Исмаил Сафарали

[Lalinha]

Исмаил Сафарали.

"Похороны"

Похороны были назначены на четыре часа. Ехать предстояло недалеко, однако, чтобы избежать пробок, с работы мы договорились выбраться минут в пятнадцать четвертого. Я решил выехать с общей группой, потому что знал: если отправлюсь сам, на своей машине, – непременно опоздаю. Или, что еще хуже, прибуду раньше времени. Пунктуальностью я, увы, никогда не мог похвастаться.

В три десять Фаик, наш курьер, добровольно взявший на себя функции организатора проезда до дома покойных, а потом и на кладбище, обошел кабинет за кабинетом и попросил всех выйти на улицу, где нас уже ждал белого цвета, сильно побитый с правой стороны автобус. Водитель стоял тут же и дымил очень вонючими сигаретами. Старая женщина в келагаи что-то недовольно прошипела в его сторону. Шофер выслушал, сплюнул и повернулся к ней спиной. Через год водитель, его звали Мовсум, умрет от рака легких в больнице Нефтяников, куда его по знакомству устроит двоюродный брат Ага, ранее работавший на платформе в открытом море. Сам Ага сломает руку, и ему придется выйти на пенсию. Пенсии не хватит на содержание семьи, и его сын Рустам начнет грабить квартиры, чтобы заработать немного денег. Рустам будет застрелен полицией при попытке побега с места преступления в 62-ой день рождения их соседа Миралем-киши, 14 мая 2009 года.

Работники нашей конторы выходили медленно, не торопясь. Всем было понятно, что поездки на кладбище и созерцания ужасной семейной трагедии не избежать: спроси каждого, и он предпочел бы остаться в кондиционированном, чистом офисе перед компьютером, нежели трястить в машине сорок минут по дороге на кладбище в поселок, куда очень редко заезжали чисто вымытые, не привыкшие к грязи автомобили горожан. Последним, как обычно, вышел Фариз, вице-президент компании, старший нашей траурной делегации. Президент компании демонстративно игнорировал всяческие праздничные и траурные мероприятия, имеющие отношение к его работникам. За эту черту не по годам состарившаяся уборщица Сура-хала называла его «урус баласы», хотя почему именно урус, сказать было сложно.

Мы расселись в автобусе, и он медленно пополз по только что положенному асфальту. Миновали станцию метро «Сахиль», проспект Нефтяников, выехали на Баксовет и оттуда наверх, в сторону Ясамала. По дороге все хранили значительное молчание, и только Фаик без умолку рассказывал Фаризу, как много он кушает, и что сегодня на завтрак, например, он съел тарелку плова. Обычно всем надоедали его бестолковые истории, но сейчас все семеро одетых в черные и серые костюмы мужчин в душе благодарили его за болтовню, ибо это мешало им сосредоточиться на собственных мыслях. Каждый представлял себе свою собственную смерть и строил сценарии возможных ее причин. Джавид, начальник одного из отделов, представлял себя спасающим свою тонущую сестру (хотя никакой сестры у него не было, Джавид был единственным ребенком в семье, потому что через год после его рождения его отца уволили с работы. Дела не ладились, и родители решили больше не заводить детей. Данная фантазия позволяла Джавиду удовлетворить сразу две несбыточные мечты – иметь сестру и умереть героем), которая, несмотря на его братские увещевания, все-таки зашла в море в дождливую и ветренную погоду. Что она там потеряла в такую холодину, Джавиду так и не удалось домыслить. Анар, работник Джавида, представлял, что его убивают ножом в пьяной драке (Анар был верующим и не пил), возникшей на почве ревности. Анару грезилось, что он, после долгих ухаживаний, смог завоевать сердце своей сокурсницы Гюльшан, но ее бывший жених, Мехман, огромный, особенно в представлении Анара, парень, не даст им насладиться счастьем влюбленности. Согласно фантазии Анара, Мехман подкараулит его у верхних ворот крепости и в драке пырнет его прямо в живот. Анар героически погибнет в машине скорой помощи по дороге в больницу имени Семашко. Доктора будут смотреть на него и без слез на глазах говорить друг другу, что парень уходит. На самом деле, Анар умрет от остановки сердца через 13 лет 234 дня и 14 часов, холодной зимой 2021 года, 21 января, занимаясь любовью с малолетней проституткой на двенадцатом этаже гостиницы «Марриот», куда он придет с другом Олегом после обильного застолья в кябабной на углу Хагани и проспекта Азадлыг. Они, пьяные, в предвкушении веселья с девочками, оплатят счет в 215 манатов. Официант Мири обманет их на 47 манатов и потратит их на сигареты и новые плавки.

Мы медленно подъехали к дому покойных и остановились на противоположной стороне дороги, так как на спуске к траурной палатке ремонтировали дорогу, и машина проехать никак не могла. Как только я ступил на еще черно-рыхлый асфальт, мне в лицо ударила дорожная пыль из-под колес проехавшего грузовика, что вызвало резкий кашель. Я чуть не упал, но меня вовремя схватил за руку Фаик, а потом с минуту смотрел мне в глаза, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Я его поблагодарил, и мы догнали остальных, уже вошедших во двор ребят. Во дворе было многолюдно. В глаза сразу бросилось большое количество молодых людей, пришедших попрощаться с покойными. Удивительна, и в то же время проста, демография похоронных процедур в зависимости от возраста безвременно ушедшего (а так называют всех покойников, даже если им было 94, и их смерти ждала вся родня, чтоб получить доступ к 1) квартире, 2) накоплениям, 3) машине, 4) прочему. Именно так и будет ждать вся родня смерти Багадур-муаллима, мужчины лет сорока, стоящего напротив меня, соседа покойных. Он умрет в возрасте 90 лет от банального гриппа. Он им заболеет потому, что его невестка будет намеренно оставлять форточку в его комнате открытой в январе 2058 года, за пять месяцев до дня, когда Швеция проиграет по пенальти Аргентине в финале мирового чемпионата по футболу. Капитан шведов Абу-Риад попадет в штангу своим решающим ударом.).

Сейчас нас, припозднившихся коллег покойного, окружат толпы молодых людей: соседи, одноклассники, сокурсники и просто друзья погибших. У всех подавленные лица, все наполнены страхом и желанием быть осторожными на дорогах. Некоторые нервно улыбаются, почти все курят и стараются говорить на нейтральные темы, чтобы прогнать тоску и как-то отвлечься. А через неделю в соседнем дворе от кровоизлияния в мозг умрет проживающий на пятом этаже бывший директор ЖЭКа, Акиф-муаллим, 62-х лет, и у него на похоронах будет всего лишь пять-шесть молодых ребят, дети его друзей, которые, не испытывая решительно никаких чувств к покойному, придут выразить почтение и разделить горе вместе со своими родителями. Стариков будет полным–полно, и все они будут трястить от страха и хвататься за лекарства в кармане, когда гроб с задеревеневшим телом Акиф-муаллима положат в катафалк. Машина поедет на Ясамальское кладбище, где покойному было приобретено место у северо-западного входа, со средней скоростью 43 километра в час. Водителя будут звать Боря, Борис.

Наша скромная делегация встала в круг и тихо обсуждала всякие нелепые рабочие будни. Справа от меня стояли два парня, судя по всему, соседи покойных. Устав от глупой болтовни Фаика, я решил прислушаться к их разговору.

– Как нелепо, Орик, как нелепо! Два брата, вместе, в одной машине. Хотя бы один выжил. Мне так плохо, ты себе не представляешь.

– Я видел, как они отъезжали со двора. Говорили, едем в ресторан, потом на море. Такие довольные были, звали с собой.

– А ты знаешь, как именно они врезались?

– Нет, знаю только, что по дороге туда, еще не успев даже выпить и поесть, на большой скорости не справились с управлением. Говорят, оба погибли на месте.

– Я не могу смотреть на их отца, мне дурно становится, потерять двух сыновей в один день. У них ведь больше никого не осталось, да?

– Ага. Всего два сына и было. Какая трагедия.

В голосе ребят не было и толики фальши. Это действительно была колоссальная трагедия, хуже представить даже нельзя. Натик и его брат Рустам выехали утром в воскресенье за город, и около 11-ти утра, не успев толком протереть глаза, на скорости 156 километров в час врезались в столб электропередач на своем автомобиле БМВ третьей серии. За рулем сидел старший, Рустам. На нем были светлые брюки и голубая льняная сорочка. В кошельке было 350 манатов и фотография родителей. На Натике были спортивные брюки Пума, привезенные отцом из Стамбула за неделю до трагедии, и майка с надписью Quiksilver, купленная в одноименном магазине на Площади Фонтанов. Натик купил ее потому, что хотел познакомиться с продавщицей Фирузой. Он не знал, что она была одинокой матерью и зарабатывала на жизнь, помимо магазинной зарплаты, проституцией в ночном клубе. В среднем, она могла обслужить четыре клиента за ночь. Очень любила коктейль Пинья Колада, который обычно пила двумя соломками, в два глотка за раз.

Смерть была мгновенной. Согласно полицейскому отчету, составленному младшим лейтенантом Абышевым, тормозной путь составлял всего несколько метров, и удар, пришедшийся прямо на середину машины, был невероятной силы. Паталогоанатом зафиксировал у обоих тяжелейшие травмы головы, не совместимые с жизнью. Натик также сломал руку. Домой покойным позвонил дежурный Меликов и сообщил о трагедии. На опознание поехал дядя Рустама и Натика, Ибрагим-ами, на своем новом красном Форде. По дороге обратно ему стало плохо и два дня ему пришлось провести в Центральной Клинической Больнице, в палате 34 на третьем этаже. Он еще вернется туда, по странному совпадению именно в эту палату, когда его разобьет паралич шесть лет спустя. Отец так и не решится взглянуть на ребят. Вместо этого он отрастит бороду и не будет стричь ногти 18 дней.

Было очень жарко, как обычно бывает в Баку на протяжении всего лета. Ветра не намечалось, а влажность была предельно высокой. Из траурной палатки, установленной на детской площадке прямо перед пятиэтажным панельным домом, где жили ребята, вышел помощник моллы и пригласил выпить стакан чаю перед поездкой на кладбище. Мы приняли приглашение и строем зашли в палатку. Внутри было очень душно, и только когда струя воздуха, пущенная вентилятором, прикрепленным к верхнему основанию тентовой конструкции, пробегала по лицу, становилось легко и прохладно. Но удовольствие это длилось всего несколько секунд, а потом вентилятор изменял нам с другими сочувствующими. В вазах на столе были красиво уложены фрукты, каждому гостю подавали стаканчик холодной гянджинской довги, а посередине разложили халву и гогалы. Дешевые иранские лимонные конфеты лежали в стеклянной узорной тарелочке по три штуки на стол.

Принесли чаю, но я подождал еще 5 минут, пока он остыл. Фаик вернул свой чай и попросил сделать его светлее. Я одним глотком выпил довгу, откусил гогал и про себя подумал, что давно не ел такого вкусного гогала. Оставалось еще пять минут до отъезда, и за столом, стоящим справа от входа, где мы и разместились, шел вялый разговор. Фаик, плотный невысокий молодой парень, обильно наделенный силой и, увы, не так обильно – умом, возмущался индийскому обычаю кремации.

– Как можно взять и сжечь дорогого тебе человека?! Пусть даже он умер, пусть! Ну не сжигать же. А куда потом ходить, чтобы отдать необходимые почести? Вот скажите мне, куда? Они их в эту реку бросают, Ранг.

– Не Ранг, а Ганг, Фаик. Это традиция, они есть у каждого народа. Вот ты объясни мне, думаешь, кто-нибудь понимает нашу традицию воровать в доме у невесты, когда ее забирают из дома и везут на свадьбу, а?

– Я обожаю эту традицию!

Тут он явно оживился.

– Видишь эти часы на моей руке? Видишь? Это Касио – настоящие! И я их своровал, когда женился мой брат, и обратно их никто не попросил. Вот и ношу. А что? Здорово ведь!

Я молча слушал и похрустывал свежевыпеченным гогалом, закусывая его халвой и запивая чаем. Удивительно, но самые вкусные гогалы готовят только для поминок. Ей-богу, грустно, зато очень вкусно. Некоторые только для этого и ходят на поминки – вкусно поесть. Молла затянул последнюю молитву перед отъездом на кладбище, и все, за исключением двоих-троих, среди которых был и я, принялись вслед за ним тихо читать молитву. Надо ли говорить, что половина из них и не знала, что надлежало произносить, но в страхе показаться неправильными мусульманами они предпочитали выглядеть посмешищем, нежели опозоренными. Молитва закончилась, и перед тем, как все встали из-за стола, один не в меру любопытный молодой человек задал какой-то вопрос молле. Первое правило яса* – если хочешь избежать головной боли, не спрашивай ни о чем моллу. Эти демагоги только и ждут вопроса, чтобы похвастаться своими знаниями теологии и религиозного быта, причем каждый молла считает себя исключительно последней инстанцией в этих тонких материях. Но, благо, отец покойных сильно схватил за локоть моллу, и тот ответил лишь несколькими короткими фразами.

Солнце было в самом зените и палило нещадно. Выйдя из палатки, я обнаружил уже готовых к отправке сто-двести мужчин, выстроившихся в плотную линию в ожидании процедуры выноса тела. Более молодые, а также члены семьи, зашли в дом, на второй этаж, чтобы вынести тела, завернутые в белые саваны и накрытые сверху легким гянджинским ковром. У блока засуетились, и тут двенадцать человек, потея, вынесли тела двух молодых людей на улицу и аккуратно положили на железные подставки для гробов, предусмотрительно поставленные прямо рядом с подъездом. Гробы накрыли железной решетчатой крышкой, и те же двенадцать человек, живо взяв подставки за железные поручни, церемонно направились через весь двор к дороге по некрутому подъему, где уже ждал черный катафалк. Рядом с этими гробовыми самураями шли пять помощников, готовых, нет, не готовых, а стремящихся перехватить гроб и доказать свою важность, необходимость их присутствия на этом празднике смерти. Вслед за гробами плелись сочувствующие, родственники и друзья покойных. Воцарилась полнейшая тишина, только мухи противно кружились над головой, и с мусорки неподалеку пахло гнилыми фруктами. Тут тягучую тишину разрезал на части вопль матери ребят, короткий, как нож в спину, а за ним последовал тихий, бесконечный, неутешный плач, плечи ее дергались, и черное кялагаи сползло на пол от содроганий. Плакальщицы, что шли возле нее, тоже зарыдали, некоторые даже действительно переживали, а не только потому, что им заплатили за то, чтобы они рыдали на этих похоронах, как они это делали и вчера на похоронах в Дюбенди, и днем ранее, на Ясамале. Отец покойных демонстративно показывал свою стойкость, отдавая в общем-то ненужные команды водителям катафалка и других машин в процессии.

На похоронах собрались все родственники, не было только двоюродной сестры покойных, Тамиллы, у которой за час до похорон разыгралась сильная мигрень, и она сообщила своим убитым горем родителям, матери Тахмине и отцу Зауру, о том, что нехорошо себя чувствует и предпочитает остаться дома. В тот самый момент, что гроб проносили мимо гаража семьи покойных, того самого гаража, где Натик впервые покурил анашу, в 16:04, Тамилла достигла множественного оргазма благодаря усилиям тазобедренного сустава ее сокурсника Илькина, с которым было оговорено время и место свидания – 15:45, дом Тамиллы. Родители будут на похоронах. Ускользнул от внимания Тамиллы тот факт, что Илькин в порыве страсти не возпользовался презервативом, но ее это мало беспокоило. Через три дня они поссорятся и встретятся в следующий раз только через три месяца, когда Илькин отвезет Тамиллу в бузовнинскую больницу на аборт.

Тем временем на похоронах подали один большой Икарус с надписью «Азербайджанская федерация гребли на байдарках» и два микроавтобуса, один белого цвета, а другой синего. Тот, что синего, был куплен водителем недавно за шесть с половиной тысяч долларов. Водитель не знал того, что за два месяца до покупки этот автобус был в сильной аварии. Настолько сильной, что погиб водитель, три пассажира, а также отвалился и упал на асфальт мотор. Мастер Фаррух починил его, продал и пропил около двух тысяч с друзьями. Остальное он сложит на кухне в массивной банке из-под кофе и будет тратить очень медленно до тех пор, пока этот самый синий автобус два года спустя не собьет насмерть его дочку Гюлю, когда отец пошлет ее на Хребтовую за хлебом. У автобуса откажут тормоза. Оставшиеся деньги, около двух тысяч, он потратит на поминки и место на кладбище. Он никогда не узнает, что сбил Гюлю именно тот автобус.

Я и еще пара ребят отправились с Рашадом, нашим работником, который приехал прямо во двор на своей машине. Впереди, как самый габаритный, сел Фаик, сзади справа я, потом Фариз и Анар. Было тесно и ужасно, невыносимо жарко. Я чувствовал, как под черными брюками потеют мои колени, и пот мелкими каплями стекает вниз по голеностопу, заставляя меня неестественно сжимать и разжимать ноги. Музыку по дороге на кладбище обычно не слушают, и мы обошлись печальной тишиной. Как только отъехали, заговорил Рашад, близкий друг покойных.

– Только вчера я с ними говорил перед сном. Звал с утра ко мне на дачу, поиграть в нарды. Сказали, что заедут. Почему мы никогда не знаем, как именно нужно ценить тех, кого любим? Почему только дав возможность умереть, мы признаемся им в самых нежных чувствах, хотя при жизни называли их последними именами, а? Скажите мне! Я весь день простоял у окна и говорил про себя с Рустамом, рассказывал ему, какие у меня планы на сегодня, думал, как провести остаток недели. Уверен, что он меня слышал. Это ведь только оболочка, вы не думайте, ребята, он с нами, прямо сейчас, с нами!

У Рашада начиналась истерика, и мы попросили его остановить на пару минут, выпить воды и прийти в себя. Дорога была некороткая, через «20-е января», Масазыр и еще пару поселков – в Фатмаи, тоскливое поселение на другой стороне Апшерона. У маленькой будочки на хырдаланском спуске я вышел купить воды. Около будки молодой человек лет тридцати продавал арбузы, около него стоял маленький ребенок лет пяти. У этой девчонки был совершенно нереальный голубой цвет глаз, они прямо-таки сияли под летним солнцем. Я подошел к продавцу и спросил, его ли это ребенок. Он сказал, что да, его. Я повернулся к малышке. Она с любопытством смотрела на меня, а потом вдруг выпалила:

– Salam, m?nim ad?m Nu?ab?dir! M?nim d?rd ya??m var! Kuklаma bax, ?mi!**

В руках у нее была старенькая потертая куколка, почти без волос, но, очевидно, для маленькой Нушабы кукла была лучшим другом, да и вообще, самым красивым существом на всем белом свете! Я подумал о том, что вот сейчас по дороге на похороны двух молодых, еще вчера цветших жизнью людей, я стою перед самим олицетворением той самой жизни, которой они лишились – перед четырехлетней жизнерадостной голубоглазой девчушкой со старехонькой куклой в руке. Мне показалось, что я сейчас заплачу, я погладил ребенка по головке, купил воды и сел обратно в машину. Через 17 лет Нушаба, на отлично отучившись в БГУ, бесплатно, по стипендии правительства США, поступит в университет Браун в маленьком городке Провиденс штата Род-Айленд. Через 34 года Нушаба Аббасова станет самым молодым министром здравоохранения в истории нашей страны. В 38 лет она, замужем во второй раз, будет так же красива и естественна.

Мы ехали медленно, и за окном один удручающий пейзаж сменялся другим. Иногда мелькали грузовики, из которых торговцы из районов продавали неспелые арбузы. Порой по краям дороги возникали кучки из десяти-пятнадцати людей, это были беженцы, которые шли незаконно рыбачить на Джейранбатан. Мы повернули с хырдаланской дороги в сторону Фатмаи и через несколько минут выехали на большое озеро во впадине, которое предстояло обогнуть целиком и выбраться на дорогу в Фатмаи. Вдоль всего озера местные жители собирали соль у берегов, настолько белую, что, казалось, повернув на это озеро, мы попали в волшебную страну, где идет снег и в самом разгаре зима. Только ужасное, неживое, палящее солнце говорило нам:

– Не забывайте, я сегодня здесь хозяин, и не зима сейчас, а лето, жаркое лето, и вы будете потеть и мучаться, лишь за тем, что выбора у вас нет. Ведь сейчас лето, а не зима! И едете вы не в машине с кондиционером, а в советской машине, где жарко, душно. И дорога ваша не на дачу, где можно нырнуть в бассейн или сходить на пляж, а на жаркое, пустынное, песчаное кладбище, которое я нещадно палю с самого дня его основания. И хоронить вы едете не старика, что умер от передозировки кябабом, и не взяточника–полицейского, что обмывал новый дом, построенный на несчастьях других. Вы хороните молодых, еще день назад цветущих, почти таких же, как вы сами, только чуть более мертвых.

А потом Солнце посмотрело на меня и, наклонившись к моему уху, зашептало о том, что оно знает, как мне тяжело ехать в одной машине с Фаризом, от которого несет потом, и Анаром, который поел чеснока на обед.

Мы подъехали к кладбищу одними из первых, до автобусов и катафалков. Фатмаинское кладбище не отличается решительно ничем от других апшеронских последних пристанищ. Разве что оно более пустынное, более одинокое и тоскливое. Никакой растительности, только маленькие короткие деревца по самому краю кладбища погибают, не дожив и до одного метра. Вокруг много песка, как будто в пустыне. Под ногами колючки. Камни. На этом кладбище дороже обходятся услуги могильщиков, так как земля каменистая и копать сложнее. В городе дешевле могильщики, но земля дороже.

С дальней стороны от входа границы кладбища обозначались коротким железным гниющим забором, выкрашенным в коричневый цвет. Краска сходила и лупилась под солнцем. Со стороны входа к кладбищу почти вплотную примыкали жилые дворы, где местные жители держали коз и кур. Почти все дома с этой стороны были высокими и двухэтажными, с замечательным видом на кладбище. Только узкая дорожка разделяла эти дома и вход на кладбище, настолько узкая, что рядом с трудом помещались две машины. Мы не знали, где хоронят ребят, и поэтому решили постоять и покурить, ожидая остальных. Сразу за нами подъехали еще несколько машин, водители которых сразу отправились в маленький садик, что выделялся своей зеленью в этом царстве песка и солнца. Он стоял у самого края кладбища и служил местом отдыха для ахунда местной мечети. В садике был источник со свежей водой и несколько скамеек. Мы встали в очередь за прохладной водой у источника, и когда очередь дошла до меня, я обнаружил, что все пьют из одной чашки. Я сделал вид, что хотел лишь помыть руки, но Фаик, который пил до меня, сказал, чтобы я не сомневался и пил, он был уверен, что в садике ахунда, человека Бога, ничего плохого произойти не может. Фаик не знал, что за два человека до него воду пил троюродный брат отца погибших, Сабухи, который после семи лет в тюрьме находился на воле лишь тринадцать дней. Сабухи отпустили раньше срока, ибо у него была суровейшая форма дифтерии. Я вежливо отказался еще раз, а Фаик демонстративно выпил воду в мою очередь. Через два месяца он возьмет бессрочный больничный по состоянию здоровья, а еще через месяц его семья отправит его в Тегеран, лечиться от дифтерии.

В садике было прохладнее, чем под палящим солнцем, и мы стояли в узком кругу, стараясь не говорить на тему нашего приезда сюда. Других ждать пришлось недолго, и первым подъехал Икарус с основной частью скорбящих. Пассажиры данного автобуса были преимущественно одеты в черное, почти все небриты и пасмурны. Дабы не устраивать сборище в саду, молла предложил нам выйти и пройти к месту захоронения. Мы вышли на узкую дорожку, прошли метров двадцать по протоптанному песку и свернули мимо других могил, огороженных низенькими железными и каменными заборчиками, на совсем узенькую тропинку. С двух сторон замелькали фотографии и мраморные потреты покойных. Вот здесь, слева, лежит, Фиридун-киши, местный фатмаинский мясник, что умер от цирроза печени. На могиле написано: «Sevimli ataya v? babaya u?aqlar?ndan v? n?v?l?rind?n».*** Выше – фотография Фиридун-киши, монстроподобного существа с огромными скулами, узенькими глазами и усами-щеткой. Короче, фотография доброго местного мясника. Чего добрый местный мясник не знал – так этого того, что внуки его были на самом-то деле не его. Невестка Фиридун-киши Самая зачала близнецов – маленького Ниджатика и прелестную Марьям – не от Заура, сына Фиридуна-киши, а от своего двоюродного брата Фахри, который овладел ею через три дня после ее свадьбы с Зауром. В это время Заур был в местной сауне с друзьями и двумя проститутками. Они пили коньяк и закусывали кутабами. Заур забыл в сауне свои трусы. Одна из проституток была одноклассницей Самаи. Заур ее не узнал.

Свежевырытые ямы были расположены посередине кладбища, и на этом же участке находилась могила дедушки покойных, который скончался за год до этого. Дедушке успели поставить красивый мраморный монумент черного цвета, на котором белыми контурами был выведен его мужественный портрет. Дедушкина могила была слева, в центре вырыли место Рустаму, а справа – Натику. Перед могилами было метра два свободного места, где, судя по всему, будет стоять молла с близкими.

Я, окруженный группой ребят, встал чуть сбоку от могил, чтобы не мешать проходу процессии с гробами, которую ждали с минуты на минуту.

Издали донеслись голоса и топот, который становился все ближе. Несли два гроба, друг за другом. Натик, затем Рустам. Гробы несли двоюродные братья покойных, дяди и соседи. Несмотря на спешку с похоронами, семье удалось купить два массивных одинаковых темно-бордовых гроба, хотя обычно к таким прибегают редко. От этого несущим было еще тяжелее, ибо каждый такой гроб весил килограммов пятнадцать, плюс тело. Итого, каждая процессия, обильно потея, несла около 85-90 кг. Это на 100 кг меньше олимпийского достижения советского тяжелоатлета Василия Алексеева, который на олимпийских играх в Монреале в толчке поднял 185 кг. В тот день, 18 августа, Василий Алексеев с утра позавтракал дюжиной блинчиков с капустой, манной кашей и запил горячим чаем с тремя кусками сахара. Потом он долго мастурбировал, принял душ, плотно вытер свое 124-килограмовое тело белым полотенцем и пошел из номера в сторону олимпийского манежа.

Все расступились в сторону, и по узкому проходу, образованному соболезнующими, скорбная процессия миновала коротенькую железную ограду и зашла на участок захоронения. Где-то посередине, в толпе, стараясь остаться незамеченным, шел отец в черных брюках и черной рубашке с длинными рукавами. Мне бросились в глаза его длинные неухоженные ногти, ногти шахтера или нефтяника. В правой руке он нес выцветший детский носок, в котором Рустам пошел в школу в первый раз пятнадцать лет тому назад.

Тела аккуратно опустили в заранее вырытые ямы, потом дядя покойных спустился в яму и потрогал покойных, в то время, как молла звал их по имени. В это время у могилы стояли только отец, его друзья и двоюродные братья погибших. Женщины по традиции на кладбище не поехали, а остальные стояли в стороне, но не из желания дать возможность семье скорбить в покое, а только потому, что у могил не было тени, и, соответственно, все просто сбежали от солнца.

Молла начал читать молитву за упокой обоих, многие молились вместе с моллой. Я стоял и думал о том, почему в день похорон никогда не бывает прохладно. Я уже на третьих похоронах этим летом, и каждый раз над кладбищем нависает ужасное пекло. И с каждым разом кладбище все пустыннее и пустыннее, с каждым разом все больше песка оседает на подошвах. Ни дуновенья. Под ногой плавно покачивается маленький куст с колючками, который с одной стороны заметает песком. Вокруг все почти черно-белое, никаких других цветов, никакой жизни. Только песок, жара, яркий свет в глаза. Фааатиха. Фаааатиха. Я, как тренированная обезьяна, стал повторять то же самое за остальными. Уверен, что казался со стороны смешным, только здесь я имею право быть смешным, ибо никто не рассмеется. А кто рассмеется, того сама смерть заберет с собой и положит рядом с Рустамом и Натиком. Мгновенно, как будто так и должно было быть. Никто надо мной смеяться не будет. Фаааатиха.

Как любая похоронная молитва, эта длилась достаточно долго. Было настолько жарко, что казалось, она никогда не закончится. Закончив ее читать, молла предложил прочесть дуа**** за упокой какого-то святого, чей день рождения приходился на сегодня. Никто возражать не стал, хотя в душе все только думали о том, как именно они бы убили этого приземистого, хитроватого на вид священнослужителя. В этот момент термометр на рыбацкой лодке Афтандила-киши в 16 километрах от его родного поселка Нардаран показал 44° по Цельсию. Осетр ловился плохо, и он решил поменять наживку. Сегодня он вернется без улова, а его сын, Сафар, забьет два гола в футбольном матче между поселками Нардаран и Бильгя. Нардаран проиграет 2-3. Вратарь нардаранцев Самир, сын местного молочника, согласился пропустить три гола, когда за день до игры ему позвонил его бывший одноклассник Али и предложил 17 манатов.

Прочитав молитву, молла замолчал, тем самым дав понять, что ему уже можно заплатить, ибо свое дело он сделал. Как правило, после окончания молитвы люди начинают расходиться, оставляя семью наедине со своим горем. Члены семьи, близкие и родные могут провести до часа, стоя у могилы, приговаривая, плача. Однако сочувствующие не стали уходить обратно на улицу, к автобусам, а лишь окружили по широкому периметру могилы, оставив отца внутри огороженной территории, на которой и были похоронены ребята. Делалось это не демонстративно, а как бы невзначай, кто курил, кто говорил по телефону, кто тихо шептался у старых, заброшенных могил. Я отошел в сторонку и тоже не стал уходить, только притворился, что читаю надписи на могилах. В голову лезли сотни разных мыслей, какие-то воспоминания приходили и сразу убегали, как бы испугавшись быть пойманными, додуманными, пережитыми... Похороны деда в любимый апрель, смерть товарища в нелепейшей аварии, смерть старушки, жившей с нами на лестничной клетке и умершей от голода на улице. Моим воспоминаниям не суждено было найти выход, так как полуденную загородную липкую жару разорвал на тысячи мелких кусочков вопль, вой, нечеловеческий крик, вырвавшийся из самой глубины убитой души отца ребят. Крик его на мгновение оглушил меня, я, казалось, потерял равновесие, чуть не упал. А потом, когда крик сошел на нет, его заменил тихие, приглушенные всхлипывания человека, стоящего на четвереньках в песке и пыли перед могилой двух своих сыновей, ушедших неожиданно и надолго. На всю его жизнь.

Все присутствовавшие остолбенели, но продолжали стоять с открытыми ртами.

И тут я понял, почему люди не расходятся, почему я до сих пор стою здесь. Потерявший большую часть своей семьи человек просто хотел остаться наедине со своим горем, хотел сказать лежащим перед ним сыновьям то, что никогда не говорил и никогда уже не скажет. Рассчитывал, что люди поймут его, дадут минуту-другую побыть самим собой, не мужчиной, суровым и бородатым, в черной рубашке, а духом, только что лишившимся самого дорогого, самого святого, что у него было. Боль потери и ненависть к бесчувственности собравшихся, очевидно, в едином порыве вырвались у постаревшего за минуты мужчины, он не смог, да и не стал себя больше сдерживать. Он кричал и ненавидел всех нас за то, что мы живы, за то, что мы это видим. Ему не дадут его заслуженной минуты. Приглашенные на эту драму зрители, жующие и не выключающие мобильные телефоны, жаждут досмотреть все представление до конца, с криком, плачем, рыданием и всхлипыванием на коленях. Разве не из-за этого все мы сюда ехали в эту жару, не это ли наша награда, яркое зрелище разложения человеческого духа?

Ему потом будут говорить, что жизнь не останавливается, что она продолжается. Время, скажут ему, лечит. Но он, стоя здесь у пыльных могил, уже знает, что жизнь остановилась, что время не вылечит, а только прикроет антисептическим пластырем, выделит желтой коркой фрагменты души. Если сорвать эту корку (а одного визита в год на это кладбище более чем достаточно), то кровь снова польется ручьями, зальет глаза, легкие, затопит сердце. И когда мы увидимся с ним в следующий раз, он встретит меня спокойно и даже с радостью, в предвкушении встречи с любимыми сыновьями. Это произойдет ровно шесть лет спустя, день в день. Иногда мне удается прийти вовремя.

-----------------------------------------------------------------------------------------------------------

* Поминки.

** Привет, меня зовут Нушаба, мне четыре года. Посмотри, какая у меня кукла, дядя!

*** Любимому отцу и деду от детей и внуков.

**** Молитва.

Изменено 5 апреля, 2011 пользователем Lalinha

[ля)]

Лала, а где стихи?)

Он как-то сказал.. "Инициатива порой.. бывает наказуема"..)

Ничего, осмелюсь)

Запомни меня таким

Запомни меня таким, именно таким

Нервозным, иногда курящим, дым

Как единственное составное

Моего тела, неуловим,

А я становлюсь неприлично гибким,

Должное отдаю песку, что не станет зыбким,

Запомни меня уснувшим, колючим,

Злым, делающим комплименты,

Вот они на ладонях, мои моменты,

Вот они, под лодыжкой, минуты и годы любви.

Память, как разорванная кинолента,

Память, как небритая суть референта,

Купается в черной крови,

Слезотворные сантименты

Декламирую в центре земли,

На широких проспектах, в запугивающей дали.

Запомни меня бегущим по твердому морю,

Запомни меня утонувшим в прибрежной мелИ.

Растворяюсь ветром, расстилаюсь полем,

Спотыкаюсь в небе, обнимаясь с троллем

И на встречу тебе улыбаюсь беззубым ртом,

Ты главное помни меня, а потом,

Все сызнова будет как прежде,

Те же люди, ухмылки, одежды,

Разве что я закиплю, повиляв хвостом,

Терпким паром промчусь, как надежда,

Ты главное помни меня, а потом…

[Суфий]

Очень понравилось... Особенно лёгкий дух иронии и простое описание естесственности бытия...

Реально.

[Темна_Я]

Нравятся эти временные "перескакивания". Читала несколько раз.. и сейчас с удовольствием.

Спасибо.

[niquli]

ocen ponravilos.pishite yesho.