Неудачный поход Ивана Грозного на Казань

[Башмак]

Кровавая разминка: неудачный поход Ивана Грозного на Казань 1549 года.

 

Присоединение Казани к Русскому государству не было акцией из серии «veni, vidi, vici». Процесс этот начался еще при Иване III и продолжился при Василии Ивановиче. Да и их грозный потомок трижды направлял войска на столицу поволжского ханства до знаменитого казанского взятия.

Последней дорогостоящей разминкой стал поход рубежа 1549–1550 годов. Именно он окончательно вскрыл все слабые стороны московского натиска в Среднем Поволжье, не дававшие решить казанский вопрос раз и навсегда.



Что изменилось на данном направлении русской внешней политики при Иване Грозном, сколько сил могло участвовать в кампании 1549–1550 года и почему она окончилась провалом, какие выводы сделали в Белокаменной?

Постараемся дать ответы в цикле статей.
 

От протекторатов к завоеванию: как присоединение Казани стало богоугодным делом для Москвы

Угроза казанских набегов и влияния на поволжское ханство врагов Москвы, важность экономического контроля над регионом, стремление улучшить земельно-поместную ситуацию за счет усмирения восточного соседа – все это было актуально еще во времена Ивана III и никуда не делось при его внуке (об этом довольно подробно рассказывалось в предыдущей публикации). Разве что по понятным причинам в начале XVI века большеордынский фактор сошел на нет, а ногайский – уже при Василии III отодвинулся на второй план.

Главными противниками Белокаменной в «перетягивании казанского каната» стали крымчане. Изменилось и кое-что еще.
 

Бюст Ивана Грозного. По реконструкции Герасимова

Прежде всего при Иване Грозном развеялись все иллюзии насчет половинчатых мер и прояснилось главное. Любой московский протекторат – лишь очередной прыжок через крымскую спину в ханской чехарде. Стоило только усадить при помощи прорусского блока казанской аристократии на трон своего ставленника, как восточная «партия» била тревогу в Бахчисарай, чтобы убрать «сподручника» Москвы.

Уже первый успех Тавриды на этом поприще – воцарение Сагиб Гирея в 1519 году – вылился в масштабные антирусские выступления в ханстве, когда «казанские сеиты и уланы и князи… великого князя гостей переграбив у себя держали».

Чуть позже, в 1521 году, казанцы вовсе приняли участие в опустошительном нашествии на Великое княжество Московское (в так называемом Крымском смерче).

Что касается сверженных ханов, кто-то из них успевал унести ноги, как это дважды удалось изворотливому касимовскому царевичу Шаху-Али. А вот его племяннику Джан-Али повезло меньше – его убили.
 

Крымский смерч. Миниатюра из летописи

Дальше уже крымский ставленник рано или поздно получал «ответный подарок» со стороны Москвы и прорусской казанской знати. Так, сменивший беднягу Джан-Али хан Сафа Гирей был смещен в ходе восстания января 1546 года и бежал.

Уже в апреле 1546 года Иван Грозный «отпустил на царство» в Казань и «посадил со своей руки» все того же Шаха-Али. Его повторное правление длилось… всего месяц: изгнанный протеже Тавриды сложа руки не сидел и сумел получить помощь от ногайцев и крымчан. Теперь уже Сафа вторгся в казанскую столицу и уселся в ней на крымских и ногайских саблях, а Шаху-Али пришлось «делать ноги».

Вернув трон, старый-новый хан не изменил «доброй» традиции и сразу же казнил часть «князей» промосковской ориентации.
 

[Башмак]

Наконец, Иван Грозный решил: хватит это терпеть! Он вознамерился полноценно завоевать поволжское ханство. Только так можно было обеспечить спокойствие на восточных рубежах, прекратить захват русского полона, не дать Крыму сделать Казань своим полигоном для борьбы с Москвой.

Подобная ситуация вполне коррелировала с амбициями и личными устремлениями молодого Ивана Васильевича, только что сменившего профессию или, точнее говоря, титул.

Одно дело просто громко заявить, дескать, «аз есмь царь, не человеческим хотением, но Божьим повелением…», и совсем другое – подтвердить свой статус по-настоящему великим свершением. А что может быть большим подвигом для правителя, чем покорить равного себе монарха и завоевать его территорию?

Напомним, что формально казанский хан, продолжая еще золотоордынскую традицию, считался царем. К тому же это стало бы пусть частичным, но реваншем за прошлые унижения Руси времен ордынского владычества, ведь Казань являлась одним из преемников Улуса Джучи.

Забегая далеко вперед, недаром автор Казанского летописца с гордостью напишет, что поздравить Ивана Васильевича с завоеванием ханства в 1552 году приехал ни много ни мало вавилонский царь.

Необходимость кардинально решать вопрос с Казанью понимал не только сам царь, но также высшая княжеско-боярская аристократия (о заинтересованности мелких служилых феодалов – дворян и детей боярских – шла речь в прошлой публикации) и церковь. Обе не просто искренне переживали за Россию-матушку, но и были не прочь получить часть казанского пирога: земельные пожалования и дополнительную крестьянскую силу, новые должности, приходы, монастырские владения, наконец, ратную славу и добычу.

Немудрено, почему абсолютно для всех в царствование Ивана IV завоевание «подрайской землицы» с ее «полями великими и зело преизобильными и богатыми на всякие плоти» становится делом самым что ни на есть богоугодным.

Справедливости ради отметим, что религиозные нотки в казанском контексте звучали и гораздо раньше, еще со времен Ивана III. Став Третьим Римом, Москва официально взяла на себя священную миссию защиты всех единоверцев. Любое насилие над православными людьми – будь то угон в рабство крестьян или ограбление купцов на Волге татарами – расценивалось как преступление против самого Господа.

Впрочем, при Иване III такая риторика проскакивает, но еще не льется из каждого утюга. Да, в летописях и других текстах относительно поволжских кампаний уже тогда периодически отмечается, что делается это ради Бога или «веры христианской» и т. д. Но подобные формулировки в то время являлись расхожими – все равно что сегодня «для мира во всем мире» или «во имя демократии».

Сам же Иван III был великим во всем, кроме, говоря по-современному, пиара. Он просто шел к поставленным целям и в итоге установил первый русский протекторат над Казанью в 1487 году, но оборачивать все в священную войну не удосужился.
 

Выступление русских войск на Казань в 1487 г. Конная и судовая рати. Миниатюры лицевого свода. Книга XVIII в.

А вот его сын и наследник Василий III уже предпринимает определенные шаги в данном направлении.

Яркий пример – русский поход на Казань 1523 года. Великий князь вместе со своими братьями и воеводским корпусом выдвинулись из Белокаменной 28 июля. Их маршрут пролегал через Переяславль-Залесский, Юрьев, Суздаль, Владимир, где они находились в течение двух недель. По мере своего продвижения государь посещал известные святыни и совершал моления.

Это делалось не только для того, чтобы божья благодать снизошла на православное воинство и осенила русские сабли, стрелы и пушки. В то время московские «имиджмейкеры» активно работали над образом примерного христианского правителя, которому благоволит сам Всевышний.

Окончательно же тезис о религиозной подоплеке русско-казанских конфликтов оформился только в 40-х годах XVI века при митрополите Макарии. Об этом много говорилось в церковной среде и публицистике. Известный русский «блогер» XVI века Иван Пересветов твердил о долге Москвы «твердо встать против неверных за веру христианскую» и распространять православие на новые территории чаще, чем Марк Порций Катон – о разрушении Карфагена.

И опять же, под всей религиозной оболочкой виднеется вполне себе прагматичная и мирская основа.
 

«А хоть бы такая землица и смирилась, все равно за ее плодородие нельзя было бы так оставить», – сказал, как отрезал, Пересветов.

Усилилась при Грозном и внешнеэкономическая необходимость в жестком контроле над Казанью. Еще при Иване III волжско-каспийское торговое направление – скорее манящая экзотика и приятная возможность диверсифицировать сбыт и импорт. Ведь пока что не снизилась значимость западных рынков – многочисленные препоны и санкции начнутся там чуть позже.

Торговое и дипломатическое взаимодействие с Западом, напротив, бурно развивалось, поскольку внезапно возвысившаяся Москва была перспективным союзником против османского «сотрясателя вселенной». Император Священной Римской империи и вовсе увидел в молодом Русском государстве если не свою будущую колонию, то как минимум сферу влияния.
 

Император Священной Римской империи Максимилиан I Габсбург. Портрет работы А. Дюрера

 

[Башмак]

Тогда стартует энергичный обмен посольствами. Амброджо Кантарини, Иоганн Фабри и другие европейцы активно пишут нарративы, где Москва совсем как приведение с моторчиком из бессмертного советского мультфильма – дикая, но симпатичная. Да, это схизматики, и по цивилизованности до Европы им далеко. Но посмотрите, какие они сильные, раз выживают в своих лесах да снегах, какие чистые духом и помыслами! Нужно только вовлечь их в свою орбиту, подтолкнуть к принятию церковной унии – и можно смело дружить до гроба.
Уже при Василии III иллюзии европейцев относительно «московитов» рассеялись. Впрягаться безо всякой выгоды в антитурецкую лигу и принимать церковную унию не хотят, от жалованного Габсбургами статуса королевства нос воротят – варвары, да и только!

А тут еще польско-литовская пропаганда со своими «страшилками» про тьмачисленные орды московских дикарей, которые, по словам «ученого» Матвея Меховского, «пьют и жрут… пока не перестанут отличать голову от зада». Какие им к черту равноправная торговля, поставки конского поголовья, олова и т. д.? Лучше наложить на них санкции и не продавать ничего, что нужно для военного дела.

В первой трети XVI века Ливонский орден начинает особенно рьяно блокировать поступление в Русское государство стратегических товаров, которых здесь не было просто по природным причинам. Притом в переговорах с Москвой ливонцы то тонко, то вполне толсто намекают, что такую политику диктует их сюзерен – император Священной Римской империи.

Ослабевали постепенно и экономические связи с османской державой, которая еще при Иване III была главным контрагентом Москвы на восточном направлении. Помимо прочего, оттуда в Русское государство поступали востребованные предметы вооружения, булатные клинки и слитки, ткани, идущие транзитом индийские специи.

Но усилия вассального Турции Крымского ханства, с определенного момента всячески старавшегося столкнуть лбами Первопрестольную и Стамбул, постепенно приносили свои плоды. Во многом с крымской подачи та же Казань в 1524 году была объявлена османским юртом, так что теперь русские и турецкие интересы уже официально схлестнулись на поволжской арене.

Забегая далеко вперед, в 1569 году дело и вовсе дойдет до первого османского похода на территории Московского царства и осады Астрахани. Все это не способствовало увеличению товарообмена между двумя государствами – скорее напротив.
 

Султан Османской империи Сулейман I Великолепный. Портрет мастерской Тициана

Вот и пришлось Русскому государству с головой переориентироваться на волжско-каспийское направление.

Нужно было без проблем закупать в Казани и Астрахани дешевых татарских лошадей, по Волге выходить в Каспий и добираться до Персии, Ширвана, Хивы, Бухары. Для этого следовало максимально благоустроить волжскую торговую артерию – поставить там заставы, построить города, разобраться с речным пиратством, приструнить банды казаков и ногайцев. Так похозяйничать не позволял даже самый цепкий протекторат – требовалось полноценно включить Казань, а потом и Астрахань в состав Русского государства.

Не выходило без окончательного покорения Среднего Поволжья и обезопасить свои позиции в Перми, Прикамье, а также пойти дальше «во глубину сибирских руд», чтобы получить собственные ценные природные ресурсы для литья пушек, изготовления боеприпасов и не зависеть от поставок с Запада.
 

 

Как налоговый гнет в Казани сыграл на руку Москве

Придавали московскому царю решимости и исходящие из самого ханства сигналы.

Помимо горсток лояльных татарских феодалов, на сторону Москвы стали открыто переходить подконтрольные хану народы.

Здесь нужно отметить, что Казанское ханство представляло собой гремучую смесь из господствовавших татар и подвластных им булгарских туземцев – мордвы, черемисов, чувашей, вотяков (удмуртов), башкир и других. Все они платили ясак (налог пушниной) и другие подати центральной власти. Массовое недовольство налоговым бременем, натуральными и трудовыми повинностями добавляло перца во внутреннюю обстановку казанского государства. К примеру, ясачные чуваши платили в казну порядка 20 постоянных податей.
 

Для некоторых туземных булгарских феодалов русская экспансия стала искрой к собственной борьбе против хана. Ключевое словосочетание тут именно «туземные феодалы»: не стоит представлять революционный порыв коренных булгарских народов с «мировым пожаром в груди». Да и не для всех ханская власть являлась таким уж ярмом. Левобережные (луговые) черемисы чувствовали себя очень даже неплохо, так как могли сбывать добытую в своих густых лесах пушнину и на внутренние, и на внешние рынки (на международной ярмарке на Гостином острове).

А вот правобережным (горним) черемисам доставались в основном повинности и снующие по их территориям казанские, московские и ногайские войска – так «удачно» располагались эти земли. В ходе военных столкновений они нередко первыми попадали под удар и подвергались разорениям, их часто привлекали к работам по вырубке леса, наведению мостов, поддержанию трактов.

К тому же этих «самых искусных стрелков», как пишет о них Сигизмунд Герберштейн, то и дело мобилизовали для участи в ненужных им войнах. Неудивительно, что в 1546 году горние черемисы вместе с чувашами восстали против хана и, по сути, перестали ему подчиняться. Чуть позже начнется их стремительное сближение с Москвой, ставшей альтернативой казанской власти.

Решив ковать железо, пока горячо, в конце осени 1548 года Иван IV собрал большое войско, представительный артиллерийский наряд и организовал масштабный поход на Казань.

Увы, закончился он ничем, как сообщают летописцы, из-за аномально теплой и дождливой погоды. По дороге к ханской столице под подтаявший лед Волги провалилось множество артиллерийских орудий, утонула часть ратников.
 

[Башмак]

Так и не дождавшись «путного шествия», войскам пришлось вернуться в Нижний Новгород, куда они прибыли 10 января.

Но неудача, как покажут дальнейшие события, лишь сильнее раззадорила русского царя.
 

Последний толчок к походу 1549 года: об опасности умывальных теремцов

Очередное окно возможности для разрешения вышеупомянутых проблем открыла скоропостижная смерть хана Сафа Гирея в возрасте 42 лет в начале 1549 года.

Как сказано в «Казанском летописце», хан «убился в своих хромах»: с пьяных глаз поскользнулся и ударился об «умывальный теремец своей главою».

В общем-то, для истории не так важны подробности кончины бедняги Сафа: погиб ли он на белом коне в гуще сражения или же по неосторожности в собственной уборной. Однако здесь есть интересный момент, связанный с восприятием сведений из источника разными людьми в меру своих национальных жупелов.

К примеру, исследователь С. Х. Алишев пишет:
 

«это сообщение сформулировано обычным насмешливо-злым тоном, с каким он (автор «Казанского летописца») описывает все неудачи и несчастья казанцев вообще».

Отмечают предвзятость «летописца» в данном фрагменте и ряде прочих эпизодов и другие исследователи и публицисты.

Признаем, что автор Казанского летописца, будучи подданным русского царя, совершенно открыто «болеет за московскую команду». Да и сочинять небылицы ради красного словца он тоже горазд.

Но, возвращаясь к участи Сафа Гирея, мог ли «летописец» просто-напросто поёрничать и придумать что-то вроде «смерти от геморроидальных колик»? Куда более в его духе – попытался обставить все как божью кару за злодеяния против русского государя и православных людей. Для этого автор прибег бы к излюбленному всеми тогдашними хронистами приему центонно-парафразного заимствования: зачем высасывать что-то из пальца, если все уже написано в авторитетных библейских текстах, античном эпосе или скандинавских сагах?

Возьмем для примера описание тяжелой болезни умершего в 1518 году хана Мухаммед-Эмина из того же «Казанского летописца»:
 

«И за сие преступление царя Казанского порази его бог язвою неисцелимою от главы, и лютее боляше, 3 лета на одре лежаша, весь кипя гноем и червми, и врачеве же и волхвы ево не возмогоша от язвы тоя исцелити, ни царица прелстившия ево, ни болшия ево рядцы, смрада ради злаго, изходящего от него».

Такая «история болезни», хотя и не позволяет медикам поставить точный диагноз, зато явно отсылает к случаю Ирода Великого и предупреждает о вреде для организма и души избиения младенцев. В роли последних выступают московские торговые люди, побитые в Казани тем самым Мухаммед-Эмином в 1505 году.
 

Казанский хан Мухаммед-Эмин. Реконструкция выполнена по черепу хана

А какой же посыл в проломленной с похмелья голове Сафа Гирея, кроме вреда чрезмерных возлияний?

Вполне возможно, в данном случае автор памятника и вправду отразил какие-то современные ему «скандалы, интриги, расследования» относительно этой истории.

Так или иначе, казанского хана «в животе не стало», и престол унаследовал его двухлетний сын Утямиш Гирей. Центральная власть в ханстве резко ослабла, а прорусский блок казанской аристократии поднял голову и вновь посмотрел в сторону Белокаменной.

Как же именно воспользовался сложившейся ситуацией Иван IV, подробно расскажем уже в следующей публикации.

[Башмак]

«И стали последние первыми»: как Москва впервые попыталась подчинить Казань

 

Пленение Василия II в битве под Суздалем. Миниатюра из Лицевого свода

В массовом сознании 1467 год на русско-казанском таймлайне остался без красного флажка: никого не завоевали, громких сражений, штурмов или осад не случилось. Однако это важный переломный момент, когда окончательно обозначилось: «последние стали первыми». Москва, формально всё еще татарский данник, отважилась на попытку утвердить в Казани своего сподручника, воспользовавшись нестабильностью внутри поволжского ханства. И хотя кончился эксперимент тем, что московским войскам и союзным касимовским татарам «истомен бе путь назад», первый шаг к установлению русского протектората был сделан.


 

Из данников в сюзерены: почему Москва развернула экспансию на Казань

По справедливому замечанию исследователя Александра Бахтина, в феодальную эпоху шаткий мир между соседними государствами мог поддерживаться лишь в случае их примерного военного и экономического паритета. Стоило одному из «партнёров» возвыситься над другим, как сильнейший тут же начинал экспансию. Он либо решался на полноценное завоевание, либо стремился хотя бы установить свой протекторат над смежными территориями. Это давало такие выгоды, как сбор дани, беспошлинная торговля и дополнительный буфер безопасности на границах.

Не потекли реки вспять и в случае с Москвой и Казанью. Пока первая ещё не окрепла и не собрала вокруг себя большую часть русских земель, казанцы уверенно «ведут в счёте». Войска основателя казанской династии Улу-Мухаммеда громят русские полки под Белевом, его сыновья разбивают и пленят великого князя Василия II под Суздалем в июле 1445 г. Затем они вовсе облагают Москву позорной и кабальной данью и сажают в русских землях своих баскаков. Казалось бы, Батыева времена вернулись – так и конец света не за горами.

Но нет! Не успел ещё многострадальный Василий II Тёмный отдать богу душу, как во взаимоотношениях двух государств наметился перелом. В 1461 году великий князь, которому оставалось жить всего год, собрал рать и направился в поход на Казанское ханство. Хан Махмуд оказался к войне не готов, и отдуваться пришлось дипломатам. С берегов Казанки в Великое княжество Московское (ВКМ) двинулось посольство, которое встретило Василия II около Мурома. В итоге войны удалось избежать.

С тех пор казанским ханам пришлось оставить свои «Батыевы» замашки и «вцепиться зубами» хотя бы в паритет с Москвой. Но и он продлился недолго. С конца 60-х годов XV века великий князь Иван III осмелел настолько, что нацелился на установление своего влияния над ханством.

Такой курс объяснялся не только резким усилением ВКМ и суровым «законом джунглей». Во-первых, и сами казанцы хоть и сдавали ведущие позиции, но всё ещё представляли угрозу, как минимум, приграничным русским землям. Во-вторых, контроль над волжским ханством являлся ключом к выполнению ряда жизненно важных для Московского государства экономических, политических и стратегических задач. Кратко обозначим основные из них.

Борьба с казанскими набегами с целью захвата полона. Объёмы казанской торговли русскими пленными – дискуссионный вопрос в историографии. «Главной статьёй казанской экономики», как утверждают некоторые, она не являлась. Всё же набегам с целью захвата добычи и полона регулярно подвергались нижегородские, костромские, рязанские, муромские, устюжские и другие земли, а ещё в 40-х годах XV века казанцы ни много ни мало осаждали Москву. Со временем наступательная инициатива прочно закрепилась за Русским государством, но вплоть до самого завоевания ханства при Иване Грозном вторжения поволжских татар, как и встречные «визиты вежливости», не прекращались. Русско-казанское пограничье оставалось настоящим фронтиром, о котором впору снимать позднесредневековые «остерны».

Недаром важнейшим пунктом первого отражённого в источниках мирного договора между двумя государствами 1469 года станет возврат «плена российского за четыре десять лет». А в целом неудачный в стратегическом плане поход на казанские территории под руководством Ивана Руно в том же году в летописях предстанет почти как триумф. Ведь «что полону было туто на посаде християньско: псковскои, рязанскои, литовскои, вятскои, устюжскои и пермскои, и иних прочих градов, тех всех отполониша» [1]. Да и налог «Полоняные деньги», призванный компенсировать убыль населения из-за татарских рейдов, придумали не просто так.
 

Казанский мурза XVI века. Рис. Н. Канаевой

[Башмак]

Регулирование казанско-ногайских сношений. Подобная задача была крайне важна в контексте всё той же торговли русским полоном. До определённого момента к набегам на московские территории казанцев подстёгивали главным образом ногайцы. В обмен на русских «полонянников» в Казань из Ногайской орды (она же Мангытский юрт) в изобилии поступали скот, кожи, лошади.

Ногайцы стимулировали казанцев к нападениям на Москву не только экономически. Во второй половине XV века первые были широко представлены при дворе казанского правителя, элиты двух государств роднили тесные матримониальные связи. Именно ногайцы играли первую скрипку в восточной (антирусской) аристократической «партии» поволжского ханства. Этот казанско-ногайский гордиев узел требовалось разрубить или хотя бы ослабить, что впоследствии и сделает Иван III уже в 1487 году. Согласование ханом всех сношений с Мангытским юртом станет важным пунктом первого русского протектората над Казанью.
 

Улучшение земельно-поместной ситуации. «Чугунной спиной» феодальной экономики служили сельхоз-площади, которых всем категорически не хватало. Особенно остро земельная проблема стояла в зонах рискованного земледелия вроде ВКМ. А тут под боком Казань с её «молочными реками и кисельными берегами», воспетыми в красках уже при Иване Грозном публицистами. Требовалось и брать откуда-то поместья для множащихся служилых людей, которые постепенно превращались в главную ударную силу государя.

В 60-х года XV века ни о каком присоединении и освоении непосредственно казанских земель, а также об испомещении там московских детей боярских речи не шло – такой кусок Русскому государству пока что было не прожевать. Но и стойкий протекторат над волжским ханством благотворно влиял на земельный вопрос, поскольку русско-казанское пограничье освобождалось от постоянной военной опасности. Те же дети боярские могли спокойно селиться, скажем, слева от Суры и не ждать, что в любой момент придётся встречать гостей с правого берега и оборонять свои наделы.
 

Московский сын боярский XV–XVI веков

Недопущение сближения Казани с Большой ордой. На первый взгляд, Сарай был так же ненавистен Казани, как и Москве. Вражда эта зародилась ещё до образования поволжского ханства. В своё время представители утвердившейся в Большой Орде ветви Чингизидов сместили будущего основателя казанской династии Улу-Мухаммеда с сарайского трона.

Однако перед лицом общей внешней угрозы объединяются ещё вчерашние заклятые враги. Отношение Казани к Большой Орде и вправду не отличалось дружелюбием, но официально между ними сохранялся нейтралитет. Волжское ханство не воевало ни вместе, ни против Сарая. Видов на большеордынские кочевья, в отличие от крымчан, куда более оседлые казанцы не имели. Если задуматься, династическая вражда не была таким уж серьёзным стоп-фактором для кооперации этих двух татарских юртов против Москвы.

Контроль волжской торговли и выход в Каспий. После возникновения Казанского ханства особенно усилился товарообмен между Москвой и волжскими городами, а также рядом восточных государств. На Гостином острове неподалёку от Казани каждую весну открывалась международная ярмарка, куда съезжались купцы из Крыма, Кавказа, Турции, Ногайской Орды, Астрахани, Средней Азии, Руси. Это был настоящий центр мира, где оборачивались колоссальные средства, обменивались товарами и новостями люди из разных уголков света. Контролировать такой «татарский Caput Mundi» оказывалось крайне выгодно для Москвы как с торговой, так и со стратегической точки зрения.
 

Ярмарка на Гостином острове неподалёку от Казани. Картина Ф. Халикова

Давало москвичам подчинение Казани и почти беспрепятственный выход в Каспий, что означало прямую беспошлинную торговлю с Кавказом, Персией, Ширваном, Хивой, Бухарой и другими странами Востока. Конечно, из Москвы в страны «Тысячи и одной ночи» и обратно плавали по волжско-каспийскому пути и до установления русского протектората над Казанским ханством. Но ещё в начале XVI века такая практика носила нерегулярный характер. Долгое время Казань оставалось огромным волжским шлюзом, ворота которого то открывались, то закрывались для русских торговых судов в зависимости от военно-политической ситуации. Да и транзитные пошлины могли поглотить всю выгоду рискованного и далёкого путешествия «за тридевять земель». Волжские татары отлично осознавали, какой мощный рычаг экономического воздействия на западного соседа находится у них в руках, и пользовались им при любой удобной возможности.

Не помешало бы Русскому государству и упорядочить торговлю ногайским конским поголовьем непосредственно в Казани и при её посредстве. Именно массовый переход от дорогостоящих «рыцарских» скакунов из Персии и Малой Азии к сравнительно дешёвым и небольшим татарским лошадям позволил Москве создать многочисленное ориентализированное войско. И под «татарскими» прежде всего стоит понимать ногайских. Огромная доля лошадей и скота, задействованных в русском земледелии, тоже закупалась у выходцев из Мангытского юрта.
 

[Башмак]

Пользуясь этим, они выжимали максимум из торговли с Москвой, в чём им помогали казанские партнёры. Во-первых, более 20 000 голов лошадей ежегодно продавали на конной площадке на посаде столицы волжского ханства, неподалёку от Тезицкого двора. Во-вторых, ногайцы гнали огромные табуны (до 40 тыс. голов) в Великое княжество Московское на продажу вместе с посольствами. Интересные сведения о прибытии ногайской дипмиссии 1489 года, с которой попутно шли и торговцы лошадьми, содержит книга по связям с Ногайской ордой:
 

«Великий князь… послал против ногайского посла Юшка подьячего, а велел ему давати корм на стану по два борана, а овчины назад отдавать. А на кони, на которых они едут, на десятеро лошадей четверть овса. А которые кони гонят на продажу, на те кони корму не давати.»

Раз такое распоряжение – не давать корм для лошадей на продажу – отдельно прописывалось великим князем, подобные требования со стороны ногайцев не были редкостью. Зачастую их бизнес-план вовсе расширялся грабежом территорий по пути следования посольства: русскому государю даже приходилось высылать навстречу гостям эскорты из детей боярских. Словом, требовалось как-то привести в чувства ногайских «поставщиков», и контроль такой важной точки сбыта, как Казань, помогал это сделать. Тем более упомянутые посольско-торгово-грабительские лавины беспошлинно проходили в том числе по казанским территориям на пути в Москву.

Расширение дипломатических связей на восточном направлении и повышение международного престижа Москвы. Наряду с торговлей от Волги-матушки зависели и дипломатические связи Русского государства на Востоке, поскольку послы пользовались ровно теми же маршрутами, что и купцы. Например, в 1465 году по волжскому пути до Великого княжества Московского впервые добралось посольство от Ширваншаха Феррух-Есара. Уже в 1466 с ответным визитом в Ширван отправилась дипмиссия во главе с Василием Паниным, а заодно и тверской купец Афанасий Никитин, начавший своё знаменитое «Хождение за три моря». Нужно было максимально обезопасить эту важнейшую артерию для дипломатов, чьи суда то и дело подвергались нападениям казанцев, ногайцев, казаков.

Наконец, протекторат над одним из самых развитых осколков Золотой Орды повышал статус крепнувшего не по дням, а по часам Русского государства на международной арене. Ещё вчерашний данник сам покорил одного из татарских царей, следовательно, в глазах мировой общественности это сильный игрок, с которым лучше считаться.

И вот, сами казанцы подсказали Ивану III способ достичь всех обозначенных целей. Рассмотрим подробнее, как это произошло.
 

Предыстория поволжского похода 1467 года: «тотальная ошибка» казанского престолонаследия

Иван III едва успел усесться на трон покойного батюшки, как в первый же год своего правления организовал поход на Казанское ханство. Точнее говоря, на земли черемисов, продолжавших беспокоить пограничные московские территории. Дошли русские войска аж до Великой Перми, находившейся под частичным казанским контролем.
 

Черемисский воин XV–XVI веков. Рис. Б. Илюшина

Сведений об этой операции в источниках немного. Неизвестно, сколько всего войск двинулось в поход, каких результатов удалось добиться. Если не считать ответной реакции казанцев, которые в том же году наведались вместе с черемисами в Устюжский уезд. Там, в верховье реки Юги, они захватили большой полон. Однако устюжане не растерялись и умудрились догнать нападавших и «полон назад отполонити».

Всё это были суровые будни русско-казанских отношений того времени, чего нельзя сказать о событиях 1467 года. По мнению Константина Базилевича и ряда других исследователей, именно тогда произошёл перлом, когда великий князь своими действиями громко заявил: идём на Восток! Окно возможности открыла смерть доблестного казанского хана Махмуда, оставившего после себя двух сыновей. Один из них, Халил, по странным обстоятельствам умер практически одновременно с батюшкой. Второй, Ибрагим, стал новым казанским царём. Вдова же Махмуда, по доброй татарской традиции, вышла замуж за брата покойного мужа. Был это некто Касим – глава расположенного на Оке и вассального Москве Касимовского ханства.
 

 

[Башмак]

Подобная комбинация сильно перегрузила казанскую машину престолонаследия, выдавшую тотальную ошибку, если выражаться языком ИТ-специалистов. Дядя Ибрагима (Касим) женился на его матери и тоже стал вполне законным претендентом на престол как старший представитель династии.

Среди казанских аристократов тут же нашлись силы, которые решили обернуть ситуацию в свою пользу. Группа «князей» во главе с неким Абдул Муэмином направила к Касиму гонцов с приглашением на казанский трон. Не оставляя никакой интриги, летописец сразу же раскрывает карты, дескать, пригласили московского вассала «лестью», то есть обманом. Касим же, «надеявся на них, а лсти их не ведая, испроси силу у великого князя, чая получити обещанное ему».
 

Казанский поход 1467 года или Как хан Касим «не прошёл фейсконтроль»

Ивана III просто не могло не обрадовать «деловое предложение» татарских князей или, точнее говоря, беков. В их лице будто сама судьба подсказала решение казанского вопроса: усадить на ханский престол своего «сына» и установить протекторат. Недолго думая, московский правитель собрал войско под руководством князя Ивана Васильевича Оболенского Стриги, а также недавно перешедшего на московскую службу тверского полководца Данилы Дмитриевича Холмского. Вместе с Касимом они выдвинулись в Казань 14 сентября 1467 года.

Сколько было с ними детей боярских и касимовских татар, опять же, неизвестно. Но авторитет и боевой опыт главного воеводы косвенно свидетельствуют о довольно представительном контингенте. Ещё в 40-х годах Оболенский Стрига отличился в борьбе против Дмитрия Шемяки на стороне Василия II. В 1456 году он нанёс сокрушительное поражение новгородцам под Старой Руссой, благодаря чему удалось заключить выгодный для Москвы Яжелбицкий мирный договор. Имел Стрига и неплохой административный бэкграунд, например, занимал пост наместника в Пскове и Ярославле. Словом, беспокоить такого заслуженного человека, чтобы повести горстку людей, не стали бы.

Как сообщает типографская летопись, помимо конного войска в поход отправилась судовая рать. Говорится в источнике и об участии полков братьев великого князя. Сам же он тем временем, согласно летописи, находился во Владимире с резервными силами. Хотя в других источниках об этом не говорится, сообщение кажется правдоподобным. Владимир ещё во времена Василия Тёмного стал плацдармом для борьбы с Казанью. Расположенный в 200 верстах от Москвы, он являлся удобной отправной точкой для походов на ханство. Отсюда можно было спуститься по Клязьме в Оку, далее выйти в Волгу или продолжить путь по суше. В случае же ответного вторжения неприятелю вряд ли удалось бы существенно обойти Владимир на пути в Белокаменную. Так что город Мономаха служил опорной базой как для наступления, так и для обороны. Именно здесь разворачивалась великокняжеская ставка и мобилизационная площадка, а заодно сосредотачивался «полевой» военно-административный аппарат.

[Башмак]

Великий князь Иван III Васильевич. Портретное изображение из Царского титулярника

Пока Иван III выжидал во Владимире, Касима с воеводами встретили-таки татары, правда, не в Казани, как предполагалось. Если верить той же Типорафской летописи, рандеву произошло «на усть Свитяги, к Волге, противу Казани». Любопытно, что теперь уже говорится исключительно о конной части русского войска. Заявленная судовая рать исчезает из повествования бесследно, так и не выстрелив, словно «сломанное чеховское ружье». А ведь она по идее должна была опережать конницу. Это заставляет Ю. Г. Алексеева и прочих исследователей усомниться в достоверности и другой информации из источника. Например, о месте встречи московских войск с татарами.

Несколько иначе излагаются события в Устюжской летописи. В ней говорится, что русско-касимовские войска встретились с казанцами в районе местечка Звеничев Бор на Волге, в 40 верстах от Казани. Никаких ковровых дорожек или приветственных плакатов для Касима, которого только что звали на казанский трон, волжские татары не прихватили. Они приплыли на судах, высадились напротив москвичей и явно вознамерились не дать гостям форсировать реку. Тогда у русских созрел дерзкий план: выманить врага на свой берег и «заскочити татар от судов», чтобы на них пересечь Волгу. Казанцы якобы почти клюнули, переплыли реку и начали высадку. Но произошедшее дальше ещё раз доказало, что слабонервным на войне не место.
 

«Постельник великого князя Григорьев сын Карпова не отпусти Татар ни мало от судов, кликну на них, – говорится в Устюжскойс летописи. – Татарове же вметався в суды и побегоша за Волгу. А другая сила еще не поспела.»

Здесь явно просматривается чьё-то вольное изложение, и далеко не обязательно очевидца. Рассказ про незадачливого постельничего, раньше времени бросившегося на татар из засады, смахивает на плод народного творчества.

В первую очередь неясно, как именно удалось выманить татар. Их задача заключалась в том, чтобы отстоять переправу и не дать неприятелю перебраться на свой берег. Казанцы занимали выгодную позицию и могли даже меньшим числом отбросить врага во время форсирования реки. И тогда летописцы с горечью выводили бы записи, дескать «мнози русския в Волзе потопоша». Можно предположить, что москвичи умело скрыли большую часть войска в засаду. Татары же, увидев немногочисленного неприятеля, решили переправиться через Волгу и разбить его. Однако такая версия кажется очень натянутой.

Так или иначе, «лестью» приглашённый на «казанскую вечеринку» Касим фейсконтроль не прошёл и вместе с воеводами был вынужден ни с чем возвращаться восвояси. Вот что сообщает Никоновская летопись об их обратном пути:
 

«Истомен же бе им путь назад, поне же бо осень студена бе и дождева, а корме начать не ставати, яко мнози християне в постные дни мясо ели, а кони их с голоду мерли, яко мнози от них и доспехи метали, но сами вси здравии приидоша, кииждо восвояси.»

Данное известие уже с большой вероятностью записали именно со слов действительного очевидца событий, поскольку здесь содержится ряд второстепенных деталей. Выдумывать такое хронисту или кому-то ещё было попросту незачем.

Возвращаясь к летописному сообщению о лживом приглашении Касима на ханский трон, не совсем понятно, какая именно «лесть» (обман) имеется в виду. Едва ли казанцы запланировали расправиться с Касимом или же устроить розыгрыш на феодальный манер: позвать претендента на трон и в итоге не пустить его. Думается, перед нами и вправду попытка дворцового переворота, которую вовремя раскрыла и парировала ханская власть.

Заговорщики вполне могли принадлежать к некоему зачатку прорусской «партии» казанской аристократии. В поволжском ханстве все прекрасно знали, что Касим – великокняжеский вассал, а значит, его возведение на трон влекло за собой установление московского протектората. Подобная перспектива с большой вероятностью допускалась частью казанской знати, ведь русская дипломатия вела с ней серьёзную вербовочную работу. Забегая далеко вперёд, к 40-м годам XVI века многие ханские вельможи уже будут практически получать жалование из Белокаменной взамен на лоббирование её интересов. Такую практику обкатали ещё со времён Ивана Калиты в Золотой Орде, а после её распада продолжили в Крыму, Казани и других татарских юртах. И всё же в 1467 году почва для установления русского влияния в Казани оказалась ещё слишком зыбкой.

Как мы уже увидели из сообщения Никоновской летописи, добрались домой Касим и москвичи без потерь, не считая павших лошадей, выброшенных доспехов и взятия православных воинов на карандаш в «небесной канцелярии» за поедание мяса (возможно, тех самых павших лошадей) в постные дни. Никаких санкций к воеводам со стороны Ивана III не последовало. Видимо, по мнению государя, Оболенский и Холмский сделали всё, что могли, в сложившихся обстоятельствах.

Итак, авантюра 1467 года провалилась, и очень скоро всё вернулось на круги своя. Казанцы продолжили вторгаться в приграничные русские территории, москвичи – беспокоить земли черемисов. Но со временем наступательные кампании русских войск становятся всё более дерзкими: уже в 1469 году они дважды дойдут до самой ханской столицы. Москва превращается в того самого «великого ловчего», а Казань – в «волчицу», которая от него «отыгрывалась», как поэтично заметил И. И. Лажечников в своём историческом романе «Басурманин».

[Башмак]

«Зело казанский орех крепок». Что представляла собой Казань как крепость

 

В предыдущей публикации мы кратко рассмотрели основные поволжские военные кампании Ивана III, Василия III и Ивана Грозного, когда Русские войска добирались до Казани до ее взятия в 1552 году.

Какая же твердыня смогла так долго сопротивляться столь мощному натиску?
 

 

Уже в первой трети XVI столетия при взгляде на Казань откуда-нибудь с Арского поля и на Первопрестольную – с Девичьего можно было увидеть кое-что общее. Например, тот же протяженный пояс срубных стен с зубцами островерхих башен-веж. Только в казанской картине над укреплениями вместо шлемов и луковиц церквей взмывали тонкими стрелами с острыми наконечниками минареты мечетей.

Такая городская линия гармонично вписывалась в живописную округу и ландшафт, который сильно отличался от сегодняшнего. Волга тогда была значительно уже, чем сейчас. Уровень воды поднялся с постройкой в середине XX века целого ряда водохранилищ и ГЭС. Ранее от волжского берега до кремля было около 4 км по прямой (сегодня это порядка 1 км). На этом пространстве стелились «большие, просторные, гладкие и очень красивые» заливные луга, по которым текли две небольшие речки – Верхняя и Нижняя Ичка.

Казань же стояла на берегу Казанки (Казансу) – левого волжского притока. Чуть западнее от кремлевского холма в Казанку впадает речушка Булак, в то время довольно заболоченная. Она соединялась сетью проток с лежащими на юге озерами Нижний, Средний и Верхний Кабан.
 

Озеро Кабан. Современное фото

Ханская столица удачно интегрировалась в описанный рельеф как мысовая фортификация на слиянии Волги и Казанки. Такой тип крепостей и городищ широко распространился в Восточной Европе со времен раннего Средневековья (вспомним хотя бы Псков). Главный козырь мысовых укреплений в том, что природа, а точнее – реки, делали значительную часть работы за фортификаторов. Впрочем, казанцы не полагались лишь на водные преграды.

Итак, обо всем по порядку.
 

Кремль и град

В XV–XVI веках казанский кремль занимал приблизительно 10 га и находился там же, где и сегодня: к северу от Казанки (Казансу).

Вдоль южных линий кремлевских укреплений шел ров, следы которого обнаружены археологами в районе разрушенной церкви Киприана и Устины (сегодня от нее остались лишь обозначения на тротуаре в 100 метрах южнее Спасской башни кремля).

С юга находились и главные Большие ворота, выполненные в виде башни с защищенным проездом. Всего в кремль вели четыре воротные башни. С севера, по реконструкции Н. Ф. Калинина, пролегал еще один ров, отделявший кремль от каменного укрепленного ханского дворца (Арк). В ряде источников последний именуется не иначе как град.
 

Макет взятия Казани войсками Ивана Грозного в 1552 г. Из собрания Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи

Судя по всему, это была типичная восточная крепость-резиденция наподобие турецкого дворца Топкапы, только в гораздо меньшем масштабе. «Бо бе зело крепок, – пишет о казанском граде князь Андрей Курбский, – между палат и мечетей каменных оплотом великим обточен».

Именно там затворились от московского воеводы Ивана Руно и его бравых молодцев оставшиеся защитники столицы в 1469 году после сожжения посада. Упоминается данная укрепленная часть города и в контексте военных действий 1530 года. По всей видимости, град служил фортификацией последней надежды. Там казанцы старались укрыться, если запахло жареным или, точнее говоря, головешками взятого неприятелем окольного города.

Возвращаясь непосредственно к кремлю, его укрепления представляли собой бревенчатые городни. Подобные оборонительные сооружения преобладали не только в Казани, но и на Руси как минимум с середины X века.
 

«Эти укрепления в основном состояли из вала, на котором были возведены стены и башни, подобные таким же стенам и башням позднейших острогов, – писал академик М. Н. Тихомиров в своей монографии «Древнерусские города». – Городские стены состояли из деревянных срубов, наполненных землей, – городниц, плотно приставленных одна к другой и державшихся благодаря своей тяжести. Наверху стен, составленных из городниц, имелась довольно широкая площадка, которую с внешней стороны от неприятельских стрел и камней прикрывал деревянный забор – «забрала», или «заборола». Иногда словом «заборола» обозначали и всю крепостную стену. В заборолах были устроены щели – «скважни» – для стрельбы в нападающих… Стены укреплялись башнями – «вежами», – иногда на каменном фундаменте».

Не стоит недооценивать такие сооружения. Да, это были не стены Каркассона или Константинополя – бревенчатые городни регулярно горели. Но все же они не вспыхивали от каждой искры. При их строительстве использовались самые толстые бревна, так что горящие стрелы зачастую к пожару не приводили.

Подойти вплотную к стенам и запалить их получалось далеко не всегда. Как-никак, на боевых ходах располагались лучники, пищальники, а иногда и артиллерия. На укреплениях старались держать и запасы воды на всякий пожарный случай. Да и наполнение крепостных срубов – земля, глина, булыжники – препятствовало дальнейшему распространению огня, даже если занялись внешние бревна. В этой начинке могли завязнуть и артиллерийские ядра мелкого или среднего калибра.
 

Реконструкция типичных бревенчатых городней, которые составляли большую часть укреплений Казани ханского периода

Хотя против наиболее внушительных осадных бомбард подобная фортификация порой оказывалась прочти что ветхим плетнем. Вспомним хотя бы знаменитое полоцкое взятие войсками Ивана Грозного, когда тяжелые пушечные ядра пробивали насквозь бревенчатые городни городского замка и долетали аж до противоположной его стороны.

Правда, в Казани рельеф местности и дополнительные меры защиты далеко не везде позволяли подкатить пушки и пищали непосредственно к городням. Так, оборону усиливали глубокие рвы перед (а иногда и за) стенами. Укрепления ставились на высоких земляных валах. По данным археологии, рвы в наиболее глубоких местах достигали 10–15 м в глубину, что, на минуточку, сопоставимо с высотой пятиэтажного дома. Впечатляли и габариты валов: 15–20 м в ширину и 3–4 м в высоту.

Что же касается застройки кремля, то о ней летопись сообщает: «на конех бо невозможно, теснота во граде великая во хоремах». И такая оценка подтверждается археологическими данными. На кремлевской территории археологами найдены следы около 900 различных строений ханского периода. Ширина улиц не превышала 3–4,5 м, а удаленность подклетов домов друг от друга – 4–5 м.
 

 

[Башмак]

Казанский посад

Казанский посад находился к югу, юго-востоку и востоку от кремля и разросся на 300–500 м от него, занимая 60–70 га. Для сравнения, это приблизительно половина территории Великого Новгорода в XIII – XIV веках. Впрочем, для своего региона и времени ханская Казань была настоящим мегаполисом. Встречаются разные оценки численности населения города: от 10–15 тыс. до 50–60 тыс. человек. Первый порядок цифр кажется куда более правдоподобным, учитывая довольно компактную площадь кремля и посада, а также одно- и двухэтажную жилую застройку.

Судя по источникам, еще в 1469 году никаких фортификаций на посаде не было (такой вывод напрашивается хотя бы из летописного сообщения о походе Ивана Руно на Казань, о чем шла речь в предыдущей публикации). На пути незваных гостей вставали лишь естественные преграды – многочисленные овраги. Самый глубокий, Черноозерный, рассекал посадскую застройку с северо-запада на юго-восток. Эта ложбина была покрыта россыпью болот и озер, среди которых Черное, Белое, и Поганое. Некоторые из них существуют и сегодня, хотя и превратились в небольшие пруды на территории парка «Черное озеро» к юго-востоку от кремля и на месте современной Пятницкой церкви.

Как считают многие исследователи, эта система водоемов служила главным источником воды для городского населения. Так что в ходе упомянутого в предыдущей публикации похода Юрия Дмитровского на Казань в сентябре 1469 года Русские войска наверняка сооружали плотины где-то в Черноозерном овраге.
 

Парк «Черное озеро» в Казани. Современное фото

Укрепленный же посад впервые проскакивает в письменных источниках под 1500 годом, когда хан Абдул-Латыф «повеле около града нарядити острог». По мере роста городской территории линия обороны переносилась все дальше от кремля. В конечном итоге защищенная часть столицы расползлась на юг – до современной Астрономической улицы, на восток – до Черноозерской протоки и нынешней главной площади Тукая, и на западе – до реки Булак. Самый протяженный отрезок стен шел по обрывистому берегу Казанки.
 

Примерные границы укреплений казанского посада в конце ханского периода

Конструктивно это были уже знакомые нам по кремлю городни с башнями, стоящие на высоких валах. Перед земляными насыпями почти по всему периметру укрепленного посада тянулись глубокие заполненные водой рвы. Лишь небольшой фрагмент крепостного обвода годился для приступа.

Вот что писал по этому поводу все тот же А. Курбский:
 

«…и яко крепкими стенами и водами вокруг обведет бе град, и токмо со единая града с Поля Арского приступ мал, но туда стена градная была в толстоту 7 сажен и перекопана около ей стремнина великия, глубока».

Кстати, рвы вокруг посада не были наскоро вырытыми канавами, а представляли собой довольно сложные военно-инженерные сооружения. На участке от Булака до Поганого озера даже имелись дренажные каналы и норы, через которые защитники совершали вылазки в стан неприятеля при осадах.

Узкими местами в системе казанских укреплений, как и везде, являлись ворота. В общей сложности в источниках упоминаются до 10 воротных проездов. Так, в Царственной книге перечислены Арские, Аталыковы, Елбугины, Збойливые, Кабоцкие, Крымские, Муралеевы, Ногайские, Тюменские, Царевы (Царские) ворота. Казанский летописец также сообщает о 10 проездных башнях, хотя и приводит другие названия. Наконец, астраханский поэт и «военкор» Х. Шерефи упоминает об обороне 6 ворот в своем рассказе о неудачном штурме Казани московскими войсками в 1550 году.

В случае особой угрозы в Казани довольно быстро создавались дополнительные преграды неприятелю в наиболее проблемных зонах. Например, в ходе русского наступления 1530 года крымский ставленник хан Сафа Гирей распорядился «около посаду, по Арскому полю, от Булака и до Казани реки, округ его рвы копайте по-за острогу». Помимо глубоких рвов, линия обороны включала валы, частоколы и бревенчатые башни-вежи.

Как сказано в летописи, цепь этого «острога» протянулась от Булака до Казанки, что подтверждается археологами. Укрепления обогнули город с юго-востока неправильной дугой и упирались обоими своими концами в ханский каменный дворец (Арк) с его юго-западной и восточной сторон. Протяженность острога, по некоторым версиям, составляла порядка 3 947 м. Позиции там занимали в основном черемисские лучники. Упоминаются в источниках и пушки, из которых отстреливались защитники. В большинстве своем это были захваченные в предыдущих столкновениях русские орудия.

Под защитой всех описанных фортификаций теснилась преимущественно деревянная же застройка. Исключение составляли бани, пять каменных мечетей, ханские мавзолеи и дворец, остатки которых фрагментарно исследованы археологами. Из-за обилия дерева пожары нередко случались здесь и в мирное время, а в ходе штурмов могла выгореть большая часть города. Подыгрывали «красному петуху» и точно такие же узкие улицы, как в кремле.

С другой стороны, их чрезвычайная извилистость и теснота иногда помогали защитникам в случае городских боев. В 1552 году ворвавшимся в ханскую столицу Русским войскам пришлось в буквальном смысле идти по головам: передвигаться по крышам, перекидывая между ними заготовленные мостки, чтобы не передавить друг друга и сохранять широкий обзор.

Столь неправильная планировка Казани объяснялась тем, что горожане проживали на огороженных усадьбах произвольной формы. В целом облик казанских улиц во многом походил на любой древнерусский город: с обеих сторон поднимались заостренные частоколы и дощатые заплоты с украшенными резьбой воротами. Притом районы застройки четко зонировались холмами и оврагами. Как ни шаблонно, наверху, поближе к солнцу, селились знать и богатые слои городского населения. В низинах уныло копошился обычный «казан кешелер» (казанские люди).
 

С казанским взятием Ивана Грозного в 1552 году и присоединением ханства к Русскому государству развитие городских фортификаций получило новый импульс. Уже в 1555 году началось строительство каменного кремля, который и сегодня красуется на берегах Волги и Казанки, попутно развивались и усиливались укрепления посада. Но об этом уже стоит поговорить отдельно.