! Открой и убей этого червяка, кто бы он не был!

Но как только дверь открылась, в комнату вбежало несколько человек, и первым - Адах.

- Госпожа! - крикнул Адах, - На площади собрались люди, много вооруженных людей во главе с Шам-Шешом! Они требуют, чтобы ты вышла и предалась им в руки!

- Что ты такое говоришь?! - вскричала Нин-Гал.

- Это бунт, госпожа! Шам-Шеш требует твоей выдачи. Тебя хотят судить, повелительница!

- Меня?!..

Нин-Гал встала на постели во весь рост, не стыдясь своей безобразной наготы.

- Кто меня может судить?!.. Пошли сейчас же человека за стражниками!

- Они уже прибыли, госпожа, - сказал Адах. - Но они не решаются приблизиться к площади - там слишком много бунтовщиков.

Нин-Гал спустилась с постели, прошла за полог и через минуту вышла в накидке.

- Адах, проверь все двери! Расставь людей! И пошли нескольких, чтобы будили горожан и вели к Храму. Мой народ не оставит свою повелительницу и богиню!

- А если они начнут штурм раньше? - неуверенно спросил Адах.

- Ты не готов умереть за свою госпожу, Адах?

- Я готов сделать это хоть сейчас, госпожа! - сказал евнух, вытащив нож из-за пояса, - Только прикажи! Но нас слишком мало, мы долго не продержимся.

- Так пошли людей за подмогой, как я тебе сказала! - гневно воскликнула Нин-Гал! - Не медли!

- Слушаюсь, госпожа! - сказал Адах и вышел, уведя за собой людей.

- Дай мне вина! - сказала почти спокойно Нин-Гал.

С кубком в руке, в полной тишине, Нин-Гал сделала несколько неторопливых кругов по комнате.

- Лот, Аййа, одевайтесь! - решила Нин-Гал, после чего обратилась к евнуху, - Дай им что-нибудь из одежды - чтобы в глаза не бросалось.

Когда Лот и Аййа оделись, Нин-Гал подошла к евнуху и сказала тихо:

- Отведешь их в Тайную Комнату! И останешься с ними там!.. И не выходи оттуда, пока я сама за тобой не приду. Ты понял?

- Нет, госпожа! - ответил евнух,- Я не могу вас оставить, вы знаете.

- Я приказываю тебе!

- Нет! Я дал клятву! Я посвящен вам! Я ваша тень - у меня даже имени своего нет.

- Я прошу тебя! Я - твоя повелительница и богиня - освобождаю тебя от клятвы! - сказала Нин-Гал, взяв его за руки. - Ты видишь? Я до тебя дотронулась! Теперь ты свободен! И я дарую тебе имя - Элум!

- Но, госпожа, а как же вы? - неуверенно спросил евнух.

- Обо мне не думай - они не посмеют меня тронуть, - сказала Нин-Гал. - Но если что-то случится… Возмешь все золото, что там есть, и выведешь их из Храма. Этого золота вам всем хватит на десять жизней. Увези детей отсюда в безопасное место! Если сделаешь, как я сказала, боги тебя наградят. Поклянись, что ты их не оставишь в опасности!

- Я клянусь, богиня! Клянусь жизнью! Клянусь Сином! Клянусь моей любовью к вам!

Нин-Гал подошла к большому медному зеркалу, отгороженному с трех сторон шторами из расписных тонко выделанных шкур, и нажала на одну из звезд на его раме - в тот же миг зеркало бесшумно провернулось, открыв проход в стене.

- Идите! - приказала Нин-Гал.

Аййа подошла к Нин-Гал и обняла ее.

- Люби его! - шепнула ей на ухо Нин-Гал - и подтолкнула Аййу к проходу.

- Что происходит? - спросил Лот - Куда мы идем?

- Не беспокойся, Лот, - сказала Нин-Гал, положив руку ему на плечо. - Вы идете в безопасное место. Помни меня, Лот. Я не желала тебе зла. Я хотела тебе дать то, о чем мужчина может только мечтать. Ты этого достоин… Но, видно, я не достойна тебя. Что ж, пусть будет - как решили Боги.

Она судорожно прижалась к нему на мгновенье и резко оттолкнула.

- Прощай!

- Богиня, пообещайте мне, что с вами все будет хорошо, - сказал, подойдя, евнух.

- Ты уже требуешь с меня обещаний? - усмехнулась Нин-Гал. - Вот что значит иметь имя!.. Я обещаю тебе, Элум, что мы еще встретимся. Если ни в этой жизни, то в райских садах Дильмуна, куда ты непременно попадешь, если исполнишь мой приказ. Я тебе верю!

***

Ждать ей пришлось недолго.

Где-то совсем близко послышались крики и стоны, лязг железа и топот многих бегущих людей…

Дверь спальни широко распахнулась - и в комнату вошел Субус с мечом в руке, а за ним - Аврам и еще вооруженные люди.

Они оглядывались по сторонам, опасасаясь засады, но никто не бросился защищать Нин-Гал, которая стояла перед ними в своем самом нарядном платье и в самых дорогих украшениях. На ней был высокий рыжий парик, в котором торчало несколько длинных золотых игл, и который был искусно оплетен паутиной бус из мелких разноцветных каменьев. Стройная и высокая, в своем божественном наряде, она в этот миг и правда была похожа на богиню. Вот только лицо она не успела или не захотела закрасить. Но даже ее морщинистое лицо с утончившимся от старости длинным носом и бледными плоскими губами не вызывало жалости, а скорее пугало - Нин-Гал смотрела на ворвавшихся в ее спальню людей с суровым высокомерием.

- Нин-Гал! - обратился к жрице Субус, убедившись, что она одна в комнате. - Против тебя выдвинуто обвинение в богохульстве гражданами Харрана, и я пришел тебя арестовать!

- Это большая честь для меня, Субус, что ты сам за мной пришел, а не прислал, как обычно, стражников, - едва усмехнулась Нин-Гал. - Но разве ты можешь меня судить? Если кто-то на земле и может обвинять меня и судить, то это наши цари - мои племянники! Ты не боишься, что им не понравится твое неуважительное обращениейс их родной тетей?

- Цари? А что им проку от тебя, Нин-Гал? Разве ты платишь им дань с города, в который тебя назначили когда-то повелительницей? Разве ты сама не ставишь свою власть выше власти царей Халдейских? Они будут только рады, если тебя заменит кто-то более послушный их воле и уважающий их законные интересы.

- И кто меня заменит - уж не ты ли?

- Может быть и я, - сказал Субус. - Но это мы решим уже без тебя.

- Тогда скажи хотя бы, в чем состоит мое богохульство, если ты пришел сюда меня судить, а не убить беззаконно.

- Богохульство твое всем известно: ты посмела называть простых смертных именем Бога Сина - и заставляла верить народ, что избранные тобой юноши и есть Син!

- О чем ты говоришь, мерзавец! - не выдержала Нин-Гал. - Разве я придумала этот обряд?! Он существовал всегда!

- Да, существовал! Но это был всего лишь обряд! Сина избирал народ, а не ты! И эти юноши всего лишь замещали Бога во время праздника, а после праздника, получив награду от Храма, возвращались домой! Это был спектакль, который народу нравился, а юноши были всего лишь актеры! А ты присвоила себе право выбирать Сина! Ты заставляла лгать Главного Оракула и принуждала народ поклоняться смертным юношам - как Богу! И всем известно, для чего ты избирала этих красивых юношей - для своих мерзких игр с ними, для того, чтобы удовлетворить свою ненасытную похоть! И куда девались потом эти юноши? Где они?! Ни один из них не вернулся домой - к своим родным! Ты убивала их, Нин-Гал, как только они тебе надоедали! И я могу это доказать!.. А ведь тебе, жрица, запрещена любовь с мужчинами! Ведь ты - жена Сина! Разве это не богохульство!

- Кто ты такой, Субус, что я должна тебе открывать тайны Храма?! Ты всего лишь жалкий писаришка! Не я ли тебя назначила городским судьей! Не я ли терпела твое беззаконие, когда мне приходили на тебя жаловаться? Думаешь, я не знаю о твоих проделках? И сам ты - как ты смеешь меня обвинять в запретной любви? Ты - совратитель детей и насильник!..

- Замолчи, старуха! - подступил к ней Субус словно желая ударить, но Нин-Гал даже не шолохнулась. - Замолчи, если не хочешь умереть еще до суда! Скажи лучше, куда ты дела Лота? Его родные требуют, чтобы ты вернула им юношу!

- Так ты за Лотом пришел? - презрительно усмехнулась жрица. - А я думала - за Аййей, которую ты целый год насиловал в Храме Шамаша? Что - не наигрался, старый козел? Так вот - не получешь ты ее! И Лота вы никогда не увидите, если сию же минуту не уберетесь из Храма! Они сейчас в таком месте, что вам их никогда не найти. Одна я знаю - где. И советую тебе, Субус, как только ты выйдешь из Храма, бежать из этого города без оглядки. Или ты не слышишь, как уже на площади собирается и шумит народ? Это они пришли за твоей поганой душонкой, Субус, - и за всеми вами!

Субус подскочил к Нин-Гал и стукнул ее в живот кулаком, так что женщина согнулась пополам, а потом упала, задыхаясь, и скорчилась.

- Не трогай ее, Субус, - вскричал Аврам, удержав судью за руку, когда он уже хотел занести меч над жрицей. - Если ты ее убьешь, мы никогда не узнаем где Лот!

- Отпусти меня, Аврам! Разве ты не понимаешь, что пока она жива, нам всем грозит опасность?

- Нет, я тебе не позволю ее убить! - сказал Аврам, вырвав из рук Субуса меч и опрокинув в борьбе Субуса на пол.

Люди Субуса и Аврама встали друг против друга, словно готовясь вступить в схватку.

- Напрасно ты это делаешь, Аврам! - сказал Субус, поднявшись на ноги. - Ты об этом еще пожалеешь!

Субус взял из рук Аврама свой меч и вышел, а за ним - все его люди.

- Жрица, - обратился Аврам к Нин-Гал, - Умоляю тебя, верни нам Лота!

- Нет, Аврам, ты его не получишь! Потому что вы все недостойны Лота! Вы сделали его несчастным! И ты - праведник - ничуть не лучше других. Я все про тебя знаю, - сказала Нин-Гал, тяжело придыхая и все еще не в силах подняться. - Так что Субус прав - лучше бы ты позволил ему меня убить!

- Я сам тебя убью, если только с Лотом что-то случится по твоей вине. И да простит меня мой Бог! - сказал Аврам., после чего, оставив с Нин-Гал несколько человек для охраны, ушел с остальными на поиски Лота.

***

Они продвигались почти в полной темноте по узкому коридору, где с трудом могли бы разойтись два человека, если бы встретились. Впереди шел евнух, держа в руке большую зажженную свечу. Ему приходилось прикрывать ее ладонью, чтобы не задул слабый сквозняк, ползущий холодной змеей им навстречу. За Элумом шла Аййа, держа за руку идущего последним Лота. Несколько раз они выходили на небольшие площадки, где коридор раздваивался, но Элум уверенно вел их по этому лабиринту - было понятно, что он здесь не впервые и хорошо знает куда идет. Иногда вдруг их руки, скользящие по влажным стенам обмазаным глиной, натыкались на каменную кладку - словно это были замураванные проходы в бывшие комнаты. Несколько раз их руки проваливались вдруг в пустоту, откуда шел сильный смрад - как из склепов. Аййа чуть вскрикивала от страха и сильнее сжимала руку Лота - и он, подбадривая, отвечал на ее немой зов ответным рукопожатием.

Наконец, Элум остановился. Подняв выше свечу, он поводил ею вдоль стены, пока впереди, в нескольких шагах от места, где остановился, не нашел то что искал - факел укрепленный в стене на подставке, который евнух тут же поджег.

Когда факел достаточно разгорелся, Элум начал шарить рукой по противоположной стене - и вдруг стена начала медленно раздвигаться в стороны, дробно грохоча на отполированных каменных полозьях - и свет факела слабо осветил образовавшуюся за ней пустоту.

- Подождите здесь! - сказал Элум и шагнул внутрь.

Через минуту пустата за стеной ярко осветилась и, заглянув внутрь, они увидели небольшую комнату, пол которой был устлан циновками, а стены обиты выдубленными шкурами. В комнате, в разных углах, горели факелы, а по стенам на каменных тумбах стояли сундуки, мешки, карзины и различные глиняные сосуды. В самом центре комнаты зияло отверстие колодца, над которым была установлена деревянная лебедка.

- Останетесь здесь! - приказал Элум. - Здесь есть все, чтобы не умереть от голода и жажды. Оглянитесь хорошенько и запомните где что лежит. Я сейчас потушу факелы - могут заметить дым, идущий из отдушин.

Элум указал вверх, где можно было разглядеть несколько дыр в стене под высоким потолком.

- Пользуйтесь свечами - они в этой карзине. Здесь же и несколько огнив. А лучше старайтесь сидеть в темноте и не вздумайте кричать. Хотя это все равно бесполезно. Я должен уйти ненадолго. Мне придется вас закрыть снаружи. Но я за вами обязательно вернусь. Ждите!

И Элум начал тушить факелы один за другим.

- Ты не можешь нас здесь оставить! - крикнула Аййа. - Госпожа приказала тебе охранять нас! Лот, сделай что-нибудь!

Но стоило Лоту сдвинуться с места, как Элам выхватил из-за пояса нож и стал пятиться к двери.

- Ты должна понять, Аййа, - я не могу оставить в беде госпожу! - сказал он уже на пороге. - Лучше моли Сина, чтобы все закончилась хорошо для нашей госпожи, и я смог за вами вернуться.

Дверь снова со скрежетом закрылась и Аййа с Лотом остались одни в оглушительной тишине подземного застенка.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 5 weeks later...

***

- Народ Харрана! - кричал Шам-Шеш собравшейся вокруг Храма толпе. - Сегодня наступил наконец-то день долгожданного торжества справедливости! Владыка Дня и Отец Справедливости Всемилостивейший Бог наш Шамаш решил навести порядок и восстановить законность в нашем городе! Восславим же его приход к нам - его заблудшим детям!

В толпе послышались редкие крики одобрения. Но большинство пришедших на площадь горожан поглядывали на выстроившихся перед ними цепочкой вооруженных людей изподлобья - с едва скрываемым неудовольствием.

- Народ Харрана! Вы все знаете, что наша правительница Верховная Жрица Храма Син давно погрязла в мерзких грехах - и распространяет эту заразу по всему городу, поощряя разврат, насилие и беззаконие! - продолжал надрываться Шам-Шеш. - Сколько юношей и невинных девушек уже загублено ею? А ведь все они - наши дети! Разве для того мы ростили их, чтобы они становились шЛюхами и насильниками, творили богомерзкие дела, не уважая ни законов, ни своих родителей?!.. Наш Бог - Великий Шамаш, да восславится имя его по всей земле, которую он освещает своими сияющими лучами, решил положить конец этим преступлениям! Он призвал нас - всех тех, в ком еще сохранилась вера в справедливость, и приказал свергнуть эту лживую и мерзкую женщину, посмевшую назвать себя богиней и опозорившей своими гнусными делами имя пречистой Нин-Гал, с оскверненного трона! Отныне в Харране будет царить наш Справедливый Покровитель, Бог всех Богов - Шамаш! Мы восстановим закон в этом городе! Мы вернем этому городу чистоту и благонравие!.. А те, кто посмеют выступить против нашего всмогущего Бога, будут жестоко наказаны! Ибо Бог наш Шамаш столь же жесток к непослушным детям своим, сколь щедр и милостив к покорным!..

В это время в толпе послышались возгласы: «Нунуш! Нунуш идет!»

Толпа начала расступаться, и вот из-за рядов вышел вперед высокий человек в медной каске и мечом на перевязи - это был начальник городской стражи Нунуш. Вместе с ним пришел еще один отряд стражников - более многочисленный.

Нунуш вышел из толпы и неспеша подошел к Шам-Шешу. Они недолго о чем-то пошептались, после чего Нунуш обратился к толпе.

- Жители Харрана! Я, Нунуш, начальник городских стражников приказываю всем сейчас же разойтись по домам! Все лавки и мастерские закрыть! Никому нельзя выходить из домов до завтрашнего утра! Нарушившие этот мой приказ будут строго наказаны!

Толпа снова загудела - еще более недовольно.

- Я уже послал нашим царям весть о произошедшем! Вскоре мы получим через гонцов решение наших повелителей! А пока Нин-Гал, которая обвиняется в богохульстве, неповиновении царям Халдейским и беззаконии будет заключена под стражу в Храме Син! А власть в городе до прибытия решения от Царей будут исполнять трое избранных народом представителей: Верховный Жрец Храма Шамаш - высокочтимый Шам-Шеш, городской судья - уважаемый господин Субус, и я - ваш защитник и покровитель! Все! А теперь расходитесь по-хорошему, пока мои ребята не погнали вас копьями! И чтобы через полчаса я никого на улицах не видел!

Стражники тут же выстроились цепочкой и начали теснить народ с площади. В них полетело несколько камней из задних рядов - и тогда стражники начали избивать тех, кто оказался перед ними.

Вскоре площадь опустела, но вокруг нее на примыкающих улицах еще долго стоял гул возмущения.

***

Элум нажал на рычаг, и зеркало снова бесшумно провернулось. Он прислушался. Из спальни Нин-Гал доносились мужские голоса. Евнух бустро проскользнул в комнату и осторожно выглянул из-за шторы. Он увидел Нин-Гал сидещую в алькове. Жрица смотрела прямо перед собой на распахнутую дверь спальни, будто чего-то ожидая. Двое мужчин стояли у противоположной стены и рылись в раскрытых сундуках, вышвыривая из них наряды жрицы и откладывая в сторону понравившиеся им вещи.

- Да чего вы там ищите? - услышал он вдруг голос откуда-то сбоку и тут же увидел вышедшего на середину комнаты еще одного мужчину с небольшим кувшином, из которого тот потягивал вино. - Вон, посмотрите, сколько на старухе золота! Одни серьги чего стоят - я никогда в жизни таких длинных не видел.

Два его друга заинтересованно приблизились к алькову, и они все трое встали перед Нин-Гал.

- Слушай, жрица, отдала бы ты нам свои побрякушки, - сказал один из мужчин. - Все равно они тебе больше не понадобятся.

Нин-Гал продолжала сидеть неподвижно, словно не слыша обращенных к ней слов и не замечая стоящих перед ней мужчин.

- Да не отдаст она, - сказал другой мужчина.

- А куда она денется? Вот сейчас подойду и отберу.

- А не боишься, что укусит? - сказал мужчина с кувшином.

- А ты думаешь, у нее еще зубы есть - кусаться?

- Послушай, не делай этого. Авраму может не понравиться.

- А что мне Аврам? Он и не узнает. А узнает, так пусть что хочет говорит - я ему не раб! - и мужчина решительно шагнул к жрице.

- Не смей ее трогать! - выскочил из-за шторы Элум.

- А это еще кто? - удивился любитель вина, отбросил кувшин и, вынув меч из-за пояса,

пошел на Элума.

Меч слишком долго опускался, так что Элум успел нырнуть по занесенную руку и вонзил нож мужчине в живот. Тут же на него наскочил второй из друзей. На этот раз меч скользнул по плечу Элума, но евнух даже не почувствовал боли. Нож вошел сзади - между ребрами - и так глубоко застрял, что обломился попалам, когда Элум попытался его выдернуть. Безоружный евнух начал пятиться перед занесенным на него мечом последнего из нападавших. Но в это время из коридора донесся какой-то шум и мужчина на мгновенье скосил взгляд в сторону двери. Этого оказалось достаточным, чтобы Элум бросился ему в ноги, повалил и прижал к земле. Почти сразу поверженный мужчина дико закричал - Элум выдавил пальцем его глаз. И в то же мгновенье на евнуха опустился меч - и голова его повисла на перерубленной шее. Затем тот же меч вонзился в грудь того, кто стонал, закрыв лицо руками, из-под которых текли струйки ярко-алой крови

- Опять вокруг тебя трупы, - сказал Эн-Тун, бросив окрававленный меч на мраморный пол. - Ты меня узнала, жрица?

Лицо Нин-Гал взрогнуло от страха и жрица невольно встала под ненавидящим взглядом мужчины с обезображенным лицом.

- Разве такое лицо можно забыть? - тихо ответила она.

- Я пришел за твоей душой, богиня, - сказал Эн-Тун, подойдя к женщине еще ближе. - Сотни раз во сне я видел, как подхожу к тебе и делаю это. И я всегда верил, что я это когда-нибудь сделаю. Ты готова умереть?

- Ты меня задушишь? - спросила жрица?

- Да. Ты умрешь быстро. Я не буду к тебе жесток, как была ко мне ты. Закрой глаза.

На несколько секунд тело старухи корчилось в воздухе - она судорожно сучила ногами, пока ее тонкие пальцы тщетно пытались разжать волосатые пальцы убийцы. Потом шея хрустнула - и тело безвольно повисло.

Эн-Тун разжал пальцы - и тело, неестественно расслабленно сложившись, завалилось на мраморный пол. Вывернутое на бок лицо звонко ударилось о камень - и из разбитой брови вытекла капелька крови.

Эн-Тун обтер руки и пошел к двери.

- Эй, все сюда! - крикнул он в коридор. - Старуху убили!

- Все же есть справедливость, слава Шамашу! - воскликнул Субус, стоя над трупом Нин-Гал. - Но как этот злодей проник в комнату? Мы ведь все обыскали!

- Здесь должен быть тайный ход, - сказал озадаченный Аврам

Дверцу нашли быстро, она была чуть приоткрыта - очевидно, евнух оставил наготове путь к отступлению.

- Я слышал, что в Храме есть Тайная Комната - где-то в подземелье, - сказал Эн-Тун, заглянув в темноту. - Возможно, их спрятали там.

- Я пойду туда! - сказал Аврам.

- Хорошо, иди, - ответил Субус. - А мне надо поговорить с начальником стражников. В Храме много ценностей. Надо расставить охрану, пока все не разграбили. А после перевезти добро в Храм Шамаша. И, Аврам, не забудь, что девчонка моя! Ты понял?

- Мне нужен только Лот, - ответил Аврам.

Они прошли несколько поворотов, внимательно обшаривая и простукивая стены, но ничего не нашли.

- Это бесполезно! - сказал Эн-Тун. - Нужны веревки, иначе мы можем заблудиться. Я возвращаюсь!

- Иди, - согласился Аврам, а мы еще поищем.

***

Когда они все же выбрались обратно из подземелья, был уже вечер. Они так ничего и не нашли.

Спальня жрицы была почти пуста - лишь несколько тряпок и черепки разбитой посуды на полу да на развороченной постели зияющая рваными дырами выпотрошенная перина.

В коридоре все еще сновали люди - тащили в охапках наворованные вещи, всяких хлам. Все что имело какую-то ценность, уже вывезли.

Ночью у Храма поставили охрану, но это не помогло: люди проникали внутрь через заборы и продолжали растаскивать добро. Так что утром, когда Аврам снова вернулся и привел с собой еще больше людей, от былого великолепия Храма не осталось и следа - он был похож на дерево, которое вчера еще зеленело, плодоносило и давало тень, а сегодня валяется в грязи, сваленное ударом молнии, с обрубленными ветвями и ободранной корой…

Люди опять ходили по лабиринту подземелья, стуча по стенам палками, выкрикивая имена Лота и Аййи, всматриваясь в каждую шероховатость стены, проламливали стены везде, где только под слоем глины виделся камень, но так ничего и не нашли, кроме нескольких полуистлевших скелеиов и двух небольших сундуков с золотыми слитками, из-за которых чуть не случилась драка.

Все решили, что, если Тайная Комната и существует, то ее следует искать в другом месте, а не в этих подземных коридорах. Однако Аврам решил придти снова на следующий день.

Но на вторую ночь в Храме случился пожар. Возможно, кто-то из грабителей неосторожно поставил факел на дерево, а возможно кто-то и специально поджег Храм, но когда Авраам, узнав о пожаре, прибежал ночью на площадь, Храм уже полыхал до самых верхних ярусов, осыпая город с высоты золотым дождем искр, которые легкий ветерок разносил далеко вокруг. Потом загорелось несколько домов рядом с площадью - и все побежали их тушить. К Храму никто даже не пытался приблизиться.

Аврам беспомощно наблюдал за пожаром почти до утра, пока башня не обвалилась с грохотом. Это был конец. Аврам заплакал. Он винил себя в смерти Лота. Он скорбел о его смерти. Но больше всего Авраму было жаль своей мечты и своего обета, данного Богу - уйти из Хоррана и увезти с собой Лота в землю обетованную, в далекую и прекрасную страну Ханаан…

Лота нашли на второй день после пожара - какой-то оборванец, копавшийся в огромной куче обожженной глины, каменных глыб, деревянных балок и золы.

Лот лежал на краю провала, образовавшегося в центре Храма после того, как пол центрального зала обрушился. Провал был настолько узок, что из него, казалось, даже собака евда ли пролезла. Лот был жив, хотя и находился у края смерти. На нем не было живого места - кровь на обожженном и изранненом теле смешалась с прилипшим к ней песком. У него была сильно повреждена грудь, из-за чего само дыхание доставляло ему сильную боль. И была у него еще поломана нога ниже колена и сильно ушиблена кисть. Было удивительно, как он вообще спасся и как смог с такими ранами выбраться наружу.

После уже, через месяц, когда Лот почти совершенно оправился от ран, но все еще был немощен духом, его часто выспрашивали домашние о том, что с ним произошло и как ему удалось спастись. Но Лот лишь отварачивался лицом к стене и молчал.

И только Аврам ни разу не спросил Лота о его спасении. Он знал - это было чудо. Это было уже второе чудо, которым Бог давал ясно понять Авраму через Лота о своей непреложной воле и о его, Аврама, долге перед своим Богом.

Изменено пользователем Ramiz Aslanov
Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 2 weeks later...

4. От Евфрата до Иордана

И сказал Господь Авраму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего [и иди] в землю, которую Я укажу тебе;

Бытие,12-1

***

Почти два месяца пробыл Аврам в городе. Первым делом из-за Лота, который оказался так слаб, что не было возможности его вывезти. Вызвал тогда Аврам Сару, и сестры поочередно днем и ночью ходили за братом. И жили они все вместе теперь, чего не случалось уже много лет.

Но была и другая причина, - тоже тревожная, - которая задержала их дольше, чем немощь Лота. Неспокойно было в Харране после переворота, что закончился смертью Повелительницы и сожжением Храма. Начались грабежи в городе. Составились в ватаги лихие люди и, как опускалась на город ночь, выходили из своих тайных нор для разбоя, нападая на людей зажиточных и торговцев богатых в их домах. А делали они это, устраивая пожары, и, когда люди выбегали из домов охваченных пламенем, нападали на них и убивали, а добро, что подворачивалось под руку, выносили прямо из огня. И случалось такое почти каждую ночь, да сразу в нескольких местах, так что стражники не поспевали за разбойниками. А если и прибывали стражники вовремя к месту несчастья, то разбойники обнаглевшие уже и не бегали от них, а даже сами иной раз нападали.

И одним из первых были разграблены амбары Нахоровы, что на рынке. Стали они добычей легкой и богатой для разбойников, поскольку охранялись как обычно - ночными стражниками, которых было всего три человека на весь рынок.

А еще через несколько дней разбойники напали на кузню Нахорову - видно из-за оружия, которого там было в избытке. И случилась в кузне жестокая схватка, в которой все, кто работал в ней, были убиты. И благодарила слезно Бога Милка, узнав поутру о нападении, за то, что сын ее Вуз накануне пришел их наведать и так и остался ночевать.

И тогда Аврам вызвал из стана слуг самых сильных и преданных и поселил в доме, который стал им крепостью. И люди эти днем и ночью дежурили на улице, чтобы не подпустить разбойников и не дать им забросать дом горящими факелами.

А в городе беспорядки только увеличивались, и дошло уже до того, что разбойники начали нападать на жителей средь бела дня. И тогда, чтобы не допустить худшего, судья Субус Тал-Тал, который взял на себя самозвано правление Харраном, вынужден был послать за помощью к царям Халдейским - вместе с великими дарами, которые были частью составлены из богатств, наворованных в Храме Син, а частью вытребованы у богатых горожан.

И вскоре помощь пришла во главе с царским воеводой Уш-Ушаном, который привел с собой сто пятьдесят воинов. А Воевода этот был известен своей непомерной жестокостью, о чем говорило и его имя - Кровавый Хлыст.

Первое, что сделал Уш-Ушан - отстранил Субуса от власти и стал распоряжаться городом как своей вотчиной, а горожанами - как своими рабами. Сразу по прибытию в Харран, Уш-Ушан также приказал запереть все городские ворота. Теперь, чтобы войти в город или выйти из него, требовалось испросить особое разрешение у нового правителя. А разрешение такое он почти никому не давал. И понятно, что горожане были недовольны, ведь Харран жил торговлей. Но выборным купцам, что пришла к Уш-Ушану с просьбой отменить тяжкое для них распоряжение и принесли ради этого дорогие подарки, воевода сказал, что решение такое принято для общего блага - чтобы не позволить войти в Харран новым разбойникам и не дать ускользнуть тем, кто творил безобразия. Когда же купцы стали возражать, Уш-Ушан грубо прогнал их, обозвав неблагодарными трусами.

А на следующий день отряды солдат с приданными к ним стражниками начали обходить весь город, особенно кварталы бедноты, устраивая облавы на молодых парней. Людей хватали на улицах и на рынке, в харчевнях и даже в их домах. А всех, кто пытался убежать или сопротивлялся, жестоко избивали на месте. Потом этих несчастных, многие из которых были невинны, жестоко пытали, требуя, чтобы они признались в совершенных злодеяниях или назвали имена разбойников и места, где они прячутся. Некоторые из пойманных, действительно оказавшиеся из числа лихих людей, не выдержав пыток, называли имена своих дружков и места сходок. Но были и такие, кто оговаривал себя, лишь бы его перестали бить, а после принужден был называть имена других невинных людей.

Чтобы еще больше напугать разбойников, по распоряжению Уш-Ушана каждый день на площади перед пепелищем Храма Син, куда насильно сгоняли жителей, устраивались показательные казни разбойников и тех, кто таковыми были признаны воеводой. И каждый раз несчастных людей казнили по-иному - одна казнь ужаснее другой. Если в первый день пятерых несчастных просто повесили на деревянных перекладинах, то следующих пятерых четвертовали, разрубив нагие их тела на части огромными топорами - как бычьи туши. Следующих пятерых сварили в котлах с кипящим маслом, а после еще ободрали - с еще живых - вздувшуюся волдырями кожу вместе с кусками мяса, оставив умирать истекающими кровью. Потом других посадили на колья, на которых несчастные дергались много часов от невыносимой боли - и тем еще больше умножали свою боль и приближали смерть, которая им могла видеться как желанное избавление. Последних пятерых, привязав к столбам, избивали палками, дробя кости, начав с пальцев ног, а когда люди повисали в бессилие на веревках, словно соломенные куклы, не в силах шевельнуть ни одним членом, приканчивали, раскроив черепа булавами с медными шипами.

Уш-Ушан не напрасно демонстрировал свою нечеловеческую изобретательность - всех, кто видел эти пытки, брал ужас от мысли, что и они могут быть вот так же невинно схвачены и казнены. И каждый из жителей Харрана испуганно представлял себе, какой из этих казней его могут подвергнуть?

Уже на третий день после прибытия Уш-Ушана разбойничьи набеги в Харране прекратились. На улицах было пусто даже днем - ни одного мужчины старше сорока лет, лишь женщины, старики, да дети, которым удавалось убегать от строгого родительского надзора: ватаги дерзких детей ходили за солдатами и стражниками, чтобы подглядеть их очередные жестокости, сколько их не отгоняли.

Однако, хотя разбойники и притихли в своих норах, а город совершенно подчинился жестоким правилам, введенным Уш-Ушаном, облавы и аресты продолжались, поскольку

уже пойманные люди называли под пытками все новые имена.

***

Аврам и Нахор сидели друг против друга за широким деревянным столом.

- Что будем делать? - спросил Аврам младшего брата.

- Я не знаю, - честно ответил Нахор. - А ты что посоветуешь?

- Ты ведь понимаешь, брат, чем нам грозит власть царского воеводы? Мы с тобой участвовали в заговоре против тетки царей Халдейских. Правительница погибла. Храм сожгли. А мы здесь - как в ловушке. И не только мы одни. Наши жены здесь. И все твои дети. И Лот.

- Но ведь пока не трогают, - неуверенно возразил Нахор.

- Это только пока. Сейчас воевода разбойниками занят. А как всех схватит да установит в городе порядок, сразу о заговорщиках и вспомнит. Вот Субуса воевода отстранил в первый же день, сказав, что, пока сам в городе, нам другого судьи не надо. Так что Субус нам теперь не защитник - сам сидит в своем доме как в тюрьме. А если нам еще распрю с Халдейскими царями припомнят? Не верю я, что забыли цари о своей обиде.

- Да, - согласился, вздохнув тяжело, Нахор, - это так. Но что мы можем сделать в свою защиту? Ведь ворота города для всех закрыты - не убежишь.

- Ни для всех, - сказал Аврам. - Некоторые смогли уехать. Вот и нам надо как-то исхитриться разрешение от воеводы получить.

- Так то купцы заезжие! - снова возразил Нахор.

- А мы разве не заезжие? И мы здесь чужие. Вот об этом и надо сказать воеводе: что, мол, уезжаем совсем. И подарок хороший дать.

- Подарок! Тут одним подарком не отделаешься. Разве я против? Я хоть половину добра отдать готов, чтобы только души наших жен да детей от злой судьбы уберечь! Но ведь может и не отпустить! А мы ему только о себе напомним - тогда точно накажет!

- Что так накажет, что эдак. Надо попытаться - хуже не будет. И сколько затребует откупных - столько и отдать. Тут о жизнях наших спор, а не о выгоде! - сверкнул глазами Аврам.

- Трудно это будет, - вновь уныло вздохнул Нахор.

- Да уж - нелегко! Только раньше надо было думать! Не я ли вам столько раз говорил, что уезжать надо? Давно бы уже в Ханаане были! А все ты - никак не уймешь свою жадность!

- Опять ты о своем Ханаане заладил! Не о Ханаане сейчас речь, Аврам! Спасаться надо - с этим я согласен. В этом городе уже как прежде не будет. Теперь здесь не поторгуешь вольно. Все цари под себя возьмут, да такие налоги поставит - себе в убыток торговать придется!..

- Так пойдешь ты к воеводе? - нетерпеливо спросил Аврам.

- Я?! - испугался Нахор. - Почему - я?

- А кто у нас торговец знатный - разве не ты? - усмехнулся Аврам. - Но если не хочешь, я пойду - только потом не сердись на то, как сторгуюсь.

- Ладно, пойду я, - согласился Нахор. - А может, подождем еще пару дней?

- Нет! Идти надо. Прямо завтра с утра!

Нахор вернулся домой лишь к вечеру. Все уже начали волноваться - не случилось ли чего с ним.

- Сговорился, - сказал Нахор, оглядев с порога встревоженные лица домочадцев, которые все почти вышли его встречать. - Отпустит нас воевода. Обещал.

- Что ж ты тогда такой невеселый, Нахор? - спросил Аврам. - Ты ведь всех нас сегодня спас!

- А чему радоваться? - ответил хмуро Нахор. - Скажу тебе, сколько воевода запросил с меня за свободу - сам огорчишься. Ведь все, все почти придется отдать, что заработал за годы торговли в Харране!

- Брат! - воскликнул Аврам, обняв Нахора. - Да что деньги - разве жизнь не дороже? Ты ведь и сам знаешь: удача как вода переменчива - в одном месте прибывает, в другом убывает. Ты потерял - это жалко. Но ведь у нас с тобой еще стада есть! Знаешь, как стада наши возросли? И ведь мы одна семья: что мое, то твое. Разве ж ты со мной не поделился, если бы я в убыток попал?

- Оно верно, - сказал Нахор, чуть просветлев лицом, - Но ведь обидно!

- Конечно - обидно! Но мы больше выиграли! Вольные мы теперь. Снова вольные!..

А когда уйти сможем - сказал воевода?

- Сказал - через несколько дней. Когда ворота откроет.

- Ну, вот и хорошо, - улыбнулся довольно Аврам. - Тогда готовиться будем. А я Богу нашему помолюсь и жертву принесу. Снова он нас спас - не оставил!

***

Самое удивительное случилось через два дня после того, как облавы и казни прекратились. Горожан снова согнали на площадь, где уже стояли в длинном ряду более двухсот арестованных, связанных между собой и заключенных в деревянные колодки.

Вначале Уш-Ушан обратился к горожанам с речью.

- Жители Харрана! Я, Уш-Ушан, воевода царей Халдейских, да не ослабнет их мощь, собрал вас сюда, чтобы сказать вам мое последнее слово!

Прислан я был сюда, как вы знаете, по приказу царей наших милостивых, что во всех делах своих радеют о безопасности и благополучии подданных своих, а также по просьбе вашей о помощи в защите от разбойников, что захватили власть в городе и творили беззаконное насилие над мирными людьми!

Вот они - смотрите! Это те, кто поджигали ваши дома, убивали ваших родных, грабили

ваше имущество и беззаконием своим дерзким покушались на власть царей Халдейских!

Некоторые из них, самые отъявленные, уже наказаны нами жестоко. А этих всех ждет наказание по вине их - будут они все сосланы до конца дней своих в южные области на рытье каналов, где предстоит им отныне состоять на положение рабов бесправных! Будут они теперь лишены защиты законной, какую может ждать от царей наших справедливых каждый мирный гражданин. Ибо, кто не хочет жить как человек, достоин, чтобы с ним обращались как с животным!

Но виновны в бедах ваших не только эти разбойники! Виновны вы все - те, кто терпеливо сносил насилие. Ибо, кто не дает отпор беззаконию, сам его умножает! И если бы была в этом деле моя воля, то многие бы еще понесли наказание из вас. Но цари наши милостивые, что послали меня к вам на помощь, внушили мне быть жестоким лишь к явным разбойникам, прощая тем, чья вина невелика. И вот, в знак проявления бесподобного терпения и божественной доброты царей наших Халдейских, отпускаю я даже некоторых из тех, кто был схвачен нами, изобличен в провинностях разных, но чья вина оказалась не столь непростительна. Получите их обратно, матери и отцы, и накажите по своему усмотрению за их грехи!

После этих слов солдаты вытолкали из задних рядов примерно полтора десятка испуганных мужчин и, подгоняя их копьями, направили к толпе, которая приняла несчастных возгласами удивления и даже некоторого восторга.

А Уш-Ушан в это время довольно улыбался хитрой улыбкой - теперь никто не посмеет упрекнуть его в несправедливой жестокости.

- Жители Харрана, - продолжил воевода, как только толпа немного поутихла, - завтра мы открываем городские ворота для всех желающих выехать и для тех, кто ждет, чтобы войти. Но предупреждаю, чтобы не было от вас недовольства: каждого, кто войдет и выйдет, будут обыскивать мои солдаты! А делаем мы это для того, чтобы невозможно было разбойникам и их наследникам вывезти из города добро наворованное, а новым разбойникам - ввезти оружие, чтобы противостоять нам.

И еще! Объявляю вам, что властью данной мне царями Халдейскими, я лишаю начальника стражников Харрана Нунуша его должности за то, что не проявил он необходимой твердости, когда это от него должно было ожидать! Лишаю я также должности городского судью - Субуса, на котором лежат подозрения в заговоре против власти, после чего и случились в городе беспорядки! Они оба будет отправлены сегодня же под конвоем в Ур - на справедливый суд царей наших милостивых. Распускаю я также весь отряд городских стражников - нам не нужны их услуги, пока мы в городе! Сам же я буду исполнять обязанности правителя города, пока цари Халдейские не сочтут возможным прислать мне достойную замену. Все!

А теперь расходитесь смирно, и пусть каждый займется своим делом - как в обычные дни!

Но толпа не расходилась, казалось, люди все еще чего-то ждут от нового правителя. И вот в толпе робко, неуверенно прозвучало имя Шам-Шеша, которое многие сразу подхватила и возвысила. Но Уш-Ушан словно и не слышал этого. Он лишь что-то шепнул на ухо одному из офицеров стоящему рядом и тот сразу начал отдавать приказания своим солдатам - и солдаты двинулись на толпу, выставив угрожающе копья.

Уже через пять минут площадь совершенно опустела. А еще через пять минут длинная цепь арестантов двинулась под конвоем в сторону Центральных Ворот Харрана.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 4 weeks later...

***

С Фаррой стало происходить что-то странное.

Как только Лот пошел на поправку, начал быстро оправляться и Фарра.

В один из дней, Бина, зайдя к нему в комнату, к удивлению своему обнаружила старца сидящим в постели. Она быстро подбежала к нему и попыталась снова уложить, но Фарра недовольно оттолкнул ее руку.

- Помоги лучше встать, дура! - сказал Фарра сердито.

- Как же ты встанешь, хозяин? И зачем тебе? - запричитала испуганно Бина.

- Помоги!

Бина неуверенно подошла и подставила плечо. Фарра медленно встал, тяжко охнув и хрустнув костяшками в коленях. Затем они сделали несколько шагов по комнате - Бина с трудом удерживала его соскальзывающее тело.

- Голова что-то кружится, - ослабевшим голосом сказал Фарра, и Бина из последних сил развернула старика и подтащила к постели, на которую они оба рухнули обессилевшие.

- Ничего, встану я еще, - хрипел Фарра, уткнувшись лицом в подушку, - Чую, что встану. Вспомнил про меня Бог зачем-то.

Уложив старика в постель и дождавшись пока он, отдышавшись, затих, Бина поспешила в общую комнату.

- Хозяин-то наш ходит! - выпалила она прямо с порога.

- Как ходит? - удивилась Милка, оторвав взгляд от мотков шерсти, которые они наматывали с Сарой.

И Бина, захлебываясь от нетерпеливой радости, стала рассказывать о чудесной перемене, произошедшей со стариком. По ее словам выходило, что Фарра совершил по комнате почти целый круг, а Бина при этом лишь слегка его придерживала.

- Нахор, Аврам! - позвала мужчин Милка, и когда они зашли в комнату, сказала, - Послушайте, какие чудеса Бина рассказывает!

И Бина вновь повторила свой рассказ, приврав на этот раз еще больше.

- А главное, - закончила Бина, - говорит он так ясно, будто ничего у него прежде с головой и не было! Совсем как прежний наш хозяин - разве это не чудо?

И Бина заплакала, и было непонятно - радуется ли она выздоровлению своего мужчины или жалеет, что не скоро еще кончатся ее мучения со стариком.

А еще через два дня Фарра сидел во дворе, на специально сколоченном для него широком стуле, обложенный со всех сторон подушками. А перед ним сидела вся семья: Аврам с Нахором, Милка с детьми и Сара. А за спинами их стояла Шира и несколько слуг из мужчин. А Бина, неожиданно приободрившаяся в последние дни, стояла, гордо улыбаясь, рядом со старцем, то и дело поправляя одеяло, которое было накинуто ему на плечи.

- Значит, уезжать надумали? - спросил Фарра.

- Да, отец, ты ведь понимаешь, что дальше оставаться нам здесь опасно, - сказал Аврам.

- А как Лот себя чувствует?

- Плохо. Не встал он еще с постели, - сказала Милка, сокрушенно вздохнув.

- Да не хочет он вставать, - поправил ее Нахор. - Ни так уж он и плох. И разговаривать ни с кем не хочет - упрямится.

- Это он с тобой говорить не хочет, - сердито возразила Милка. - А со мной и с Сарой очень даже и говорит.

- Ну, да - подай-принеси, - усмехнулся Нахор.

- Так ты говоришь, что воеводе много отдал за свободу нашу? - спросил Фарра, дождавшись пока муж и жена перестанут спорить.

- Почти все, - ответил Нахор виновато.

- Плохо это. И с чем мы тогда поедем?

- Отец, нельзя нам больше здесь оставаться! Уходить надо, пока ворота открыты и не прознали про нас цари Халдейские! А что до добра, то разве ж мы бедны? У нас стада большие - никогда таких не было. Есть и денег немного. И даже золото есть - у женщин наших, что мы им подарили в украшениях. Как-нибудь дойдем!

Милка неодобрительно посмотрела на Аврама, но ничего не сказала.

Фарра надолго задумался.

- Вот что я решил! Уезжать - надо! Но не следует торопиться. Стада большие только помехой нам будут, а вот золота, что в дороге необходимо, у нас почти и не осталось. А сделаем мы так! Ты Аврам, возмешь с собой большую часть стада и людей, сколько необходимо, и пойдешь в Кархемиш. Там всех животных и продашь. Не очень торгуйся, чтоб быстрее было. А когда воротишься, мы к тому времени уже выйдем из города и будем ждать тебя в стане. Тогда все и решим окончательно. А сейчас мы идти не можем. Слабый я еще, да и Лот слаб - трудно ему придется в пути. А главное - золота нет. Согласен ты?

Аврам засомневался, раздумывая.

- Согласен! - сказал он, наконец. - Но знайте, отец, если вы и на этот раз слово свое не сдержите - я один уйду в Ханаан! И Лота с собой уведу! Тогда уж не обижайтесь.

Фарра лишь усмехнулся в ответ.

Но не только Фарра с семьей решил покинуть Харран. Многие из зажиточных горожан решили уехать, и даже бедняки некоторые. Понимали люди, что не будет еще долго в Харране прежней жизни - вольной, безопасной и богатой. И, как только открылись ворота, потянулись из города люди - кто с животными, груженными добром, а кто и с узелком на палке через плечо. И разъезжались, расходились люди в три стороны от Харрана: кто на Запад - в тот же Кархемиш, кто на Юг - в Мари, а кто на Восток - в Ниневех. И только на Север никто не спешил - в царский город Ур.

И не останавливало людей даже то, что многое из их добра отнимали солдаты воеводы. Обыскивали они людей и караваны на воротах, отбирали самое ценное, говоря при этом, что добро подозрительное, возможно - из наворованного, и следует его прежде проверить: не объявится ли хозяин, признавший за свое? И люди ругались с солдатами, пытаясь доказать, что добро их собственное - тяжким трудом нажитое, но, видя бесполезность споров, плевались в сердцах и уезжали, бросив отнятое на произвол жадного воеводы.

И в Харран купцы стали приезжать гораздо реже - многие слышали о беспорядках в городе и боялись везти туда свой товар.

И видя, как пустеет с каждым днем подвластный ему город, и, испугавшись, что так вскоре и совсем жителей в Харране не останется, приказал Уш-Ушан запереть ворота и никого не выпускать.

Было снова недовольство в городе. Ходили толпой люди на площадь - к дому судьи, где жил теперь воевода, но встретили их солдаты копьями и мечами: многих побили, а некоторых, для острастки, посадили в тюрьму, потребовав с родных большого выкупа.

И так получилось поэтому, что, когда Аврам вернулся из Кархемиша, распродав животных, не мог он войти в Харран без боязни, что его обратно не выпустят. А Фарра с семьей не мог выйти.

***

Сара сидит в комнате Лота за низеньким столом и вышивает узоры на рубашке для Кемуила. Вечно она что-то шьет. Вот Милка, та все время с ним говорит, даже когда при работе: рассказывает новости - что в семье, что в городе. А Сара молчит. Зайдет, спросит, как он себя чувствует и, не дождавшись ответа, садится за столик со своим шитьем.

Она шьет, а Лот на нее смотрит. Не может не смотреть. Стоит она у него перед глазами, даже если глаза он закрывает и претворяется спящим.

Сара наклоняет голову к шитью. Сбоку падает свет от свечи. Какой у нее красивый лоб - чуть выпуклый, без единой морщинки. Нос тонкий, прямой, ноздри почти прозрачные. А губы - губы у нее маленькие, пухлые и всегда чуть приоткрыты, словно застыла на губах нежное слово невысказанное.

А в глаза Саре лучше не смотреть. Когда, бывает, поднимет она вдруг голову, словно встревожившись чем-то, и посмотрит на Лота, у него сразу начинает кружиться голова - словно он падает в глубину ее распахнутых глаз, падает, и никак не упадет. И Лот быстро закрывает глаза, чтобы не упасть совсем.

«Скорее бы пришла Милка ей на смену! - думает Лот, ворочаясь. - Или пусть бы Сара что-нибудь сказала». Когда она говорит, Лоту ни так беспокойно.

- Что? - спрашивает Сара, словно угадав его беспокойство. - Тебе что-то надо?

- Нет, Сара, спасибо, - говорит Лот смущенно. - Просто нога что-то чешется.

- Это у тебя раны заживают, - говорит Сара. - Вот и чешутся. И искупать бы тебя надо. Хочешь, я скажу Шире - она тебя мочалками оботрет?

- Нет, Сара. Я не малый ребенок, чтобы меня женщина купала.

- Стесняешься? И напрасно. Чего ж тут стесняться, раз ты больной? Вот и меня стесняешься - дотронуться не разрешаешь. А Милке позволяешь все. Разве я тебя не такая же сестра как Милка? - спрашивает Сара с нескрываемой обидой.

«Что-то она сегодня разговорилась», - думает Лот, не находя, что ей ответить.

- Вот и говорить со мной не хочешь, - еще с большей обидой говорит Сара.

- Почему же не хочу? - возражает Лот. - Ты сама никогда со мной не разговариваешь.

- Так ты все время глаза отводишь, как я на тебя посмотрю. Или отворачиваешься. Вот я и подумала… Ты и сейчас на меня не смотришь.

Лот оборачивается и смотрит на Сару. Сара улыбается застенчиво и радостно. Но вдруг сама опускает голову.

Она замолчала - и словно оборвалась музыка дивная. Лоту так нравится ее тихий грудной голос. Он чем-то напоминает ему голос матери - такой же нежный и чистый. И Лоту нестерпимо хочется снова услышать Сару.

- Есть вести от Аврама? - спрашивает Лот.

- Да, - говорит Сара, на миг подняв глаза и опустив. - Утром снова приходил от него человек.

- Как же он проходит через ворота? Ведь никого не пускают.

- А по печати, - говорит Сара. - Всем кто в город входит, солдаты метку глиняную с печатью дают. А когда эти люди хотят выйти, они должны пойти к писарю воеводскому. Там они отдают эту метку, а взамен получают другую - по которой солдаты их из города и выпускают. А без метки из города никак не выйдешь.

- А разве нельзя эту метку купить?

- А кто же тебе ее продаст? - улыбается наивности Лота Сара, которой тоже стало спокойнее от разговора. - Писарь не продаст - пытались уже люди его подкупить - его за это воевода высечет. А люди пришлые - и подавно. Как же они потом новую метку возьмут - без старой? Эдак, они сами в Харране останутся. Да и солдаты на воротах - они уже почти всех жителей города, кто повиднее, в лицо знают - и даже с меткой не выпустят.

- Да, хитро придумал этот воевода! - искренно удивляется Лот. - А как же мы из Харрана выйдем, чтобы в Ханаан идти?

- А ты хочешь в Ханаан идти? - спрашивает Сара.

- Да, хочу, - отвечает Лот. - А что мне здесь делать?

- А если только мы пойдем - Авраам и я? Пойдешь с нами? - с надеждой спрашивает Сара и голос ее чуть дрожит.

- А ты хочешь, чтобы я пошел с вами? - спрашивает Лот и смотрит испытующе в глаза Саре.

Сара чуть замешкалась с ответом и опустила взгляд. А потом снова подняла и сказала, улыбаясь:

- Конечно, хочу. Ты ведь брат мне.

- Тогда - пойду.

Сара поднимается со своего места и подходит к постели Лота. Она разглаживает морщины на его подушке, поправляет край одеяла, что сполз с его груди.

- А если хочешь идти, надо тебе быстрее выздоравливать, Лот, - говорит Сара. - Аврам передал сказать, чтобы мы готовились. Он что-то придумал.

Лот берет ее руку, и рука Сары чуть вздрагивает

- Сара, - говорит он, - а можно я у тебя кое-что спрошу? Как брат.

- Можно. Конечно можно, Лот, - говорит Сара.

- Ты любишь Аврама?

Сара неловко пытается высвободить руку, но Лот держит крепко.

- Лот, как же я могу не любить своего мужа? - говорит она укоризненно. - Он ведь муж мне!

- Так ты его любишь как мужа?

- А как же мне его еще любить? - удивляется Сара и, видя, что Лот не отпускает ее руки, добавляет. - Когда замуж выдавали, я не очень хотела идти. Это правда. Пугало меня, что он старше намного. А потом, когда узнала его хорошо… Кого ж мне любить еще, Лот, как не собственного мужа?!..

Сара вырывает руку и идет к своему месту.

Сара снова принялась за шитье. Они молчат долго. А потом Лот говорит:

- Ты красивая, Сара.

Сара улыбается тихо и отвечает, не поднимая головы:

- И ты красивый, Лот. Мне приятно, что у меня такой красивый брат. И все у тебя будет хорошо, Лот. Уж ты поверь мне.

***

Нахор несколько раз ходил к Уш-Ушану, чтобы напомнить о его обещание выпустить их из города. Но каждый раз воевода отклонял просьбу, говоря, что еще не время. Пусть, мол, люди успокоятся, перестанут уезжать, тогда он их и выпустит. Да и вообще - зачем им уезжать? Чем им здесь плохо? Жизнь в городе постепенно налаживается и, пока он, Уш-Ушан, правит Харраном, Фарра с семьей может рассчитывать на его покровительство. А в последний раз Уш-Ушан даже наорал на Нахора, пригрозив ему наказанием, если он еще раз побеспокоит его, и приказал немедленно открыть лавку и заняться восстановлением кузни.

Тогда Аврам и предложил свой план. И Фарра согласился, хотя Нахор и был против, поскольку считал план очень рискованным.

С этого дня Аврам начал посылать в Харран своих людей под видом купцов. И заходило их каждое утро пять-шесть человек, а выходило вечером меньше - один или двое мужчин оставались в доме Фарры. А те, что выходили, вывозили в мешках с пшеницей или открыто, под видом купленного, кое-какое добро семейное - не самое дорогое, но необходимое. И так получилось, что вскоре собралось в доме Фарры до двадцати молодых и крепких слуг, а многое из добра сумели вывезти. И Нахор время не терял также - смог он продать кое-что в городе из своих прежних товаров и добра семейного и обратить в золото и серебро. Только дом и кузню не стали продавать они, и мебель с утварью, что у них была, чтобы не вызвать подозрения.

И вот, в одно утро, вошел в город сам Аврам на ослах и верблюдах, и были с ним еще семь слуг. И не стал брать Аврам у солдат метки, сказав, что приехали они надолго - к семье своей, и назвал свое имя.

И в тот же день, вечером, незадолго до закрытия городских ворот, увидели вдруг солдаты, которые в это время были обычно заняты погрузкой на повозки отобранного добра, чтобы отправить в городские амбары, как приближается к воротам большой караван. Тогда некоторые солдаты по приказу старшего из них бросили свое занятие, и пошли навстречу каравану. Но не успели солдаты приблизиться, как вдруг выбежали из задних рядов люди с мечами и смяли их в короткой драке. И тех солдат, что остались у ворот, тоже быстро перебили, а некоторых связали. И тогда караван свободно вышел из города.

Так Фарра с семьей своей и всем добром, что удалось спасти, вышел из Харрана.

За воротами их уже ждала подмога - большой отряд, что прятался до времени за ближайшим холмом. И, пропустив караван вперед, встал этот отряд, который возглавил Аврам, перед городом, чтобы встретить солдат Уш-Ушана, если они будут высланы в погоню. Но из города так никто и не вышел - закрылись вскоре ворота: хоть и был разгневан Уш-Ушан на семью Фарры, и хотелось ему их наказать, но, обдумав дело, решил воевода оставить как есть, ибо понимал, что у Аврама людей много и будут они биться до последнего. И прождав до темноты, двинулся Аврам с людьми вслед за караваном по дороге в Кархемиш.

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

  • 3 weeks later...

***

Нахор несколько раз ходил к Уш-Ушану, чтобы напомнить о его обещание выпустить их из города. Но каждый раз воевода отклонял просьбу, говоря, что еще не время. Пусть, мол, люди успокоятся, перестанут уезжать, тогда он их и выпустит. Да и вообще - зачем им уезжать? Чем им здесь плохо? Жизнь в городе постепенно налаживается и, пока он, Уш-Ушан, правит Харраном, Фарра с семьей может рассчитывать на его покровительство. А в последний раз Уш-Ушан даже наорал на Нахора, пригрозив ему наказанием, если он еще раз побеспокоит его, и приказал немедленно открыть лавку и заняться восстановлением кузни.

Тогда Аврам и предложил свой план. И Фарра согласился, хотя Нахор и был против, поскольку считал план очень рискованным.

С этого дня Аврам начал посылать в Харран своих людей под видом купцов. И заходило их каждое утро пять-шесть человек, а выходило вечером меньше - один или двое мужчин оставались в доме Фарры. А те, что выходили, вывозили в мешках с пшеницей или открыто, под видом купленного, кое-какое добро семейное - не самое дорогое, но необходимое. И так получилось, что вскоре собралось в доме Фарры до двадцати молодых и крепких слуг, а многое из добра сумели вывезти. И Нахор время не терял также - смог он продать кое-что в городе из своих прежних товаров и добра семейного и обратить в золото и серебро. Только дом и кузню не стали продавать они, и мебель с утварью, что у них была, чтобы не вызвать подозрения.

И вот, в одно утро, вошел в город сам Аврам на ослах и верблюдах, и были с ним еще семь слуг. И не стал брать Аврам у солдат метки, сказав, что приехали они надолго - к семье своей, и назвал свое имя.

И в тот же день, вечером, незадолго до закрытия городских ворот, увидели вдруг солдаты, которые в это время были обычно заняты погрузкой на повозки отобранного добра, чтобы отправить в городские амбары, как приближается к воротам большой караван. Тогда некоторые солдаты по приказу старшего из них бросили свое занятие, и пошли навстречу каравану. Но не успели солдаты приблизиться, как вдруг выбежали из задних рядов люди с мечами и смяли их в короткой драке. И тех солдат, что остались у ворот, тоже быстро перебили, а некоторых связали. И тогда караван свободно вышел из города.

Так Фарра с семьей своей и всем добром, что удалось спасти, вышел из Харрана.

За воротами их уже ждала подмога - большой отряд, что прятался до времени за ближайшим холмом. И, пропустив караван вперед, встал этот отряд, который возглавил Аврам, перед городом, чтобы встретить солдат Уш-Ушана, если они будут высланы в погоню. Но из города так никто и не вышел - закрылись вскоре ворота: хоть и был разгневан Уш-Ушан на семью Фарры, и хотелось ему их наказать, но, обдумав дело, решил воевода оставить как есть, ибо понимал, что у Аврама людей много и будут они биться до последнего. И прождав до темноты, двинулся Аврам с людьми вслед за караваном по дороге в Кархемиш.

***

Шел караван всю ночь. Шел по проторенной дороге широкой, а вдоль дороги гнали пастухи стада. И была ночь лунная, так что невозможно было сбиться с пути. Но все равно часто было слышно, как перекликаются люди далеко впереди и позади каравана. И шли они без остановки до рассвета, а когда наступил рассвет, сделали небольшой привал, не разбивая шатров, и снова двинулись в дорогу. И только к полудню, когда люди и животные уже почти выбились из сил, и когда стало ясно, что никто вслед каравану не гонится, сошли они с дороги и разбили шатры, чтобы пообедать и передохнуть до следующего утра.

А на следующее утро был у них совет в большом шатре Фарры.

Собралась здесь вся семья. И были также старшины из пастухов. И начали они обсуждать, как им быть дальше.

А Фарра за время дороги совсем ослабел - еле сидел на своем месте. И сказал Фарра:

- Не чувствую я сил своих. Не смогу я идти дальше. Видно, разгневался Бог на меня за мои грехи прежние и за мое упрямство недавнее - что не послушался я Вестника и не вышел в Ханаан, когда велено мне это было. И вот теперь отнял Бог у меня последние силы, чтобы не мог я идти в землю обетованную. Заказана мне Богом земля Ханаанская! И не пойду я туда!.. А вы - решайте сами. Благословлю я тех, кто уйти захочет. И тех, кто останется со мной, благословлю тоже.

И воцарилась тишина в шатре долгая.

А потом Аврам сказал:

- Отец, как же мы без вас пойдем? Это вы просто с дороги устали - давно на воздухе не были да на верблюде не тряслись. Да и мы все устали. Не шутка - столько часов в дороге. Мы подождем вас, пока вы снова силы обретете, а потом и двинемся все вместе!

- Нет! - сказал Фарра горько. - Не дойду я. Если останусь, может еще и поживу немного, чтобы замолить грехи свои. А если пойду дальше - не выживу.

- Но ведь вы уже почти умирали, отец! - пылко воскликнул Аврам. - Мы и не надеялись, что оживете чудесно. Но ведь вернул вам Бог силы зачем-то?! Почему же вы в милости его к вам сомневаетесь? Не даст Бог вам умереть, пока не выполните его наказ - верю я в это!

- Аврам, зачем же ты отца мучаешь? - вмешался Нахор. - Не видишь разве - хочет он идти, но не может. А если в дороге умрет? За себя скажу: коль отец не пойдет, то и я не пойду. Не оставлю я отца ни за какие обетованные земли!

- От тебя я другого и не ждал, Нахор! - сурово сказал Аврам. - Никогда ты не верил в Бога нашего!

- А это мне лучше знать - в кого я верю, а в кого не верю! - резко ответил Нахор. - Ты сам не знаешь, куда идешь и на что идешь, а готов всех за собой тянуть. Вот пойди в Ханаан, осмотрись, и если найдешь там рай земной, возвращайся за нами. Тогда и мы все за тобой в Ханаан пойдем. Только, как я слышал, нет там никакого рая - такая же земля, как и везде. И люди - такие же. И еще неизвестно, как тебя эти люди встретят - чужака на своей земле. Одним словом, остаюсь я! А ты, если бродяжничать охота приспела, иди себе!

- И пойду! - вскочил Аврам на ноги. - Даже если вы все меня покинете - пойду! Ибо нет для меня никого и ничего дороже Бога моего! А уж он-то меня не оставит!..

- Сядь, Аврам, - тихо сказал Фарра. - Не могу я кричать как ты. Только слово мое столь же твердое, как и твое. Я - остаюсь. И не надо вам между собой ругаться и выставлять одного перед другим неправым. Только Бог вас рассудит. И хоть я вам отец, пусть каждый решает за себя. А я за себя уже решил.

- Но куда-же вы пойдете, отец? Ведь в Харран возвращаться вам нельзя! - с горечью воскликнул Аврам

- Верно, в Харран нельзя. И в Кархемиш нельзя. В любом городе будем мы теперь гостями нежеланными. Ибо дважды мы уже враги царевы. И где бы мы не были, правители выдадут нас, если цари Халдейские затребуют головы наши. И поэтому пойдем мы в степь - на Юг. Знаю я там одно место доброе - и травы много и воды вдоволь. Бывал там в молодости. А главное - пусты эти земли, никто на них не живет. Вот там мы и встанем на первое время. И коль никто нас там беспокоить не будет, построим мы на этом месте, коль Бог позволит, городище свое - и сделаем окрестности своей вотчиной.

- Вот это дело! - оживился Нахор. - Давно пора на своей земле осесть! А чем мы хуже других? Почему всегда должны быть у кого-то в услужении? Есть у нас и стада, есть деньги, есть люди. Пусть только сунется кто!..

- Воевать будешь? - презрительно усмехнулся Аврам.

- И буду! За свою землю - буду! А ты думаешь, тебя в чужой земле ждут? Думаешь, так вот просто придешь и возьмешь ее? Может она и обетованная Богом, земля эта Ханаанская, только ведь на земле этой люди живут! Они ее просто так чужаку не уступят!.. Аврам, ну куда тебе ехать? Оставайся! Нельзя нам сейчас делиться, коль задумали свое городище основать - нам сейчас каждый человек, каждый сикель серебра, каждая скотина в помощь!..

- Нет! - сказал упрямо Аврам. - Если я сейчас не уйду, всю жизнь мне покоя не будет. Не предам я обещания Богу моему за жизнь спокойную!

- Делай, как знаешь! - махнул рукой Нахор. - Если уж ты отца не слушаешь… А решишь вернуться, мы всегда тебя с радостью примем.

- Я тоже поеду, - сказал Лот, тяжело вставая с подушки.

Все оборотились к нему с изумлением. Даже Аврам удивился. И только Сара довольно улыбнулась, как будто уверена была с самого начала.

- Ты-то куда, Лот?! - вскричал Нахор. - Ты ведь больной совсем! И неужели ты бросишь деда своего? Он ведь души в тебе не чает, Лот!

- Я не больной уже почти. Если сюда доехал, то и дальше ехать смогу.

- Да кто тебя пустит?! Ты мальчик совсем!

- Не мальчик я. И пусть кто-то посмеет меня остановить, - сказал, нахмурившись, Лот.

- Оставь его, Нахор, - вмешался Фарра. - Сказал я: каждый за себя решает. Сказал, и знал, что так будет. Внук он мой, моя кровь. И делает то, что сам бы я сделал, будь у меня сила его и дерзость к жизни.

- И вы! - продолжил Фарра, обращаясь к старшинам пастухов. - Идите к людям и расскажите обо всем. И пусть каждый из них тоже решит. А как разделяться люди, так и будем делить добро - по числу… А теперь оставьте меня все. Устал я очень. Устал.

***

Весь следующий день стан гудел как растревоженный улей. Люди сходились в кучи, ругались, доказывая что-то друг другу, потом расходились недовольные и снова сходились, чтобы вступить в еще более непримиримый спор. Вспыхивали даже драки тут и там от горячих споров, но драчунов быстро разнимали и разводили в разные стороны стана, где продолжали в чем-то убеждать.

Ни Фарра, ни Аврам в этих спорах участия не принимали, укрывшись в своих шатрах. И только Нахор иногда выходил наружу - и тогда к нему подходили некоторые и он им что-то тихо и коротко говорил.

На следующее утро все собрались перед шатром Фарры. Было их много - вместе с женщинами и детьми до семисот человек. И стояли они не в одной толпе, а разделились, хотя никто их к этому не понуждал. Большая часть из них сдвинулась в сторону, где стоял Нахор с семьей. А меньшая - стояла за Аврамом. И некоторые люди еще продолжали переходить из одной группы в другую, словно поняв только что, что не там встали.

И была еще одна группа. Совсем небольшая - человек пятнадцать. Были это в основном подростки и юноши, и стояли они, тесно окружив Лота, хоть и на стороне Аврама, но как бы отдельно.

И когда Фарра вышел из шатра, он сразу все понял, оглядев пристально толпу, словно вглядываясь в лицо каждого человека. И под взглядом его несколько мужчин с семьями, опустив головы, словно стыдясь чего-то, покинули ряды Аврамовы, и перешли к людям Нахора. А Фарра лишь горько усмехнулся, заметив это.

И подошел Нахор к Фарре, держа на руках сына своего младшего Кеседа, и, пока шел, обернулся на миг, чтобы оглядеть ряды свои. И увидев, что за ним большинство народа, улыбнулся довольно и встал по правую руку от Фарры. И подошел также Аврам и встал сурово по левую руку, но чуть в стороне. И все затихли. И тогда Фарра сказал:

- Люди рода моего! Говорю я вам, отец ваш и господин, слова благодарности за службу вашу прежнюю - верную! Всегда я о вас радел, всегда старался жизнь вашу устроить справедливо и безопасно - сколько было на то моего разумения и сил. Но ныне стал я слаб - возраст пришел. И душа моя не прельщается более заботами мирскими - хочется ей покоя и отдыха. И решил я посему отдать вас заботам сыновей моих: старшего сына моего Аврама и другого сына - Нахора. Отныне они вам господа и защитники…

И знаете вы, люди, что хочет уйти от нас Аврам. Хочет он уйти в Ханаан, - землю далекую и неизвестную, - чтобы поставить на новой земле шатры свои и сделать эту землю домом себе и тем, кто пойдет с ним…

И я его на это отпускаю с благословением! И всех, кто решит пойти за ним - тоже благословляю моим благословением отеческим и щедростью господской. Получат те, кто пойдет с Аврамом долю свою от богатств наших. И все вместе получите вы долю общую справедливую, чтобы не было вам недостатка ни в чем в земле чужой.

А те, кто захотят остаться под рукой Нахора, будут жить как прежде - по договору обычному. И хотим мы, кто решил остаться, пойти на Юг, - в степи безлюдные, - и поставить там городище свое, где будем хозяйствовать вольно. И кому это нравится - пусть остается.

И если есть среди вас такие, кто хочет уйти совсем, этих тоже мы отпускаем без упреков - дадим мы таким долю их по семье. Ибо не хочу я никого принуждать решением своим. Знайте все, что предстоят нам трудности неиспытанные - и тем, кто решится уехать, и тем, кто останется. И пусть каждый сам подумает - что для него лучше…

Осип голос у старца, пока он говорил, и совсем он ослаб - зашатало его, так что Нахору пришлось под конец взять его под руку. А как только закончил Фарра говорить, усадил его Нахор заботливо на пододвинутую табуретку.

А люди вокруг зашумели, переговариваясь, и стали сходится две толпы для обсуждения, и скоро вовсе слились.

И тогда вышел Аврам вперед к толпе и сказал громко:

- Люди! Ухожу я нынче! Ухожу в землю Ханаанскую! Давно должен был уйти, но так случилось, что задержал свой обет!..

И должны вы знать, что ухожу я не по желанию, а по обязанности, что возложил на меня Бог наш - Бог Земли Всей, Бог Единый!..

И никого я за собой идти не прошу!

Кто верит в Бога нашего, тот поверит и мне - и пойдет за мной!

А кто не верит - пусть лучше останется: не нужны нам неверующие!..

И ничего я вам не сулю - тем, кто пойдет за мной! Ни богатств несметных, ни жизни легкой, ни чудес благодатных! И открыто предупреждаю я, что будет нам тяжек выбор наш, многие трудности сулит он нам.

И только вера моя в Бога моего обещает вам, что будет нам в итоге благополучие во всех делах наших! И если есть среди вас верующие вслед мне - назову вас братьями своими по вере! И буду жить с вами не как господин со слугой, а как брат с братьями меньшими!..

Все я вам сказал. Остальное сами решайте. И если найдутся средь вас уверовавшие, запишитесь у Лота - племянника моего, что первым за мной пойти решился. И будем знать мы поутру - сколько нас, чтобы произвести дележ справедливый. А на другой день - пойдем с Богом!

Ссылка на комментарий
Поделиться на других сайтах

Join the conversation

You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.

Гость
Ответить в тему...

×   Вы вставили отформатированное содержимое.   Удалить форматирование

  Only 75 emoji are allowed.

×   Ваша ссылка была автоматически встроена.   Отобразить как ссылку

×   Your previous content has been restored.   Clear editor

×   You cannot paste images directly. Upload or insert images from URL.

Загрузка...
×
×
  • Создать...