Башмак

Та же история, с которой мы сейчас привычно отождествляем себя, то есть история неудержимой централизации власти и непререкаемого ее авторитета, начинается значительно позже. Это история уже совсем другой, Московской эпохи, князья и цари которой эффективно переняли у своих патронов, у Великой Орды, все методики репрессивного менеджмента. «Ханская ставка была перенесена в Кремль», — сказал об этом историк и философ Георгий Федотов. Дальше — больше. Пока окончательно не утвердилось в головах населения: государева воля — это и есть русское бытие. И вот в этой нашей привычной истории можно видеть разное, но только не становление того государства, как понимали его в античности или в Европе. Скажем так: русский мир вообще не пошел по пути государства; он не знал ни общественного договора, ни гражданского права, ни тем более свобод. Русское слово «воля» указывало скорее на нечто стихийно-чувственное, чем на нечто политическое. Характерно, как свод законов Соборного уложения 1649 года указывает статусы (сословия) населения в российском царстве: «тяглые», «податные» и «служилые» люди. Все определены по своим обязательствам к властям, но и речи не идет о том, что эти люди — граждане. По сути, формированием сословий занималась власть, потому они различались не столько правами, сколько обязанностями по отношению к ней. Их права вообще не были законодательно закреплены. Не имелось и той коллегиальной сословной сплоченности, что так характерна для Европы и что была активной почвой для европейских гражданских движений, этой основы развитой государственности. Интересно, что Соборное уложение, принятое в эпоху Московской Руси, действовало у нас почти два столетия, вплоть до 1832 года, в то время как европейский, да уже и американский мир давно примерял на себя конституции и билли о правах человека. * * * То, как можно определить соотношение властей и населения в русском мире, больше всего соответствует политологическому термину «потестарность», (от лат. potestas — власть, мощь). Это форма организации жизни свойственна практически для всех первобытных, доклассовых и раннеклассовых обществ

Уместно ли вообще говорить здесь о государстве — как его понимает цивилизованное сознание? Общим местом в определении всякого государства является то, что оно есть консенсус, общественный договор разнородных социальных сил, научившихся сосуществованию. Его предназначение — подвигать людей к согласию, смягчать их естественную враждебность друг к другу. Отсюда верховенство закона, охрана прав и свобод, как личных, так и коллегиальных. Очевидно: для реализации такого предназначения должна быть представленность всех сколько-нибудь заметных социальных акторов, и тогда государство — это место для их спора, для столкновения и контакта интересов и умозрений. Так были устроены те общества, где государство впервые осозналось как идея, сделалось предметом для рефлексии: древнегреческая полития, древнеримская республика. Именно там оно и становится чем-то куда большим, чем простая, первобытная сила власти вождя. Оттуда, из античности, идея государства постепенно прокладывает себе путь в устройстве жизни европейских народов, сменивших на исторической сцене греков и римлян. Через восстания, реформы, революции, договоры государство утверждается в качестве подвижной системы общественной эволюции. Что же касается русского мира, если идея государства-консенсуса и существовала в нем некогда, то лишь очень давно, в период Киевской Руси. И хотя до нас так и не добралось античное наследие, общественный договор все-таки вызревал из свойственной всем варварским народам военной демократии. Этот период можно по праву считать едва ли не самой свободной эпохой нашей истории. Земельная собственность принадлежала общинам и племенам, права крепостного не существовало в помине. Князья-правители имели право на заранее обговоренную дань, но никак не на личность и не на земли своих подданных. В городах же на страже своих изначальных свобод всегда стояло вече, и волю его очень трудно было не учесть. Невозможно представить, что кто-нибудь из киевских князей говорит на манер московского царя Ивана IV: «А жаловать своих холопов мы всегда были вольны, вольны были и казнить».

Притворялись не только те, кто властвовал над страной. Мелкие и не мелкие менеджеры, учителя и преподаватели, спортсмены и городские депутаты — все они притворялись носителями универсума. Понятно, что не все, но — в целом. И в этом своем целом российская идентичность всегда оставалась «не от мира сего». Втайне всегда ощущала идею своего «особого пути», который, впрочем, был вполне синергетичен конспиративным идеям «особого отдела». Ее внутренняя убедительность была пропорциональна ее изолированности. Но вот принято решение нарушить устоявшийся баланс имитаций и наконец явить себя миру. Показать и утвердить уже без всяких масок. Мы слишком долго терпели и были незаметны, но мы — великое племя, и всякое средство хорошо, чтобы заставить мир считаться с нами. Сначала поупражнялись на внутренней территории, устранив всех, кто по-настоящему верил во «всечеловеческое». А затем приступили к тому, что снаружи. Началась «спецоперация», цель которой явно противоположна «всечеловеческому», но зато безудержно подогревает племенную гордость. И конечно же, гордость племенного вождя. Когда говорят о русской политике, как внешней, так и внутренней, — все отмечают гипертрофированную роль государства, поглощающего практически каждое явление общественной жизни. «Государство пухло, народ хирел» — так характеризовал это историк Василий Ключевский. Государство есть инициатор и великих свершений, и злодеяний. Соответственно, за события наших дней главный ответчик тоже оно. Но, глядя сейчас на отрешенно-спокойное настроение большинства русских людей, а то и на их радостный энтузиазм, возникает сомнение: действительно ли в том, что обнажается сегодня, надо видеть лишь государственную злую волю?

Русский мир: куда нас привел «особый путь» Как недоступная для мирового разума загадка русской души обернулась «спецоперацией» Каждый мыслящий, кто нашел в себе силы выйти из неизбежного оцепенения последних дней, уже задался вопросом: как теперь называть российскую политическую реальность? Очевидно, самым подходящим словом будет «крушение». Причем не какого-то отдельного политического проекта, а чего-то гораздо более глобального. Всего вероятнее, речь идет о жестком, обвальном крушении моральной цены нашего русского бытия, простоявшего на историческом горизонте столько веков. Крушение надежд на то, что некогда и мы выйдем на свет из своих бескрайних пустошей и сделаемся частью универсума. Как у Достоевского: «Быть русским — значит быть всечеловеком!» Но, помимо крушения, в происходящем теперь с нами есть еще одно. Это обнажение, раскрытие нашей коллективной природы, нашей естественной идентичности. И вот это обнажение невыносимее всего. Столько веков подавать знаки, намекать всему миру на особую свою тайну, на глубинную и недоступную для разума загадку русской души. А загадка обернулась «спецоперацией». * * * Во все времена русская идентичность черпала устойчивость в том, что старательно отгораживалась от окружающего большого мира. Сначала скрывала себя за железным занавесом, потом — за имитациями и масками. Надевала маски цивилизованности, просвещения, демократии и говорила: смотрите, я тоже часть всеобщего! Но она притворялась.