Поиск по сайту

Девушка на подоконнике. Глава 1. Холодная вода бассейна. Тело расслабляется, каждый мускул, каждая мышца ликует, раздраженная кожа напрягается от удовольствия – я отдыхаю; потом непонятно откуда взявшийся прилив сил, и руки безжалостно рассекают невозмутимую голубую гладь. Я плыву. Мысли вереницей гуляют по поверхности воды и уносят далеко-далеко – то в прошлое, то несбыточными мечтами в будущее. Вообще что такое мечты? Это мой мир, в нем я живу, в нем я главное действующее лицо, режиссер, бог... В другой части бассейна женские голоса, всплеск, громкий смех... Какой странно знакомый смех, я боюсь обернуться, плечи и спина напрягаются, как будто каждой клеточкой вслушиваясь, а смех звучит, он искрится, переливается, в нем музыка, шум утреннего дождя... «Ну, Афа!» Имя лезвием разрезает музыку смеха, я больше не в силах сдерживать себя, оборачиваюсь. Тоненькая фигурка вылезает из воды, маленькие ступни уверенно хлюпают по скользкому полу к полотенцу, резким движением она откидывает волосы, да, это ее волосы – мокрые, чуть завивающиеся на кончиках, цвета спелой пшеницы, они непослушно падают на лицо, она сердится, с ней сержусь и я, вдруг улыбка, хитрый прищур и вот – чья-то бандана, ловко скрученная в толстую ленту, красуется на голове... Она оборачивается, взгляд останавливается на мне – недоумение, возмущение, снова недоумение. «Белка, я в душ.» Голос звучит резко, металлические нотки заставляют меня вздрогнуть от холода, по коже мурашки, вода вдруг становится липкой, зябко вздрогнув, вылезаю. Она вернулась из душа и сидит на стуле около бассейна довольно далеко от меня, делает вид, что наблюдает за тем, как плавает подруга, но взгляд ее, против воли, снова и снова останавливается на мне. Наши взгляды встречаются, сливаются в единое целое, сплетаются – и вот нет синих стен бассейна, нет плавающей в нем Белки, нет ничего во вселенной кроме нас... А он что здесь делает? Ее парень, она подбегает к нему, руки обвивают шею, он легко ее подхватывает, они о чем-то весело болтают – я лишний. Вместе они уже довольно долго, она его по-видимому любит. Мне нечего больше делать у бассейна, я ухожу, она этого даже не замечает. Глава 2. -Не верю!- слова беспомощно повисли между нами. Ее взгляд – молящий, нежный, любящий, она никогда еще не была такой жалкой. Ей это не идёт. -Боже, до чего она некрасивая сейчас,-не верю своим глазам я. И в правду, вспухшие нос и веки, красные глаза, впалые щеки, опущенные плечи, дрожащие руки. Где же та величественная красота, которую я охотно выставлял всем на показ, вот, мол, какое чудо мне пренадлежит, где тот гордый, недоверчивый взгляд, создающий стену между нами, стену, которую мне мучительно хотелось сломать. И вот... Я говорю ей, что больше не люблю. Что со мной? Что я делаю? Но, как будто где-то внутри сидит уверенность, что так надо, необходимо, я еще пытаюсь сопротивляться, но моё второе «я» твёрдо повторяет «нет». И зачем я тогда послушал это второе «я»?.. Они сидят на одной из скамеек в аллее, он целует её в затылок, они о чем-то шутливо спорят, я, как полный идиот, прячусь за кустом и подслушиваю. «Нет, я хочу третьего,»-настаивает он, - «В чем дело? Объясни, почему нет?» «Ну, давай в другой день, - шепчет она, - «Ну, пожалуйста.» «Ну, разве тебе можно отказать?»- усмехается он. Тишина. Я выглядываю из-за куста – да они целуются!.. Я чуть ли не ползком спасаюсь бегством, врываюсь в номер, лихорадочно скидываю одежду и залетаю в душ, как будто хочу смыть с себя то, что увидел. Шизофрения какая-то. «Она не хочет третьего... Значит ещё помнит, значит ещё помнит... А чего она не хочет?» Я вздрагиваю. О чем они спорили? Неужели... Мысль о том, что она выйдет замуж выводит меня из себя, я вылезаю из душа, напяливаю на наспех высушенное тело одежду и бегу из номера скорее в бар. Сажусь у стойки, заказываю текилу (почему вдруг текилу? Я ведь её терпеть не могу!), зажигаю сигарету и жадно затягиваюсь. И что ты нервничаешь? Ну, выйдет она замуж, ты же сам ей это посоветовал, ты же сам её оттолкнул, ты ведь разобрался в своих чувствах и понял, что она тебе вовсе не нужна, ну и плевать... Нет! – бармен отскакивает на полметра, оказывается, я говорил сам с собой, а под конец еще и кулаком грохнул о стойку. Торопливо расплачиваюсь, извиняюсь и виновато-надломленной походкой иду к выходу. Чёрт! Ну, что пансионатов мало – почему мы с ней должны были, спустя столько лет, оказаться в одном? Вечер выдался на удивление прохладный, в номер не хочется, издалека соблазнительно подмигивают огни дискотеки, пойти что ли? А что – потанцую, развеюсь, может девчонку какую-нибудь заклею... Решено. Иду. Загорелая толпа в шортах и топах дёргается под Ашера. Ну что же. Неплохо, присоединяюсь. О, какой круг образовался... Вокруг кого это? Какая-то парочка... Протискиваюсь поближе... Только не это! Афа извиваетс я в бешенном ритме, он держит её за талию, многие завороженно смотрят на нее и я, увы, не исключение – как она хороша сегодня – волосы развиваются в такт танцу, гибкое золотистое тело шелком скользит под его руками, блестят глаза, а губы застыли в задумчивой полу-улыбке – она будто где-то далеко, движения становятся резче, резче, всё... Песня закончилась... Многие хлопают, я уже собираюсь уйти и вдруг... Как в плохой мыльной опере, это уж слишком, даже смешно, я узнаю эту песню с первой ноты, ноги вростают в пол – не могу двинуться с места, боюсь обернуться. Танцующие быстро группируются в пары, нечеловеческим усилием воли заставляю себя повернуть голову – она танцует с ним... под нашу песню. Она поднимает глаза, и наши взгляы (наконец-то!) встречаются, и, несмотря на темноту и бешенно мелькающие огоньки, я вижу как кровь приливает к её лицу, она теряется, опускает глаза... Что это с ней? Движения становятся неуклюжими, она неловко наступает ему на ногу... неужели? Я застыл, я смотрю на нее, я жду – что же дальше? Но что это? Она сильнее прижимается к нему, обвивает шею руками, наши взгляды снова встречаются, на этот раз меня обдает колючим холодом – взгляд абсолютно пуст, как будто она смотрит сквозь меня... Ноги сами несут меня в номер. Спать, только спать, а утро вечера мудренее. Глава 3. «Мне больше никто ненужен, я пренадлежу тебе,»-она грустно улыбается, а я неотрывно смотрю на ее губы, дотрагиваюсь до них рукой, провожу кончиками пальцев по щеке, подбородку, чуть касаюсь нежной, мягкой мочки маленького ушка, нагибаюсь, целую и проваливаюсь в пропасть...» С трудом открываю глаза, лоб покрыт холодной испариной, ёжусь от холода – надо бы убавить мощность кондиционера – шарю рукой под кроватью, пытаясь найти пульт. Ага! Нашел! Ну, а это что? Мой портмоне, машинально открываю маленькие кармашки один за другим, пересчитываю деньги, как вдруг натыкаюсь на маленький обрывок, это некогда было фотографией, на обратной стороне что-то написано, читаю... Знакомый почерк, небольшой наклон ровных красивых букв: «Моему, только моему...». Вспоминаю... «Сердце рвалось на части. Как же так? Что я наделал, что я ей наговорил? Телефонная трубка сжата в пальцах, в ней частые отбойные гудки... Наша первая ссора. На следующий день, столкнувшись с ней в университете, я не знал как себя вести, я уставился на нее, переминаясь с ноги на ногу, понятия не имея что сказать. Она подошла сама. Улыбнулась. Поцеловала меня как ни в чем не бывало. А потом... Мы сбежали со второй двухчасовки и до вечера бродили по городу. Наш смех поднимался и летел высоко-высоко, намного выше чуть зелёных веток и покатых крыш... Над чем же мы смеялись? Не могу вспомнить, но вот только помню точно – смеялиьс мы часто и от души – не саркастическим угловатым смехом, не ехидными ухмылками, а звонким заливистым хохотом, застваляющим оглядываться прохожих – от чего мы шалели еще больше и снова хохотали до слез. Под вечер, уже провожая её домой, я поймал на улице какого-то фотографа с обезьянкой, и мы сфотографировались – я, Афа и грустная (на фоне нас хохочащих) обезьянка.» В «тот» день я порвал все фотографии, но как этот крошечный кусочек уцелел, и как я его столько времени не замечал? Да, кстати, а который час? Смотрю на часы – половина пятого – надо попытаться уснуть, но вместо этого выхожу на балкон, закуриваю, ночное море задумчиво шелестит волнами, и я вновь уношусь в далекие дебри памяти, туда, где я был когда-то по-детски счастлив и, сам того не понимая, это счастье упустил. Внизу по берегу прогуливается какая-то парочка, романтика, как они мило и трогательно держатся за руки, невольно завидую, всматриваюсь... Ну, вот опять! Она что спятила – ночью гулять по пляжу с этим отморозком? Он же дебил, еще утопит ненароком. Сигарета выскальзывает из пальцев, и, сверкнув искоркой в ночном воздухе, летит вниз. Чертыхаясь, захожу в номер, сажусь на кровать и пытаюсь разобраться кого же я больше ненавижу – себя? Её? Или этого слащавого пижона, за которого она собралась замуж? Любовь... Да не может она его любить! Ну, не может и всё! А почему, кстати, не может?.. Мысленно захожу в тупик. Нет, спать, спать и еще раз спать, и кто, черт побери, убавил мощность кондиционера?!! Ворочаюсь с бока на бок, пытаясь уснуть, курю, мечтаю, злюсь... Впервые я её увидел в университете, она сидела на подоконникеи сосредоточенно хрумкала чипсами. Огромные раскосые темно-карие, почти черные, глаза, широкие скулы, тонкие губы, смуглая, но не черная, а золотистая, будто после пары дней на пляже, кожа и вьющиеся светлые волосы. -Девушка, - с пафосом сказал я, приблизившись, - Уж не знаю натуральная вы блондинка или ваши волосы это результат многочасовых усилий парикмахера, но то, что выглядите вы потрясающе – это бесспорно. Вы украшаете своим присутствием серые стены этого мрачного коридора (стены между тем были покрашены в веселенький голубой цвет, а освещенный яркими лучами солнца коридор вовсе не выглядел мрачным), могу ли я по этому случаю узнать ваше имя? Всё сказанное казалось мне тогда фразой бывалого обольстителя, и я откровенно растерялся, когда она прыснула со смеху и покрутила пальцем у виска. -Афа,- с улыбкой проговорила она, - А волосы это – «усилия парикмахера», только тссс, - она приложила палец к губам, -никому ни слова. Я радостно закивал. Она протянула мне чипсы и минут пять мы дружно хрумкали ими, глядя в окно, точнее в окно вобще-то смотрела она, а я зачарованно на нее – японка, типичная японка, только блондинка... Мне безумно хотелось её нарисовать, вечером я так и сделал, так появился карандашный набросок, которому со временем предстояло стать картиной, моим первым настоящим портретом, сыгравшим в нашей с ней судьбе свою роковую роль. Но об этом поздже... А пока мне девятнадцать, я сижу на подконнике с потрясающей девчонкой и рассказываю ей анекдоты, она смеется и бесхитросно разглядывает меня – я чувствую, я ей нравлюсь. «Ты знаешь, - говорила она потом, спустя год или два,- Я ведь сначала подумала – до чего неприятный типчик, такой самовлюбленный, а потом я поймала не себе твой взгляд – такой восхищенный, чистый, наверное тогда всё и началось у нас.» Я обнимал её и думал: «Нет, началось всё гораздо позднее. Для меня во всяком случае.» В нашем потоке был один парень, Мамед, его репутация институтского ловеласа подтверждалась всё новыми и новыми победами, человек он был даже неплохой, неглупый, но уж больно падкий на прекрасный пол. Мы с Афой общались уже чуть больше месяца, я провожал её домой, звонил вечерами, но... Мы не встречались, не были «парочкой». А между тем Мамед избрал своей жертвой «белокурую японку» (так называл её наш декан ), он ходил за ней по пятам, дарил какие-то пошлые букетики и плитки шоколада, под конец он стал провожать её... вместе со мной. Так мы и шли – я, Афа и Мамед, при чем лишним себя чувствовал я – Мамед не замолкал ни на минуту, он рассказывал случаи из своей жизни, сюжеты из книг и фильмов, приводил примеры из истории ( натренированная на запоминании телефонных номеров память выдавала точные даты ). Афа загадочно улыбалась, и я не мог понять – нравится ей всё это или нет. Как всё разрешилось? А однажды, когда Афа зашла в подъезд, я не выдержал... Помню как несколькими часами поздже, она смеялась, прикладывая лед к моей разбитой в кровь губе и именно тогда в тот день, она осторожно поцеловала меня в щеку. И тут меня будто прорвало – я говорил, говорил, говорил, слова обгоняли друг друга, а Афа сидела серьёзная и чуть грустная. -Я тебя тоже, - тихо сказала она и, немного помедлив, прибавила, -Очень. Глава 4. Раскаленный песок, на пляже уже мало купающихся и загорающих, солнце палит нещадно, но я лежу – чернею. В ворохе одежды запищал турецкий марш Моцарта, не открывя глаз, нащупываю телефон. -Да, привет, - резко сажусь и открываю глаза. -Ты почему вчера не звонил? Я беспокоилась!- возмущенно выговаривает голос в трубке. -извини, родная, - растерянно бормочу я, -Ну, как вы там? Когда выезжаете? -Сегодня вечером, - голос смягчается, -Скоро будем... Постой-ка! (небольшая заминка ) Тут с тобой хотят поговорить. Я вслушиваюсь, шорох, сопение и... -Папа,-слышится в трубке. -Да, солнышко, да, маленькая, -отвечаю я, - скоро ты приедешь, будешь купаться в море. -А там есть рыбки?-интересуется она. -Конечно, есть, много разных рыбок, - шепчу ей громким шепотом. -Ладно,- снова голос жены, - Вечером наговоришься, откровенно говоря, не хотела я ее везти сегодня. У нее вчера была температура, но ты же знаешь свою дочь – она и дня без тебя не может. Ну, пока. -Пока, - говорю я и нажимаю на кнопку отбоя. Семейный человек. Жена, дочь... Очнись, какие такие раскосые блондинки из прошлого? Пора бы уже повзрослеть. С разбегу врезаюсь в теплую морскую воду. Я тащу Афу за руку, она упирается, вся красная как рак, смущенно мотает головой. - Афка, - ласково говорю я, - Ну, что ты, честное слово? Не съест она тебя. - Неудобно, -запинаясь, оправдывается она. Я веду её знакомиться с моим самым близким человеком, самым весёлым и понимающим другом – с бабушкой. Вообще должен сказать, бабушка моя – натура оригинальная, в прошлом оперная певица, знала лично огромное количество знаменитостей, гостила когда-то, по её рассказам, на даче у Любови Орловой и однажды «премило болтала» (это она так выразилась) с самим Сталиным. Бабушка еще ого-го – держится молодцом, пудрится неизменной пудрой «Лебяжий пух», которая уже лет двадцать ящиками стоит на антресолях, никак не заканчиваясь, и душится какими-то прянными духами, привезенными ею из Франции еще до войны, она курит исключительно «Приму», сжимая в тонких, всё еще красивых пальцах мундштук и смачно произносит «Вот засранец!» при виде любимого внука. Но вот сегодня она так не скажет, она знает, что я приведу к ней свою де-вуш-ку - это долгожданное событие, требующее особой подготовки (я уверен – она накрутилась на крупные бигуди и подкрасила брови). Я нажимаю на кнопку звонка, звонок сипит и кашляет, дверь открывается... Батюшки! Бабушка в длинном темно-синем платье, в руках обязательный мундштук, волосы лежат крупными волнами, брови тоненько подведены. «Вот... молодец!» - ехидно произносит она, видя как я побледнел, ожидая привычной фразочки, - «Проходите, милая, не стесняйтесь! И не разувайтесь!!!»- возмущенно восклицает бабушка, -«Какое мещанство! Запомните, деточка,» - уже мягче продолжает она, - «Требовать от гостей снимать обувь – это дурной тон!» Афа растерянно оглядывается на меня, я развожу руками – это же бабушка. Мы проходим в темную комнату, именно темную, несмотря на брызжущий солнечными лучами яркий день, бабушка не любит свет, и темно-вишневые бархатные занавеси до самого пола здорово её выручают. -Как твоя мать? – как бы между прочим спрашивает она у меня, и, не дожидаясь ответа, начинает беседовать с Афой. Мою мать бабушка не любит, она считает этот брак «ужаснейшим мезольянсом», по этой причине она редко бывает у нас и почти никогда не звонит. -Какое счастье, что ты так похож на своего отца,» - частенько говаривает она, глядя на меня, и понимать это надо следующим образом –«Какое счастье, что ты не похож на свою мать.» Но я не обижаюсь – такая она, бабушка, она ведь не злая, просто упрямая, но меня понимает лучше, чем кто-нибудь другой. Только ей я рассказал о двух самых важных вещах в моей жизни – о желании стать художником и , конечно же, о моей раскосой Афке, которую я наконец привел на смотрины. Афа весело улыбается и совсем уже непринужденно попивает кофе из тонкой фарфоровой чашечки. Они друг другу понравились, бабушка, кажется даже готова простить ей джинсы («девушка не должна расхаживать в брюках, как гусар!»), я незаметно выхожу из комнаты и иду в кабинет. Там огромная библиотека покойного дедушки, книги, которые я знаю от корки до корки, обитый кожей диван, старинный радиоприемник и клетка с Бруно... Бруно – это бабушкин попугай. Он говорит исключительно по-итальянски, да и то – крайне редко и, как мне кажется, ровестник самой бабушки; вредная птица – так и норовит клюнуть своим остро отточенным клювом, если протянешь руку, потому я руки не протягиваю и наблюдаю за ним издалека. -Фарид, - окликает меня вошедшая в кабинет бабушка, - Послушай, - она переходит на шепот, - Женись на ней... Я удивленно смотрю на нее, широко улыбаюсь, подхватываю и начинаю кружить. -Отпусти, негодник, - кричит бабушка, смеясь и вырываясь. На ее крики прибегает Афа и, ничего не понимая тоже начинает смеяться. Потом я обнимаю бабушку и Афу, и мы втроем идём в тёмную гостиную пить знаменитый бабушкин кофе. Глава 5. Я иду по ярко освещенной терассе, на руках у меня спит маленькая Марьяша, моя дочь, я назвал её в честь бабушки, и она, вот интересно, в свои три годика уже неуловимо на нее похожа. Рядом с нами идёт Джейла, я боковым зрением замечаю на ней восхищенные взгляды отдыхающих – упругая походка, длинные, чуть ли не до поясницы, прямые волосы пепельного оттенка, ярко-голубые глаза, фигура словно она сошла с подиума или обложки журнала – и мне приятно осознавать, что ЭТО – моя жена. Мы познакомились с ней в Москве, я сидел в гостиничном холле и ждал прихода Гаджиева, вскоре он и в правду появился, но не один, с ним была она. «Кто это?» - гадал я, - «Жена? Дочь? Любовница?» «Моя дочь,»- развеял все мои сомнения Гаджиев, - «А это,» - продолжал он, обращаясь уже к ней, - «Тот самый молодой художник, о котором я тебе рассказывал.» Она холодно улыбнулась и окинула меня оценивающим взглядом, от которого мне, откровенно говоря, стало как-то не по себе, взгляд скользнул по моему свитеру, джинсам, застыл презрительно на моих кроссовках и остановился на лице. Я почувствовал, что краснею и слегка растерянно изобразил слабое подобие улыбки. -На дискотеку пойдем? – спрашивает Джейла, уложив Марьяшу. Я утвердительно киваю, мы зовем женщину из соседнего номера посидеть с малышкой, а сами уходим с целью беситься всю ночь напролет. Пока мы медленно идем по аллее я говорю жене: «Афа тоже здесь. С женихом.» Голос звучит как-то неестественно и мне кажется, что Джейла обо всем догадывается. «Да?»- рассеянно откликается она, -«А я думала, она уже замужем.» Я вижу, что ей не по себе, но она ничего не заподозрила, просто неприятно слышать, что Афа здесь. Я обнимаю её за плечи и целую в лоб. Дискотека гремит последним хитом, в разноцветных бегающих огоньках танцует в одном ритме огромное существо – толпа... Танцующих так много, что почти нет места для движений, и все будто покачиваются из стороны в сторону, подняв руки, яблоку упасть негде. Мы с Джейлой протискиваемся в самый центр и начинаем танцевать, я наблюдаю за женой, она двигается чуть с ленцой, не всегда попадая в такт – Джейла не отдается танцу, она не растворяется в нем как... Стоп! Стоп! Что я делаю? Я же дал себе слово никогда не сравнивать ее с Афой, никогда.... Но, хочу я того или нет, все четыре с лишним года, что мы вместе, я всё время провожу паралели между ними, я сравниваю жесты, поцелуи, улыбки... Страшно сказать, когда родилась Марьяша, я вдруг поймал себя на мысли, что лучше бы её матерью была Афа. Бывает же так – в подсознании навязчиво часто возникает мысль, ты гонишь её, запрещаешь себе так думать, перебиваешь её, перекрикиваешь, но она всё же звучит, перекрывая всё, и вот – уже нет смысла с этим бороться, остается только отдаться во власть этой мысли, покориться ей и смириться, только тогда она, спустя долгое время, отпустит, но не навсегда. «Афка, - шепчу я, целуя обгоревшее плечо в мелких веснушках, - «Моя Афка!» «Твоя, чья же ещё,» - усмехается она и начинает одеваться. Эту ночь мы провели вместе у нас на даче, родители отдыхают в Сочи, Афына тетка, у которой она живет с пяти лет, с тех самых пор как умерла мать, а отец вторично женился, уехала в Гянджу, нас никто не может потревожить. Я подложил подушку под локоть и наблюдаю за тем, как она медленно одевается. «Я люблю тебя, Афка!» – бормочу я, притягивая её к себе, -«И не надо одеваться.» Она молча повинуется. «Фарид,» – робко начинает она, -«Фарид, а мы поженимся?» «Ну, конечно!»-восклицаю я, - «Теперь уже точно!» Я уже знаю что скажу родителям, я расскажу им какая она необыкновенная, я объясню им как я её люблю, как она любит меня, и они обрадуются, они захотят с ней познакомится, и мы поженимся – я и моя Афка. Мы сидим с ней и шепотом, хотя на даче никого кроме нас нет, обсуждаем кого мы позовём на свадьбу, какое у нее будет платье и где мы будем жить. «У бабушки!»- одновременно произносим мы, и я уже вижу как вечером мы сидим втроем в кабинете и играем в карты, как изредка Бруно, разразившись потоком итальянской брани, доводит нас до безумного хохота, как мы живем с ней друг для друга, друг ради друга. Под утро Афка засыпает у меня на плече, разморенная нашей многочасовой беседой, а я любуюсь ею и внутри всё сжимается от щемящего чувства нежности, любви, преданности. «Я люблю тебя, Афка,» - сонно шепчу я и проваливаюсь в бездну путанных сновидений. «Джейла! Привет!» - так я и знал, это же Баку, ну, или точнее Загульба – одни знакомые... парочка каких-то расфуфыренных курочек подбегают к жене, стреляют глазками по юбке, сабо, оценивают цепочку и серьги, переглядываются с плохо скрываемой завистью и восхищением, заискивающе здороваются со мной. «Я пойду, посмотрю как Марьяша, - говорю я, чуть тронув Джейлу за локоть, -«Сейчас вернусь.» Она кивает, ей не до меня, она увлеченно рассказывает о своей поездке в Милан, о дорогих магазинах и именитых кутюрье. Я торопливо удаляюсь. Малышка сладко спит, я осторожно глажу её темные (как у меня) волосы, целую в высокий выпуклый лобик и выхожу из номера, предварительно предупредив сидящую с ней женщину, что вернемся мы с женой нескоро. Я задумчиво брожу по аллеям, возвращаться на дискотеку мне совсем не хочется. На одной из скамеек одиноко сидит женщина, я всматриваюсь в темноту... «Афа!» -вырывается у меня. «Здравствуй, Фарид,»- тихо отвечает она. У меня ком в горле, как будто не было этих лет, как будто еще вчера я провожал её домой, как будто ещё вчера я целовал её на прощанье... «Афа..,» - повторяю я, как во сне. «Что, Фарид?» - грустно спрашивает она. Я подхожу и сажусь рядом с ней на скамейку. Я не знаю что ей сказать, я не знаю как себя вести, я знаю лишь одно – она мне нужна, всегда была нужна и всегда будет... Афа встает и быстро, нервной походкой, уходит, я остаюсь один – мне не хочется возвращаться в свою налаженную престижную жизнь, мне хочется вернуться в прошлое, когда со мной была та, без которой, как оказалось, я не могу, не умею быть счастливым. Нет, я должен, я обязан сказать ей об этом – о том, что никогда не переставал её любить, даже в «тот» день, когда я, приехав из Москвы, сидел с ней в нашем любимом кафе, даже в день, когда я делал Джейле предложение, стоя на одном колене (что поделать, Джейла любит пафосную театральность, красивость и приторность), никогда не переставал... И я решаю завтра во что бы ни стало поговорить с Афой, а потом... будь, что будет будет... Может мы даже решим снова быть вместе... Я встаю со скамейки и иду на дискотеку, обнимаю Джейлу за талию и веду танцевать – как раз только началась медленная соул-композиция, заунывно стонут негры, мы с женой танцуем и я вспоминаю... Мы с Афой прощаемя у её дома. «Помнишь какой завтра день?» - хитро спрашивает она, желая поймать меня на рассеянности, но она просчитала – как я могу забыть. «Конечно,» - с улыбкой говорю я, - «Завтра... (я нарочито долго тяну паузу) Завтра... (Афа преподнимает одну бровь и пытается сделать строгое лицо). Завтра... Два года с тех пор как у меня есть глупая раскосая Афка!» - кричу я и начинаю душить её в объятиях, она хохочет и вырывается. Вообще, если определять то время чем-то одним, мне бы на ум пришел наш смех, никогда больше в моей жизни не было столько смеха, счастливого смеха, когда смеешься, не потому что смешно, а потому что хорошо, светло на душе... Я влетаю домой, чмокаю мать, копошащуюся на кухне, тащу из под ножа ломтик огурца... «Да уймись ты,»- шутливо ударяет она меня по руке, - «Гость в доме.» «Да? Кто?» - разочарованно спрашиваю я – разговор с родителями снова откладывается, а я уже сегодня хотел рассказать им об Афе, а завтра, в нашу годовщину, привести её знакомиться. «Саид Гаджиев,»- отвечает мать,- «Из Москвы, они с отцом вместе учились – в одном классе.» Я осторожно захожу в гостиную, но там никого нет, голоса доносятся из моей комнаты. Интересно, что они там потеряли? Я преоткрываю дверь – отец и высокий худощавый мужчина в очках, вероятно тот самый Гаджиев, стоят перед недавно законченным портретом Афы – всего дней десять как я повесил его над своим письменным столом... Я тихо кашляю и захожу... Отец представляет меня Гаджиеву, тот пожимает мне руку и снова переводит взгляд на портрет. «У тебя есть еще работы?» - спрашивает он. «Да, конечно,» - говорю я и достаю из-за шкафа, где я обычно прячу наброски и уже готовые холсты, папку с рисунками, акварели, две-три работы маслом. Гаджиев внимательно всматривается в каждый штрих, каждый мазок. «Это хорошо, - говорит он, откладывая несколько акварелей, - «В кубизм тебе лучше не лезть – слабенько, а вот этот портрет,» - он снова переводит взгляд на Афу, - «Этот портрет достоин быть выставленным.» Портрет и в правду хорош – Афа, как в тот день, когда я её увидел впервые, сидит на подоконнике, она обхватила руками колени и смотрит вопросительно на кого-то по другую сторону холста – будто сидела она, смотрела в окно, а кто-то её позвал. «Ты где учишься?» - спрашивает Гаджиев. «Юр.фак закончил,» - торопливо отвечает за меня отец и оборачивается ко мне, - «Мы тут с Саид мюаллимом о тебе говорили, он предложил взять тебя на работу (Гаджиев утвердительно кивает), у Саида своя компания в Москве,» - отец произносит название известной нефтяной компании, -«И тебе там стоит попробовать силы.» Я возмущенно смотрю на отца – ничего себе, решил за меня – в компанию, в Москву... А у меня он забыл спросить? «Да,» - говорит Гаджиев, - «Тем более, если ты уже получил диплом юриста,» - он похлопывает меня по плечу, - «Будешь работать у меня, вам в Баку настоящие деньги и не снились, а паралельно..,» - он делает паузу и подмигивает отцу, -«Можешь поступать на заочное отделение в Суриковское училище, мы уж это устроим.» Заготовленная мною гневная тирада застревает в горле – Суриковское, это мечта моего детства, это то, о чем мы говорили долгими вечерами с бабушкой, это то, о чем мы мечтали с Афой – я растерянно смотрю на Гаджиева, потом на отца. Отец улыбается и кивает, -«Конечно, в Москве главное зацепиться. Ну, пойдемте,» - он открывает дверь в смежную с моей комнатой гостиную, где мать накрывает на стол. «Афа, ну, Афа!» - бормочу я, уткнувшись в копну непослушных светло-русых волос, -«Афка, ну, я поеду, поступлю, начну работать, а потом ты ко мне приедешь, Афка!» Я молчу о том, что родители и слушать не захотели о ней... «Ты сейчас не об этом думать должен!» - отрезал отец, -«Я тебе что запрещаю? Гуляй с кем хочешь, но о свадьбе, будь добр, не заикайся даже!» Афа молча гладит меня по щеке, в глазах у нее слёзы... «Фарид,» - с трудом произносит она моё имя, - «Мы ведь не расстанемся?» «Вот дурная!» - почти кричу я, - «Конечно же нет! Месяц! Дай мне один только месяц и я приеду за тобой, мы поженимся!» Она недоверчиво заглядывает мне в глаза, я обнимаю её, прижимаю к себе крепко-крепко и шепчу обычные ласковые глупости, будто убаюкиваю, целую в лоб, в висок, в щеку, чмокаю в сморщенный от улыбки носик и шепчу: «Афка! Я люблю тебя, Афка!» Глава 6. Я сижу в небольшом китайском ресторанчике, со мной неземной красоты девушка, зовут её Джейла, не столе традиционнная утка по-пекински, Джейла задумчиво курит, а я бесцеремонно её разглядываю – ярко-голубые глаза, слегка широковатый нос, четко выраженная линия скул, чуть пухлые губы и потрясающая, покрытая тонким прозрачным пушком кожа – на щеках окрашенная легким природным румянцем; но при всей своей внешности Джейла напрочь лишена роковой агрессивности, хищности... Взгляд её холоден и пуст, движения чуть угловаты, она явно не осознает как хороша... В Москве я уже пять месяцев, за это время из помошника бухгалтера я успел превратиться в главного менеджера и это, естественно, только начало, зарабатываю я по московским меркам очень даже хорошо, а по бакинским... Я скромно промолчу... Я уже две недели не звоню Афе, а если звонит она, не подхожу к телефону. Вчера я сделал предложение Джейле, от меня все давно этого ждали – и Гаджиев, и мои родители, которым я сразу же сообщил, и сама Джейла, которой я определенно нравлюсь. На следуюжщей неделе в жизни моей должно произойти знаменательное событие – в одном из залов великой Третьяковки, рядом с работами других студентов Суриковского училища и просто молодых художников, появится моя «Девушка на подоконнике». Я с нетерпением жду этого дня, ну, а завтра мне предстоит поездка в Баку – надо покончить с этой историей с Афой и начать приготовления к помолвке, а затем к свадьбе. На душе удивительно легко и спокойно –я здраво рассуждаю о своем будущем и понимаю, что оно непосредственно связано с Гаджиевым, его компанией, Джейлой и, увы, Афе места в нем нет. Я сижу на кровати, рядом спит Джейла, в соседней комнате тихо посапывает Марьяша,я осторожно встаю, на цыпочках подхожу к балконной двери, бесшумно ее открываю. В лицо мне ударяет прохладный морской воздух, я выхожу на балкон. Море совсем спокойное, почти нет волн, по берегу бродят двое – я всматриваюсь... Нет, не она, это какие-то иностранцы – вот чудаки, и что им не спится, в отличном настроении захожу в номер и ложусь спать. Я просыпаюсь с первыми лучами солнца и спешу на пляж, почему-то я уверен, что встречу её там. Так и есть, Афа сидит на песке у самой воды и чертит какие-то замысловатые узоры, которые тот час же слизывает прибой, она чуть загорела, её это очень к лицу. Я неотрывно смотрю на её золотистую щиколотку, на которой поблескивает налипший песок, на тонкую кисть с полупрозрачными пальцами, на одном из которых невольно замечаю кольцо, надетое тем другим... «Афа,»- окликаю её я. Она вздрагивает и поднимает глаза. Я не в силах больше себя сдерживать, я опускаюсь рядом с ней на колени и прижимаю к себе... крепко-крепко, как раньше, я лихорадочно целую её руки, плечи, шею, касаюсь губами её губ, но... Она отворачивается, отодвигается, и чужой хриплый голос произносит: «Ни к чему это всё, Фарид, ни к чему...» Я целую её руки, говорю, исповедуюсь, рассказываю ей всё, что было со мной за эти годы, повторяю несчетное количество раз, что люблю, что хочу быть с ней, что готов уйти от Джейлы, бросить работу, вернуться навсегда в Баку... Афа молчит, она смотрит на меня мертвым насмешливым взглядом, она не верит, и я её понимаю – я бы тоже не поверил. «Давай увидимся вечером, в семь, в аллее, там и поговорим, Фарид,» - холодно отвечает она, встает и уходит. Мы встретились с ней год назад, на похоронах бабушки, я увидел её впервые со дня, когда сидя в нашем любимом кафе, я сообщил ей, что больше не люблю и женюсь на другой... Она заметно повзрослела, похорошела, стала женственнее и спокойнее. Джейла холодно поздоровалась с ней и зачем-то взяла меня под руку, Афа вежливо улыбнулась и, извинившись, отошла. Я болезненно всматривался в знакомые вещи, клетка Бруно давно пуста, но я не знаю когда попугай отдал Богу душу – с бабушкой я уже пару лет не виделся, она перестала со мной разговаривать, когда узнала, что я женюсь на Джейле и на свадьбу нашу демонстративно не явилась. Сейчас я сижу в столовой и нервно тереблю трубочку в стакане с соком, мысли путаются, в ушах неистребимый гул, ощущение такое, будто у меня высокая температура. Я не очень понимаю где я и кто я – были ли все эти годы, была ли вся та новая жизнь, от которой теперь я спешу отказаться. В дверях появляется Джейла с Марьяшей на руках, я машу им рукой... Марьяша что-то весело щебечет, я сажаю её к себе на колени и перевожу взгляд на улыбающуюся Джейлу, сердце больно сжимается, я торопливо опускаю глаза. Что я делаю? Правильно ли я поступаю? Нет, всё же не нужно было приезжать в Загульбу, хотя... Какая разница? От себя же не убежишь. Мне щекотят подбородок волосики Марьяши, я смотрю мутным взглядом на нее, снова на Джейлу и мне вспоминаются все радостные и грустные минуты нашей совместной жизни, я представляю себе сцену расставания, слёзы на глазах жены, отчетливо вижу как растет без меня моя дочь, как я вижусь с ней по выходным, слышу упреки родителей и тестя и... мне становится невыносимо страшно. Пять минут восьмого, я ёрзаю на скамейке, каждую минуту поглядывая на часы. Ну, где же она? Где? В памяти оживает с невероятной четкостью наш с Афой последний вечер... Она сидит, вжавшись в спинку кресла, обхватив побелевшими пальцами край стола. Я стараюсь на нее не смотреть и пью остывший горький кофе. «Пойми, Афа,» - спокойно говорю я – «Первая любовь для того и дается людям, чтоб потом было что вспомнить, с чем сравнить. Ты – красивая девушка, ты еще встретишь свой счастье.» «Неужели это говоришь ты?» - почти вскрикивает она, хватает сумочку и выбегает из кафе... Я продолжаю пить кофе и ещё с четверть часа сижу, тупо уставившись в одну точку. Почему я тогда не кинулся за ней, не догнал, не остановил? Я снова смотрю на часы – без двух минут восемь, ну, нет, она просто безбожно опаздывает. А может не придет? Я теряюсь – а что же делать, если она не придет? Вдруг в конце аллеи появляется женская фигурка, она неспеша приближается ко мне, но это не Афа... Девушка уже совсем близко и я узнаю в ней Белку – Афыну подругу, ту, что позавчера плавала в бассейне. «Вы Фарид, да?» - смущенно спрашивает она и, даже не дождавшись ответа, протягивает мне сложенный вдвое листок, -«Это от Афы.» Белка уже минут двадцать как ушла, а я всё не решаюсь прочесть, наконец беру себя в руки и открываю записку – знакомый почерк, наклон ровных безупречных букв: «Прости, Фарид, я уехала. Ни к чему это ни тебе, ни мне – у тебя семья, я выхожу замуж... Первая любовь на то и дается людям, чтоб потом было что вспомнить... Помнишь? Вспоминай меня, Фарид. Прощай. Афа.» Я облегченно вздыхаю и смеюсь долгим беззвучным смехом.