Виктор Пелевин

[Jane]

Пелевин сейчас достаточно известный писатель.

Напишите, что вы думаете о его книгах. Хотя бы о "Чапаев и пустота" или "Жизнь насекомых", кому что посчастливилось прочесть...

В моём кругу мнения разделились. Кто-то говорит, что здорово, потрясающие аллегории, а кто-то, что полный мрак и вообще, ему лечиться надо. Во всяком случае те, кто недоволен, плюются, но всё равно читают. На одном дыхании. Не остался равнодушным почти никто. Как бы то ни было, это современная проза. Обсудим?

Да, и кстати вот линк для тех, кто хочет "поближе познакомиться" с предметом дискуссии: http://pelevin.nov.ru/

А далее несколько отрывков из "Чапаева и пустоты" (каюсь, чтобы соблазнить тех, кто ещё не читал).

Начало первой главы:

"Тверской бульвар был почти таким же, как и два года назад, когда я последний раз его видел — опять был февраль, сугробы и мгла, странным образом проникавшая даже в дневной свет. На скамейках сидели те же неподвижные старухи, вверху, над черной сеткой ветвей, серело то же небо, похожее на ветхий, до земли провисший под тяжестью спящего Бога матрац."

"Котовский в глухо застегнутом коричневом френче сидел на столе. Он был в комнате один. Я отметил мертвенную бледность его лица — казалось, на него был наложен толстый слой пудры. Он явно сильно зарядился кокаином с самого утра. Рядом с ним на столе стоял прозрачный цилиндр, в котором клубились и медленно поднимались вверх маленькие облачка расплавленного белого вещества. Это была лампа, состоящая из спиртовки и длинной стеклянной колбы, где в подкрашенном глицерине плавали комки воска. Лет пять назад такие лампы были весьма модны в Петербурге.

Котовский протянул мне руку. Я заметил, что его ладонь слегка подрагивает.

— Отчего-то с самого утра, — сказал он, поднимая на меня ясные глаза, — я думаю о том, что ждет нас за гробовой доской.

— Вы полагаете, что нас там что-то ждет? — спросил я.

— Может быть, я неудачно выразился, — сказал Котовский. — Сказать проще, я думаю о смерти и бессмертии.

— Отчего вас посетило такое настроение?

— О, — сказал Котовский с холодной улыбкой, — в сущности говоря, оно не покидает меня с одного памятного случая в Одессе… Впрочем, не важно.

Он сложил руки на груди и указал подбородком на лампу.

— Посмотрите на этот воск, — сказал он. — Проследите за тем, что с ним происходит. Он разогревается на спиртовке, и его капли, приняв причудливые очертания, поднимаются вверх. Поднимаясь, они остывают, чем они выше, тем медленнее их движение. И, наконец, в некой точке они останавливаются и начинают падать туда, откуда перед этим поднялись, часто так и не коснувшись поверхности.

— В этом есть какой-то платоновский трагизм, — сказал я задумчиво.

— Возможно. Но я не об этом. Представьте себе, что застывшие капли, поднимающиеся вверх по лампе, наделены сознанием. В этом случае у них сразу же возникнет проблема самоидентификации.

— Без сомнения.

— Здесь-то и начинается самое интересное. Если какой-нибудь из этих комочков воска считает, что он — форма, которую он принял, то он смертен, потому что форма разрушится. Но если он понимает, что он — это воск, то что с ним может случиться?

— Ничего, — ответил я.

— Именно, — сказал Котовский. — Тогда он бессмертен. Но весь фокус в том, что воску очень сложно понять, что он воск. Осознать свою изначальную природу практически невозможно. Как заметить то, что с начала времен было перед самыми глазами? Даже тогда, когда еще не было никаких глаз? Поэтому единственное, что воск замечает, это свою временную форму. И он думает, что он и есть эта форма, понимаете? А форма произвольна — каждый раз она возникает под действием тысяч и тысяч обстоятельств.

— Великолепная аллегория. Но что из нее следует? — спросил я, вспомнив нашу вчерашнюю беседу о судьбах России и ту легкость, с какой он перевел ее на кокаин. Легко могло статься, что он просто хотел получить остаток порошка и постепенно подводил к этому разговор.

— А следует то, что единственный путь к бессмертию для капли воска — это перестать считать, что она капля, и понять, что она и есть воск. Но поскольку наша капля сама способна заметить только свою форму, она всю свою короткую жизнь молится Господу Воску о спасении этой формы, хотя эта форма, если вдуматься, не имеет к ней никакого отношения. При этом любая капелька воска обладает теми же свойствами, что и весь его объем. Понимаете? Капля великого океана бытия — это и есть весь этот океан, сжавшийся на миг до капли. Но как, скажите, как объяснить это кусочкам воска, больше всего боящимся за свою мимолетную форму? Как заронить в них эту мысль? Ведь именно мысли мчат к спасению или гибели, потому что и спасение, и гибель — это тоже, в сущности, мысли. Кажется, Упанишады говорят, что ум — это лошадь, впряженная в коляску тела…"

И далее после этой "бомбы" неожиданный переход, абсолютно в духе Пелевина:

"Тут он щелкнул пальцами, словно в голову ему пришла неожиданная мысль, и поднял на меня холодный взгляд:

— Кстати, раз уж речь у нас зашла о колясках и лошадях. Вы не находите, что полбанки кокаина за пару орловских рысаков…"

......

"— А вот вы скажите, Василий Иванович, только как на духу. Вы красный или белый?

— Я? — спросил Чапаев, переводя на меня взгляд. — Сказать?

Он взял со стола две луковицы и принялся молча чистить их. Одну он ободрал до белизны, а со второй снял только верхний слой шелухи, обнажив красно-фиолетовую кожицу.

— Гляди, Петька, — сказал он, кладя их на стол перед собой. — Вот перед тобой две луковицы. Одна белая, а другая красная.

— Ну, — сказал я.

— Посмотри на белую.

— Посмотрел.

— А теперь на красную.

— И чего?

— А теперь на обе.

— Смотрю, — сказал я.

— Так какой ты сам — красный или белый?

— Я? То есть как?

— Когда ты на красную луковицу смотришь, ты красным становишься?

— Нет.

— А когда на белую, становишься белым?

— Нет, — сказал я, — не становлюсь.

— Идем дальше, — сказал Чапаев. — Бывают карты местности. А этот стол — упрощенная карта сознания. Вот красные. А вот белые. Но разве оттого, что мы сознаем красных и белых, мы приобретаем цвета? И что это в нас, что может приобрести их?

— Во вы загнули, Василий Иванович. Значит, ни красные, ни белые. А кто тогда мы?

— Ты, Петька, прежде чем о сложных вещах говорить, разберись с простыми. Ведь «мы» — это сложнее, чем «я», правда?

— Правда, — сказал я.

— Что ты называешь «я»?

— Видимо, себя.

— Ты можешь мне сказать, кто ты?

— Петр Пустота.

— Это твое имя. А кто тот, кто это имя носит?

— Ну, — сказал я, — можно сказать, что я — это психическая личность. Совокупность привычек, опыта… Ну знаний там, вкусов.

— Чьи же это привычки, Петька? — проникновенно спросил Чапаев.

— Мои, — пожал я плечами.

— Так ты ж только что сказал, Петька, что ты и есть совокупность привычек. Раз эти привычки твои, то выходит, что это привычки совокупности привычек?

— Звучит забавно, — сказал я, — но, в сущности, так и есть.

— А какие привычки бывают у привычек?

Я почувствовал раздражение.

— Весь этот разговор довольно примитивен. Мы ведь начали с того, кто я по своей природе. Если угодно, я полагаю себя… Ну скажем, монадой. В терминах Лейбница.

— А кто тогда тот, кто полагает себя этой мандой?

— Монада и полагает, — ответил я, твердо решив держать себя в руках.

— Хорошо, — сказал Чапаев, хитро прищуриваясь, — насчет «кто» мы потом поговорим. А сейчас, друг милый, давай с «где» разберемся. Скажи-ка мне, где эта манда живет?

— В моем сознании.

— А сознание твое где?

— Вот здесь, — сказал я, постучав себя по голове.

— А голова твоя где?

— На плечах.

— А плечи где?

— В комнате.

— А где комната?

— В доме.

— А дом?

— В России.

— А Россия где?

— В беде, Василий Иванович.

— Ты это брось, — прикрикнул он строго. — Шутить будешь, когда командир прикажет. Говори.

— Ну как где. На Земле.

Мы чокнулись и выпили.

— А Земля где?

— Во Вселенной.

— А Вселенная где?

Я секунду подумал.

— Сама в себе.

— А где эта сама в себе?

— В моем сознании.

— Так что же, Петька, выходит, твое сознание — в твоем сознании?"

[LESnik]

без сомннения интересный писатель, его "Чапаев..." очень интересная книжка, заставляет задуматься над вещами о которых раньше не думал, да и вообще интересно написана, я хочу перечитать еще раз, но руки никак не доходят.

"Поколение П" - тоже интересна, но в начале, захватывают его рекламные идеи, дальше же пошла уже сплошная мистика, а я такое не люблю.

"Омон РА" - повесть мне не понравилась, читая ее я всевремя боролся с суицидным настроением и какой-то бесполезности что-ли, трудно объеснить, но на душе было очень тяжело :о)

Из рассказов читал "Водонапорная башня", интересная конечно задумка, но смысл постоянно куда-то уходит. Смешно сказать - весь рассказ - одно предложение. вот почитайте http://www.lib.ru/PELEWIN/bashnq.txt и оцените :о)

Вот и все, что я читал из Пелевина, да больше и не хочется пока. Думается мне, что такого романа как "Чапаев и ..." он уже больше не напишет :о)

Изменено 25 августа, 2003 пользователем LESnik

[Пантера]

Очень люблю Пелевина, а потому повторюсь:

Пелевин. Чудо. «Омон Ра». На меня произвело очень большое впечатление, когда на утро все проснулись с переломанными ногами. Все так реально. Самоотдача, в противогазе по полу, принесение себя в жертву. В жертву чему? Грeбaной идеологии. Что чувствовали эти люди? Счастье, что они избранные... Радость от того, что достойны... Что это? Реализация тоски по чему-то большему? Выстрадать, надо выстрадать, но что? Желание достичь и достижение в смерти! Когда я прочитала, то была счастлива, что живу в другую эпоху, что меня не коснулся ужас идеологии. Не могу избавится от мысли, что все так оно и было!

«Зигмунд в кафе» и еще одно произведение, не помню название, про кошку. Когда читаешь, думаешь, что речь идет о женщине и лишь в конце все проясняется. Так же как в «Зигмунде», когда думаешь, что Фрейд, а выясняется, что попугай. Хороший прием. Мне очень понравился.

«Затворник и шестипалый». «Те, кто стоит близко к кормушке-поилке, счастливы в основном потому, что все время помнят о желающих попасть на их место. А те, кто всю жизнь ждет, когда между стоящими впереди появится щелочка, счастливы потому, что им есть на что надеяться в жизни. Это ведь и есть гармония и единство.»

Как он учился махать крыльями! Странно, делать что-то в чем не видишь смысла и верить что это то, что надо. Слепая вера, которая ведет к смерти в «Омон Ра» и к жизни в «Затворник и шестипалый». Грани.

«Желтая стрела» «Желтая стрела – это поезд, на котором ты едешь к разрушенному мосту». (не отвечаю за дословность, но очень близко к тексту).

«Жизнь насекомых». Сначала понравилось, но потом не пошло, не дочитала. Осталось ощущения однообразности. Одно и то же обыгрывается много раз и одинаково.

[Sterling]

Мне тоже нравиЦЦа .. хоть читал я мало.