Леонидас

Открою тайну: это был Алиага Кюрчайлы., да будет благословенна его память! Настоящий народный поэт! А рассказы... пока не могу сообразить, что представить читателям. Разве что... о моих отношениях с Хрущевым...

Простите, бред! Кстати: я как раз "из них". И считаю антисемитов подонками. Я уже упоминал здесь о таковом. Тем, который утверждал, что всех евреев из Баку экстрадировали за похищение детей. Вы с этим утверждением согласны?

Этот рассказ - из жанра алтернативной истории. И на мой взгляд, если бы Россию возглавили бы "русские азербайджанцы", это была бы другая страна. Скажем, был бы президентом кто-то вроде Гейдара Алиевича, да будет благословенна его память.

Вспоминаю... 1997 год. У нас еще не было Интернета. Узнал телефон близкого товарища (вместе учились и в школе, и в институте), жившего тогда в Ашдоде, и узнаю от него о свалившихся на его семью бедах. Сначала случилось падение с 4-метровой высоты в порту Ашдода, перелом позвоночника. Ортопедический корсет. Постоянные боли. Через какое-то время заболевает гайнана - резкое обострение диабета, ампутируют ногу. Прикована к постели. Через месяц инсульт у жены. Неподвижность. Днем Миша на работе, ночью он за сиделку (платить за ночную сиделку нет материальных возможностей). В общем, как говорится, кругом шашнадцать. "Я устал жить!!!" Пытаюсь его как-то подбодрить... где уж там!!! А через месяц получаю письмо от нашего общего товарища, живущего в Далласе: скончался Миша... Инфаркт... устал жить...

данном конкретном случае справки выдавались чисто по-дружески. Это были бланки, на которых подпись ставилась не теткой, а самим "дарителем". Он их раздавал друзьям. Если бы он не был сыном репрессированного, то об исключении из комсомола не было бы и речи. Пожурили бы, влепили бы выговор - и, как говорится, вясс салам, шютт тамам. Тем паче что речь шла об отличнике, сталинском стипендиате.

Александр Кикнадзе Больше тройки я вам поставить не могу. Приходите в будущем году, — сказал Гюль. Обмакнул перо в чернильницу-непроливайку, механически извлек из-под нее листок и словно что-то вспомнил. На листке было несколько фамилий столбиком. Он открыл мою книжку и тут (так показалось) обнаружил, что одна из фамилий сходится. Почему-то отложил ручку. Поправил булавку на воротничке. Заложив руки за спину, начал вышагивать — от окна к двери, от двери к окну. При этом время от времени бросал на меня вопросительные взгляды. Резко повернул стул, положил локоть на его спинку, оперся подбородком на ладонь. — Вы грузин? Первый раз встречаю грузина, который говорит без акцента. Снова заходил по аудитории. И задал странный вопрос: — Назовите столицу Америки. — Вашингтон. — Верно. До вас ответили: «Нью-Йорк». А столицу Англии? Нет, он не смеялся надо мной. Он был серьезен и озабочен до предела. — Лондон. Так же серьезно спросил про столицу Франции. И Португалии. Заглянув еще раз в ведомость, заключил: — Четверки вам должно хватить. Ставлю «хорошо». Вы знаете географию лучше, чем я предполагал. Так я стал студентом филфака. Если бы Касум Гюль не бросил мне спасательный круг, я бы, скорее всего, не совершил в последующие годы ни тех итальянских, ни прочих путешествий, потому что жизнь пошла бы «не по той путе», как говаривал мой первый благодетель сапожник дядя Миша Захаров. Только что за таинственная записка лежала на столе экзаменатора под чернильницей-непроливайкой?.. * * * А в театре была премьера. И в десятом ряду партера Мы оказались рядом — Я и профессор Гюль. Давно мне спросить его надо, Только слов не найду. Он сам поспешил навстречу, Воспоминаньем согрет. Вот и настал этот вечер... Через шестнадцать лет. — Тогда, в сороковом, За час перед экзаменом Мне дали пять фамилий И с выраженьем каменным Бесстыдно процедили: «Всем этим Не самым желательным детям — Двойки и тройки». И пока вы блуждали в краях апеннинских, Я вдруг вспомнил, Что вы тоже в том самом списке. Не сразу решился... Да ладно... Я рад... — И вот приподнялась завеса. Что сказать мне тебе, Чем ответить, тебе, Дорогой ты мой кандидат, Дорогой мой профессор?

Сознание было перевернуто. Если с детства в школе внушают, что ради победы мировой революции нужно родного отца сдать, то будут сдавать. И сдавали. Но это дети, неокрепшие умы. А сколько людей сознательного возраста в те страшные времена официально отрекались от родителей, да еще с опубликованием в газетах - как говорится, несть им числа. И честь и хвала тем, кто не отрекся. Честь и хвала тем, кто как мог противостоял этому беспределу. Надеюсь, всем известно имя академика Гюля, да будет благословенна его память. В те времена на вступительных экзаменах были команды "сверху": детям репрессированных (списки передавались экзаменаторам) оценки снижать до минимума. Так вот, Касум Кязимович оценки ЗАВЫШАЛ. И не только он. Достойные были люди!

В 1969 году ехал я с отцом, его близким другом и коллегой в Агдаш. И вот что они вспомнили. 1940 год, весенний семестр. Азгосуниверситет. Филологический факультет. Папа - первокурсник, его друг учится на 3-м курсе. Сын репрессированного в 1938 году полковника царской армии, служившего в Министерстве обороны АДР. Между прочим, отличник учебы, сталинский стипендиат. Мой отец - из семьи рабочего, передовика производства. Оба спортсмены, играют в футбольной команде факультета. Сначала - история с отцом. Он пришел в деканат, хотел узнать, не найдется ли работа в качестве лаборанта на какой-нибудь кафедре. И тут декан говорит: "А вот побеседуй с товарищем" - и показывает на некоего дяденьку. Тот папу забирает и выходит с ним в коридор. Ведет его в какой-то закуток. "Вот тебе первое задание. Подготовь и принеси мне список группы". Папа сразу сообразил, с кем имеет дело. Но сделал морду кирпичом: "Да в деканате же есть все списки" - "Деканат деканатом, а ты мне список подготовь". На том и расстались. И сделал папа хитрый ход. Пошел в факультетский партком, сделал озабоченное лицо и обратился к секретарю - так, мол, и так, случилось вот такое... неспроста это, подозрительный человек, а ведь сейчас такое тревожное время... Что оставалось делать секретарю, который, конечно же, знал, что это за "товарищ"? Поблагодарил папу за бдительность и сказал - не беспокойся, мы разберемся. Понятно, что декан папу не вызывал и работу не предлагал. Прошло немного времени. И тут превеликую гадость сделали папиному другу. Одна из его теток работала в поликлинике и имела возможность выдавать справки о болезни. Ну, он и сам пользовался, и по доброте организовывал для знакомых. Как-то и папе организовал. И случилось так, что это дело мощно раздули. И вот комсомольское собрание (общеуниверситетское). Гневные обличительные речи, требование исключить из комсомола. И упоминание о дворянском происхождении и об отце - "враге народа". Студенты молчат. А вот папа попытался заступиться за друга. Выступил. Сказал, что нельзя рубить сплеча, что негоже так наказывать отличника. И что? Нашелся студент, который заявил, что заступник сам фальшивой справкой пользовался. Результат: исключили папиного друга из комсомола и из университета. Папе - выговор. А через год началась война. Папин друг поступил в военное училище, воевал в составе 416-й дивизии, дошел до Берлина. Кстати. Ехали в Агдаш к общему другу, отец которого тоже был репрессирован. Страшные были времена!

Похоже, я что-то напортачил с цитированием. Баhышда!

А насчет того, что будет... вспомнил хохму из книги "Физики продолжают шутить": Можно быть уверенным только в одом: что ни в чем нельзя быть уверенным. Если это утверждение истинно, то оно тем самым и ложно

Не тот случай. Да и, если честно, я устал жить.

Я бы с удовольствием, но увы... слишком серьезны мои болячки. Я поздно спохватился, болезнь на неизлечимой стадии, так что доживаю. Но не будем о грустном.

Что будет в 2038 году - мне не ведомо. Прогнозами я не занимаюсь. Разве что точно знаю: я до 2038 года не доживу, мне 76.

В 1998 году мне попался в Сети рассказ "Девичья башня". Он из жанра альтернативной истории. Выношу на суд земляков Вячеслав Румянцев Девичья башня Шел 2038 год. Министр обороны Российской Федерации Эльчибей Гусейнов вынул из нагрудного кармана рубашки стальную расческу, крашенную в зеленый цвет, и провел ею по своей непослушной шевелюре густых черных волос. Волосы будто крученая проволока упруго сопротивлялись стальным зубьям. Это напомнило генералу о возможном сопротивлении в ходе предстоящей операции. Он снял трубку с аппарата военной спецсвязи, чтобы лично проконтролировать ситуацию и отдать последние распоряжения перед началом операции «Девичья Башня». В трубке щелкнуло, и до слуха Гусейнова донесся знакомый голос: – Генерал-майор Мамедов у аппарата. – Мамедов, – произнес Гусейнов тяжелым густым басом. – Слушаю, товарищ генерал армии! – Вы провели перед началом операции инспекцию частей? – Так точно! Лично обходил строй каждого полка, которому предстоит участвовать в кампании. – Как будет обеспечиваться координация действий ударной группы Каспийской флотилии, десантных подразделений и горно-стрелковых частей? Как вы учли условия местности при развертывании вводимых оккупационных войск? – Вчера провели штабные учения с отработкой различных вариантов хода и завершения операции. – Решили, – Гусейнов выдержал многозначительную паузу, – кто у вас там будет брать Баку? – Баку будет брать дивизия полковника Симоненко: его отец в январе 1990 года разрабатывал план ввода войск в город. – Что ж, хорошо придумал! Молодец, Мамедов! Пусть хохол прольет кровь бакинцев: это, пожалуй, будет лучше всего, – голос Гусейнова смягчился до бархатного. – Служу Российской Федерации, товарищ генерал армии, – отчеканил Мамедов. – Действуйте по плану. – Есть! Гусейнов положил трубку на рычаг. Ему предстояло провести в своем кабинете всю ночь и следующий день, ожидая докладов о ходе операции. Спешить было некуда, генерал посмотрел на часы, взял со стола пульт дистанционного управления и нажал на кнопку с цифрой один. На экране широкого двадцатипятидюймового генеральского телевизора появился диктор. Его суховатое смуглое лицо с аккуратными черными усиками выдавало волнение: – К нам в студию только что поступил последний указ президента Российской Федерации. Диктор приподнял над столом непослушный листок и принялся с волнением в голосе читать: «Братья и сестры! Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с народами Азербайджана, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства народов России в последние дни в связи с антинародной политикой руководства Баку. Вынужденные в силу создавшихся условий принять необходимые меры предосторожности, я как верховный главнокомандующий распорядился привести войска Кавказского военного округа и Каспийскую флотилию в военное положение, но, дорожа кровью и достоянием наших граждан, прилагал все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров. В грозный час испытаний да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение президента с его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий выпад врага! В этот суровый час испытаний Россия должна выполнить свой долг – прийти на помощь своим братьям, народам Азербайджана». Диктор выдержал небольшую паузу, затем закончил чтение указа особенно торжественным тоном: «Президент Российской Федерации Фикрет Ибрагимов». После указа президента на экране стали мелькать московские сюжеты о происшествиях на рынках и возле крупных торговых центров, где в очередной раз специальными войсковыми формированиями было арестовано несколько тысяч незаконных торговцев. Среди арестованных мелькали женщины, подростки и даже дети. Гусейнов нажал на красную кнопку пульта – экран погас. Генерал мог выключить телевизор, но выше его сил было выключить свою собственную память. Потоки воспоминаний перенесли генерала на десятилетия назад. Бурей, человеческим ветром пронеслись события и люди. На некоторых моментах мысленный взор Гусейнова останавливался чуть дольше. Он вспомнил, как еще мальчишкой помогал своему отцу, мелкому торговцу продуктовыми товарами, как целыми днями возился с коробками в гофрированном стальном контейнере, зимой насквозь промерзающим, а летом разогревающемся на солнце как конфорка электрической плиты – жарко и не выключить. Гусейнов вспоминал, как старшим школьником помогал отцу, когда тот стал одним из руководителей московской азербайджанской группировки, а сам Эльчибей работал в секретариате штаба военизированного Центра азербайджанской культуры. Он вспоминал, как позже, уже в качестве офицера, командира штурмового отряда содействия порядку, участвовал в наведении порядка в столице, в разгоне самодеятельных рынков. В критические моменты жизни, какой был сейчас, накануне ответственной войсковой операции, вся жизнь проходила перед мысленным взором генерала. Сейчас, Гусейнов был уверен в этом на сто процентов, наступил пик его карьеры и всей жизни. И воспоминания как-то сами собой плавно подошли к другому ключевому моменту биографии, когда Гусейнова, еще молодого, но уже старшего офицера, пригласили на заседание кризисного комитета с докладом о плане мероприятий. До Гусейнова на предыдущем заседании комитета выступал Каргатян. Его концепция позже получила название «Идея № 1». «Идея № 1». Его концепция получила название «Идея № 1». Каргатян сидел за полукруглым столом с противоположной стороны от членов кризисного комитета. Он говорил тихим спокойным голосом, и, если не вслушиваться в смысл слов, создавалось впечатление совершенно зряшного пустяшного разговора. От вслушивания в смысл сказанного волосы на голове могли встать дыбом – Каргатян излагал свою концепцию выхода из кризиса, в котором оказалась Россия в первом десятилетии двадцать первого века. Голову докладчика покрывали толстые, как отбеленная густым раствором хлорки солома, седые волосы. Голова и черты лица недвижно застыли, будто перед комитетом сидел не человек, а бездушный робот. Каргатян говорил свободно, без бумажки, излагая основные положения своей жуткой концепции. Вкратце ее можно пересказать следующими фрагментами из его выступления: – Усилить единство русской нации возможно только на основе жесткой тотальной идеологии, опирающейся на простые и популярные идеи, знакомые каждому русскому с рождения. Оптимальным вариантом в текущее время, когда полностью утрачены позитивные идеалы православия и социальные ориентиры, содержавшиеся в социалистической и коммунистической идеях, оптимальным вариантом в таких условиях является идея национальная, замешанная на неприятии к нескольким специально избранным для этой цели малым народам. Учитывая исторически сложившуюся тюркскую и мусульманскую составляющие населения России, в качестве такового малого народца не может быть избран ни тюркский, ни мусульманский этнос. С учетом результатов анализа, проведенного нашим исследовательским центром, наиболее подходящими кандидатами на эту роль являются евреи. – Опять евреи?! – тяжело выдохнул кто-то из членов комитета, никому конкретно не адресуя эту фраз. Каргатян, не моргнув глазом, продолжил свое выступление: – и армяне. Теперь уже все члены комитета оживились, выражая кто жестами, кто возгласами свое удивление, ведь сам докладчик был армянином. Последний же абсолютно невозмутимо вещал дальше: – Может быть, какие-нибудь еще. Анализ показал, что сделать зловредный малый народец более успешно можно из какого-либо христианского народа, чем из, скажем, буддистского или мусульманского. Однако грузины на эту роль не подходят, так как они, во-первых, как и русские, являются номинально православными, во-вторых, по своей природе чрезвычайно общительны и оставили о себе среди русских позитивное впечатление за последние десятилетия, в-третьих, в настоящему времени, в отличие от последних лет двадцатого века, они занимают такую социальную нишу, что подавляющее большинство русских с ними никак не пересекаются. Таков психологический феномен: трудно ненавидеть то, чего постоянно не видишь перед собой. С евреями и армянами веками существовало напряженное подозрительное отношение, нашедшее воплощение в русском фольклоре: «хитрый как сто армян», «морда жидовская» и тому подобные пословицы, присказки и поговорки. Члены кризисного комитета слушали доклад чуть ли не с открытыми ртами. Будучи людьми бывалыми, не один год работавшими в различных государственных структурах, они порядком морально зачерствели, сами привыкли совершать поступки на грани или даже за гранью нормальной человеческой морали, но Каргатян поразил своим цинизмом даже этих видавших виды государственных мужей. Не было бы разглашением никакой страшной тайны, хотя и говорить на эту тему во всеуслышанье было не принято, но в среде обитания большинства членов кризисного комитета, среди их помощников в аппарате, среди друзей и знакомых, среди дальних и ближних родственников имелось немало евреев. Не было также тайной о семи печатях и то обстоятельство, что в жилах кое-кого из присутствовавших за полукруглым столом течет немалая доля еврейской крови. Никто, конечно, не стал выдвигать аргументов против программы Каргатяна, – выдавать свои истинные мотивы никто из присутствующих политиков не хотел, – особенно из опасения, что в случает победы этой программы они станут первой мишенью для новоявленных борцов за объединение русской нации. Никто не возражал вслух, однако про себя почти каждый воспринял концепцию Каргатяна весьма болезненно или даже враждебно. Поскольку пока никакой другой теории на рассмотрение комитету не представлялось, было решено принять доклад к сведению и присвоить ему наименование «Идея № 1». На следующее заседание кризисного комитета был приглашен Гусейнов. В войсках Задействованные в операции войска были приведены в движение, теперь уже необратимое. Даже самые заштатные части, которым предстояло всего лишь охранять важные объекты на территории Азербайджана после ее оккупации, также пребывали в полной готовности, проводили непрестанные боевые занятия на стрельбищах. В тот вечер в одной из казарм можно было бы увидеть такую сцену. В оружейной комнате громоздились ящики с патронами, каждое отделение получило увесистые коробки с сухим пайком на пять дней. Объединяясь четверками, солдаты ползали по полу на коленях, натужно сворачивая шинели в скатки. Еще с утра была проверена исправность химических защитных комплектов, лежавших теперь кучкой тугих свертков. Прапорщик-оружейник раздал новые противогазы с переговорными мембранами и свежими фильтрами. Все это лежало отдельными небольшими штабелями возле двухэтажных коек. На улице по бетонке с гулом проехала и замерла, остановившись впритык к воротам КПП, колонна тяжелых военных ЗИЛов, в которые вскоре предстояло перетащить гору продуктов, патронов, противогазов, автоматов с пулеметами и прочего снаряжения. Не более получаса назад закончилась чистка оружия. За окнами казармы небо начинало темнеть. «Рота, строиться на ужин!» – скомандовал старшина срочной службы Бондаренко Идея № 2 На следующее заседание кризисного комитета был приглашен Гусейнов. Он тщательно готовился к выступлению и, следуя совету своего отца, в ночь перед ответственным моментом хорошенько выспался. Гусейнов приехал на заседание бодрый, собранный, энергичный. В зале на своих местах сидели участники этого пока еще секретного священнодейства. На столе перед каждым из них лежали папки с изложением тезисов концепции. Не без патетики, но по-деловому докладчик приступил к изложению своей идеи, которой в секретных папках успели присвоить новое имя: «Идея № 2». – Вот уже несколько веков население таких стран, как Великобритания и США, вобравшее в себя десятки миллионов представителей всех других народов мира, – с места в карьер начал докладчик громким уверенным голосом, внимательно вглядываясь в лица членов комитета, – ведут вперед за собой представители англосаксонских элит. С годами они не теряют своей неуемной энергии, и неизвестно, сколько веков продлится их лидерство, конца и края не видно ни политическому, ни финансовому, ни военному превосходству и господству англосаксов. Дай им волю, они и сюда придут, поставят себе на службу ресурсы наших бескрайних просторов. Дай им только волю. Сказав последнюю фразу Гусейнов выдержал многозначительную паузу, еще раз пробегая взглядом по лицам членов комитета, поочередно глядя в глаза каждому, глядя прямо, требовательно, испытывая своим взглядом добрую волю присутствующих, не столько вопрошая, сколько предупреждая: «Кто из вас решится пустить сюда чужаков, кто из вас решится продать страну?!». – Веками русский народ, – продолжил Гусейнов патетическим тоном, – вел за собой народы России, когда создавал и расширял самую крупную во всем мире и за все времена империю, когда пытался создать самое совершенное во вселенной устройство общества. Русский народ с честью выполнил свою историческую миссию, когда надо было воевать, вооружаться, строить ракеты и запускать космические корабли. Но теперь, – снова Гусейнов выдержал паузу, внимательно вглядываясь в лица сидящих с другой стороны стола (теперь уже с немым вопросом самому себе: «Не мечу ли я бисер перед свиньями?»), – теперь, когда от России требуется научиться торговать и торговаться со всем миром, теперь русский народ проявил свою полную неспособность лидировать, вести страну по новому историческому пути. Члены кризисного комитета внимательно, даже с некоторым любопытством слушали докладчика. В тезисах, представленных им заранее, не было дано окончательных выводов, не было и теперешних тирад; докладчик заинтересовал их своими неожиданными оборотами речи, которая на первый взгляд не очень согласовывалась с ранее представленными тезисами. А докладчик на это и рассчитывал: – Мы говорим вам: «Не можете вести Россию дальше – отойдите в сторону, не мешайте тем, кто сможет!». Я выступаю перед вами от имени московского Азербайджанского культурного Центра. От имени центра я говорю всем: ныне азербайджанцы в России – вовсе не то, что было полвека назад; теперь это целый народ, энергичный и организованный. У нас уже сложилась собственная культурная, финансовая и политическая элита. Мы способны взять в свои руки управление экономикой страны и повести ее народы к новым рубежам. Мне известно, что среди части русских до сих пор бытует представление о нас как о подпольных подвальных производителях фальшивой водки. Сегодня такое представление не имеет никакого отношения к действительности. Председатель кризисного комитета, пожилой, пожалуй, даже старый мужчина с голубыми глазами, с густой шевелюрой седых волос, с седыми усами, резко обрывающимися над верхней губой ровной жесткой щеткой, с седой же окладистой бородкой все это время внимательно и молча слушал докладчика. Наконец он непроизвольно взглянул на часы и решил все-таки вмешаться в ход доклада: – Извините, уважаемый Гусейн-заде! Но мы не нашли в предоставленных нам заранее материалах вывода, так сказать, основного тезиса, там затронуты моменты по большей части технические. Не могли бы вы акцентировать внимание на политическом аспекте? – Хорошо, – согласился докладчик, – только моя фамилия всегда была и остается Гусейнов, а не Гусейн-заде. Теперь по существу дела. Наше основное требование – прекратить дискриминацию той национальной группы, которую я назвал бы «русскими азербайджанцами». Всем присутствующим известно, что во всех странах мира в различной форме существуют ограничения на участие представителей различных этнических групп в работе высших политических инстанций. Если в Ливане эти ограничения записаны даже в конституции, например, какой национальности может быть премьер-министр, а какой министр финансов, то в Америке подобные вопросы решаются движением скрытых от постороннего взгляда рычагов. Негр не может стать президентом США, так же как какой-нибудь православный грек из политического клана Дукакисов. Известно, что и у нас существуют негласные, но принятые всеми посвященными ограничения. Решено не пускать на высший уровень руководства страной и на ключевые должности в силовые министерства выходцев с Кавказа. Так вот, смею вам напомнить, что азербайджанцев и их детей от смешанных браков в одной только Москве насчитывается три миллиона; многие из них здесь родились и выросли, отчего не совсем понятно для них самих, кавказцы они или нет. Гусейнов говорил последние слова в грозных обличительных тонах, четко и громко. Переведя дыхание, он продолжил уже более спокойным тоном: – Мы требуем заключить соглашение между высшей русской правящей номенклатурой и лидерами нашей партии, которая получила признание под именем Азербайджанского культурного центра. Круглый стол и другие технические мероприятия, изложенные в тезисах, – Гусейнов жестом показал на папку, лежавшую перед председателем комитета, – не будут выполнены без такого соглашения. Оно должно предусматривать не какие-то там общие демократические принципы, нет, оно должно предусматривать конкретные назначения на ряд должностей, в том числе, возможно, на должность министра обороны, внутренних дел, службы национальной безопасности кандидатов от нашей партии. И тут не вопрос политической борьбы двух партий, а вопрос взаимоотношения двух российских народов, имеющих наибольшее влияние на экономическое состояние страны, то есть в сфере, от которой будет зависеть наше будущее. – У нас уже был печальный опыт привлечения кавказцев к верховной власти, – опять вмешался председатель комитета, – помните, в 1993 году чеченец Хасбулатов даже возглавлял парламент: – Да, было такое, – без промедления подтвердил Гусейнов, – но вы говорите о вовлечении в высшие властные органы представителя народа, имеющего клановую структуру. Еще тогда надо было представлять себе последствия такого кадрового шага. Это же кланы – думать надо! Докладчик больше минуты молчал, сосредоточенно думая, следует ли в первом контакте с комитетом высказывать некоторые особо тонкие тезисы, затем продолжил свое выступление: – Конечно, мы не предлагаем отменить все ограничения. Это было бы так же глупо и нереалистично, как отмена существующих во всем мире правил политических отношений на высшем элитарном уровне. Правила есть, неписанные, но четко соблюдаемые. Иначе бы государственность развалилась. Мы предлагаем соглашение. Русская номенклатура не может выйти из кризиса в одиночку, без участия многочисленного и энергичного российского народа, каковым стали за последние пятьдесят лет азербайджанцы. После заключения такого соглашения ограничение доступа к важнейшим государственным секретам со стороны представителей таких народов, как чеченцы, хоть они и с Кавказа, станет для наших лидеров таким же непременным условиям, как для нынешних лидеров страны. Это же очевидная политическая логика. Гусейнова еще несколько раз приглашали на заседания кризисного комитета. Потом он участвовал в подготовке круглого стола. Процесс заключения соглашения затянулся почти на год. Состояние страны продолжало ухудшаться, пока в какой-то неразличимый глазу момент все стало выправляться, казалось бы, само собой. Но на самом деле ничего не бывает само собой, каждый шаг дается упорным трудом, и Гусейнову пришлось немало поспорить, побороться, порой рисковать всем на свете, включая собственную жизнь, прежде чем начались первые сдвиги. Горизонты, открывающиеся с башни Личный самолет министра обороны Российской Федерации заходил на посадку над, казалось, бесконечным во все стороны свинцовым морем. Острия волн с такой высоты казались микроскопическими, но так лишь казалось. Наконец из дымки вынырнула плоская суша. Самолет стал спускаться еще круче вниз – заложило в ушах. Стократно знакомый толчок и вой турбин, тормозящих бешеный бег колес по бетонке посадочной полосы, прошел почти незаметно. А вот уже подали трап и распахнули люк. Гусейнов шагнул на крутую лестницу, и тут же в лицо ударила волна влажной духоты субтропиков. Оглянулся вокруг – обширное плоское пространство сразу за бетонкой с торчащими прямо из песка редкими диковинными деревьями вызывало у генерала какое-то неясное чувство. Отец часто рассказывал о родном городе, но в тех рассказах не было ни этой духоты, ни голой песчаной равнины, ни экзотических растений. Березы и ели смешанных подмосковных лесов с детства были для Гусейнова родными. Нечто чуждое было и во влажной жаре, и в неизвестных кустарниках с большими розовыми цветками. Перед самолетом затормозил джип и два военных открытых грузовика с десятком солдат на каждом. По пулемету стояло на крашеных темной зеленой краской кабинах, и стволы автоматов торчали во все стороны, – это была охрана, сопровождающая джип. К трапу подбежал генерал-майор Мамедов в камуфляже с погонами младшего офицера. Он замер в ожидании министра, чтобы отдать рапорт. Гусейнов медленно стал спускаться вниз. По всему городу были видны следы то ли боев, то ли просто хаоса, вызванного вводом войск, россыпи гильз между разбитых бетонных блоков у перекрестков. На улицах попадались только бронетранспортеры и пешие патрули. На широком бульваре вдоль набережной некоторые сосны были повалены взрывами снарядов. Из предыдущих докладов и из последнего рапорта Мамедова министр обороны знал, что в ходе операции по взятию города специальной диверсионной группой была взорвана телевизионная аппаратура на телебашне, чтобы местные программы не мешали вещать военной станции, расположенной на одном из кораблей, вошедших в Бакинскую бухту. Вещание велось на азербайджанском языке, причем имитировались правительственные сообщения, чтобы вызвать потоки беженцев и тем самым забить дороги и снизить маневренность войск противника. После этого с кораблей Каспийской флотилии был высажен десант в нескольких точках города: напротив правительственных зданий, в районе нефтяных насосов и в других стратегически важных местах. Десантное соединение вошло в город с запада, заняв господствующие высоты на возвышающемся над городом гористом берегу. Захваченный врасплох аппарат правительства, который что-то пытался делать в условиях всеобщей паники, был под охраной солдат российских внутренних войск вывезен к набережной, откуда его на баржах под прикрытием сторожевых катеров отправили морем в сторону Астрахани. Локальные очаги сопротивления опасности не представляли. Казармы дольше всего сопротивлялись, но применение слезоточивого газа в сочетании с полуденным зноем все решило. Джип с двумя грузовиками охраны подкатил к подножию Девичьей башни. Гусейнов в сопровождении Мамедова поднялся по каменным ступеням винтовой лестницы на верхнюю открытую площадку, чтобы оттуда осмотреться. Рекогносцировку удобнее было делать с нависающего над городом берега, но Гусейнову хотелось увидеть не стратегический плацдарм, а город, просто город Баку, каким он представал перед взором простого смертного. Взмокший от крутого подъема министр с удовольствием подставил раскрасневшееся лицо долетающим с моря порывам ветра. Приятно было сменить сорокаградусный воздух внизу на свежий ветерок. Все эти годы Гусейнов мечтал как-нибудь оказаться здесь, на родине своего отца, подняться на эту башню, чтобы полюбоваться Бакинской бухтой, которую до сих пор видел только на фотографиях или в видеоматериалах военной разведки. Он смотрел на сияющие в солнечных лучах волны, совсем не такие, какими они представлялись с самолета, на утопающую в лохматых ветвях эльдарской сосны набережную, на жилые кварталы постройки начала двадцатого века и на старинные кривые улочки Старого города. Еще в раннем детстве, когда по телевизору показывали фильм «Бриллиантовая рука», отец в одном и том же месте всякий раз хватал за рукав и возбужденно говорил: – «Эльчибей, смотри, это в Старом городе снимали!» – Товарищ генерал армии, – влез в ностальгическое созерцание министра генерал-майор Мамедов, – меры предосторожности приняты, все прилегающие к району высоты под контролем наших снайперов. – Хорошо, – устало перебил Гусейнов своего подчиненного, – пока вы свободны. Я хочу побыть один. На душе было неспокойно. Вот он, министр обороны Российской Федерации, как победитель смотрит на поверженный к его ногам город. А ведь многие годы он хотел побывать здесь в другом, человеческом качестве. Что теперь ему, Эльчибею Гусейнову, что проку от поверженного города – не это греет душу. Меньше всего ему сейчас хотелось быть министром. Ему хотелось хоть на мгновенье слиться с этим городом, на долю секунды стать бакинцем. Но этой мечте не суждено было сбыться. Неожиданно с новым порывом морского ветра к нему пришло понимание всего происходящего с ним сейчас. Да, он понял, что перед ним чужой город, в котором живут чужие люди. Более того, он понял, что этот город прежде успел стать чужим для его отца, когда тот уехал отсюда в Москву на заработки. Город стал Эльчибею чужим еще до его рождения. Он перестал быть родным городом для нескольких миллионов живших или бывавших в нем азербайджанцев и русских. С последней четверти двадцатого века он наполнился чужими для старого Баку людьми из глухих горных деревень, беженцами из районов боевых действий. И они, эти чужие люди, которые вытеснили отца и многих, очень многих других, кто населял этот город полвека назад, стали определять его лицо. Время, когда бакинцы еще знали русский язык, безвозвратно ушло. Он вдруг понял, что здесь, где он сейчас стоит, больше не его родина. Не глядя более на этот город, Гусейнов быстро спустился по винтовой лестнице, сел в джип и отправился обратно на аэродром. Москва, август 1998 г. lahta@sonnet.ru