[Салемская ведьма.]

Всем спасибо.

Маленькая поправка - это не рассказ, а миниатюрка.

Мемфис,

эстеты люди странные - иногда в своем эстетстве доходят до абсурда.

Еще раз спасибо.

[Сценарии сновидений.]

Да, это я.

На либ.ру я тусуюсь редко, просто публикую для галочки, больше здесь

http://www.proza.ru:8004/author.html?svyu

Буду ждать следующие публикации

они будут, кстати, я здесь опубликовала еще "Алису", немного скандальная вещица, мне за нее по шапке надавали на бескрайних просторах рунета. Надеюсь, Вы ее тоже прочтете и оцените. Также опубликовала миниатюру "Салемская ведьма".

Спасибо.

[Сценарии сновидений.]

Спасибо.

Постановка? Надо подумать.

Увы, далеко не всем понравился мой эксперемент с 4 частью, потому вдвойне приятно слышать лестный отзыв, к тому же столь глубокий.

Заглядывайте еще. Тихо-тихо буду публиковать другие свои вещи.

[Мои кинорецензии.]

Увы, незнакома с финским кино. Вообще, поразмыслив пришла, к выводу, что европейское кино знаю по: 1.итальянским, 2. французским, 3.немецким (мизерное количество), 4. шведским (да и то - только Ингмар Бергман), 5. польским (лишь кое-что из Анджея Вайды - смутно помню, но смотрела старые его фильмы, ну, и Роман Поланский конечно же, возможно напишу рецензию на "Пианиста"), 6. испанским (несколько работ Альмадовара) ...фильмам. А вот финские остались в стороне. Да и не только финские. Обидно...

[Салемская ведьма.]

Когда-то я была салемской ведьмой и летала на метле. Я проносилась с бешенной скоростью над их головами, и они ёжились от холода.

Я всегда их не любила. Людей. Обычных и правильных. Крахмальные воротнички, набриолиненные головы – чайники. Самые настоящие чайники.

Когда я была салемской ведьмой, в моей жизни еще не было тебя…

Не было ночных прогулок по карнизу, не было плясок на крыше, не было сказок о зеленых гусятах. Ты частенько рассказывал сказку о зеленых гусятах – о том как однажды мама-гусыня уронила своих малышей в банку с зеленой краской, они стали зелеными и их заклевали другие птицы…

- Почему? – спрашивала я, утирая слезы твоим носовым платком.

Ты прищуривался, закуривал сигару и вздыхал.

- Такова жизнь.

Потом мы включали старый патефон, он хрипел и кашлял, и мы танцевали на чердаке твоего дома… Я была прекрасна – мои длинные красные волосы, темно-синий хитон и желтые сандалии. Ты так вальсировал… Вечерами я вплетала в волосы гирлянды и сухие листья, и отправлялась на прогулку… Без тебя конечно.

Когда-то я была салемской ведьмой, с тех пор прошло несколько столетий… Тогда в моей жизни еще не было тебя.

Ты появился внезапно. В другой жизни. По вторникам я обычно пыталась утопиться в Сене, ничего не получалось – ведьмы не тонут, они только горят на кострах инквизиции. Смердящая река. Парижские нечистоты.

Ты спрыгнул с моста и станцевал джигу. Я засмеялась и присела в реверансе. Топиться расхотелось. Эмигрант. Русский офицер с ужасающим французским.

Мы часами гуляли по улицам, когда хотелось есть, я заходила в какую-нибудь лавку и просила хлеба и конфет. Мне никогда не отказывали.

Когда-то я была салемской ведьмой. Я летала на Лысую гору и пила компот из ягод, выросших на могилах девственниц. Я была ведьмой. С красными волосами и разноцветными глазами. А тебя в моей жизни тогда не было.

Когда мы жили в Аргентине, ты придумывал танго и я танцевала его с богатыми сеньорами. Они неуклюже топали ногами и пытались залезть мне под юбку. Я не сопротивлялась. Нам нужны были деньги, а деньги водились в их туго набитых кошельках.

Когда-то я была салемской ведьмой. Я рассекала ночное небо на метле. Я загорала под Луной. Я танцевала с ветром и дождем, один ревновал к другому – меня это забавляло. Ведь в моей жизни не было тебя.

Когда-то мы прятались в бомбоубежищах и сжигали в камине флаги со свастикой. Ты кричал вслед пролетающим бомбардировщикам грязые ругательства на немецком, а я училась минировать… Ты ведь помнишь моё первое минное поле? Я танцевала кан-кан на безопасных участках, а ты играл на губной гармошке.

Когда-то я была салемской ведьмой. Я наводила порчу и воровала грудных детей, чтоб приносить их в жертву дьяволу. Я превращалась в черную кошку и гуляла по кладбищам. Тогда в моей жизни почему-то не было тебя.

Ты мог часами говорить о Тарковском. Ты любил его фильмы. После «Зеркала» ты молчал и рисовал на обоях гуашью. У нас была потрясающая квартира. Ты нарисовал мой портрет на потолке в спальне… Изображены были красные волосы и разноцветные глаза, еще левая грудь… Остальное ты рисовать не стал. Остального ты не замечал… В столовой ты нарисовал зеленых гусей и пизанскую башню.

Когда-то я была салемской ведьмой. Я снова хочу ею стать. Ты мне наскучил. Я устала дрыгаться под старые пластинки и выслушивать сказки про зеленых уток, я не хочу гулять по карнизам… Я хочу танцевать с дождем и ветром, чтоб они ревновали друг к другу, принимались драться, и начиналась буря…

Я хочу рассекать ночное небо на своей метле и загорать под Луной. Я хочу носиться по кладбищу черной кошкой и воровать младенцев. Я хочу топиться по вторникам в Сене. Я салемская ведьма. Я тебя съем.

Н.О.©

[Мои кинорецензии.]

Gothika

В ролях - Халли Берри, Пенелопа Крус, Роберт Дауни мл.

Главная героиня Миранда Грей - психолог, работает в психлечебнице для преступников, которой руководит ее муж... Миранда мужа любит, работой увлечена... Среди ее пациенток есть особо буйная девушка-убийца(Пенелопа Крус), в чьем больном воображении рисуются странные образы, неподдающиеся психоанализу.

Так, ну, как это обычно бывает в старшилках - главную героиню (реже героя) начинает упорно доставать призрак, при чем призрак всегда одного типа - девочка, непременно с синими губами, и почему-то всегда мокрая, независимо от того утонула она или нет.

Как правило, девочка-призрак была:

а) изнасилована, а затем убита

б) убита

в) убита, а затем изнасилована.

Я упорно хотела бояться, я честно выключила свет, я абсолютно искренне поверила отзывам своих подруг - первая кричала, что не спит после просмотра, а вторая утверждала, что ее муж переключал канал и требовал вырубить видик, мол, боялся так.

Я не испугалась, как и после просмотра "Звонка"... Обидно до слез.

В чем соль? Миранда любит мужа, не верит чокнутой пациентке, кричащей о потусторонних силах, не без удовольствия замечает заигрывания коллеги (блистательный Роберт Дауни мл. ) - одним словом, размеренная жизнь работника психушки. И вот, провал в памяти, и психолог сама оказывается в смирительной рубашке - она, оказывается, прибила муженька. Ах, негодяйка, скажете вы, но не спешите! Не все так просто.

Честно скажу, на протяжение всего фильма, я ждала, что происходящее - спланированная героем милашки Дауни афера, что всякие мокрые девочки с кровоподтеками - результат пичканья несчастной барбитуратами, то бишь галлюцинации чистой воды. Еще мелькала похожая версия, что автор аферы ее благоверный, которого она вовсе не убила...

Но, увы и ах. Сюжет оказался на редкость банальным - призраки, потусторонние силы и пара маньяков, которым эти призраки и мстят.

В фильме полно ляпов. Из сумасшедшего дома сбежать - да, раз плюнуть: крадешь отвертку, разбиваешь стекло, носишься как огалтелая по психушке (где почему-то нет камер и в коридорах пусто и безлюдно), а потом сразу же приезжаешь к себе же домой, где и проводишь остаток ночи до утра - никому и в голову не придет искать тебя (сумасшедшую убийцу) там.

Дальше. В полицейском участке вечерами всегда пусто. Там только один шериф сидит и всё, ни души. При чем ни души вероятно за сотни метров и от самого участка, потому что когда коварный шериф начинает палить из ружья, никто не появляется... Хотя, может это дело привычное - выстрелы в полицейском участке.

Для меня - фильм абсолютный булщит и полнейший плагиат - состряпан из сценариев всех известных страшилок.

Игра актеров - Дауни хорош в любой роли, от Чаплина до тупого тюремного психолога. Берри и Крус постарались, их блестящая игра смотрится в этом откровенно плохом кино как изысканная брошь от Тиффани на спортивном костюме фабрики "Большевик".

Mona Lisa Smile

в ролях: Джулия Робертс, Кирстен Данст, Мэгги Гилленхал и Джулия Стайлс.

История из пятидесятых. Кэтрин Уотсон приезжает в закрытый частный колледж Уэлсли преподавать искусство. Уэлсли - колледж для девушек из обеспеченных семей, неудивительно, что студентки столь избалованны и своенравны...

Героиня Робертс предпочитает читать лекции о современном искусстве, чем недовольно руководство колледжа. Создатели фильма призывают зрителя возмутиться подобным положением вещей... Хотя, если вдуматься, Ван Гог и Гоген - это прекрасно, но как я наивно полагала прежде, в учебных заведениях существует программа, которой надо следовать. Так что, лично по моему мнению, никакой косности и осталости в высказывании подобных требований молодой учительнице нет.

Атмосфера пятидесятых передана так себе. Несмотря на пышные юбки и напевание "А в Истамбуле, в Константинополе" от фильма так и веет началом 21-го века.

Студентки мисс Уотсон особы неоригинальные, ничего от жизни не желающие, кроме как выйти замуж и купить крутую стиральную машину. Это и есть Изюминка данного фильма. Т.е. вся соль в том, что появляется Джулия Робертс и начинает призывать этих, как у нас говорят, "ляк" делать карьеру, подавать документы в крутые университеты и непременно на юр.фак. Вот любой другой фак не подходит. Женщина с большой бкувы Ж, по мнению создателей фильма, должна быть юристом.

Теперь об игре актеров - Джулия Робертс (Дзуля Робиц - хехе) играла из рук вон плохо, вздувала свою знаменитую вену на лбу, хлопала глазами и кусала губы.

Кстати, по телику я рекламу видела тонального крема - мол, я делал макияж для фильма "Улыбка Мона Лизы" и т.д. и т.п.

Так вот, тональный этот я теперь точно не куплю! Джулия Робертс в фильме страшна, страшнее была только Пенелопа Крус в Captain Corelli's Mandolin.

Кирстен Данст (Интервью с вампиром, Джуманжи, Человек-паук) и Джулия Стайлс (10 причин моей ненависти, Идентификация Борна) меня порадовали - страшненькие деффачки, а талантливые. Играли даже в таком, мягко говоря, непритязательном кино на полную катушку.

Фильм, как таковой, не удался. Задумка была с претензией на глубокомыслие, а получилось примитивно. Почему-то смахивает на плохое подражание "Обществу мертвых поэтов" - чудному фильму с Робином Уильямсом в главной роли.

Для меня - простите за тавтологию, но будучи очарована пятидесятыми вообще, фильмом я была разочарована.

Дракула Брэма Стокера

В ролях: Вайнона Райдер, Гари Олдман, Киану Ривз, Энтони Хопкинс.

Режиссер: САМ Коппола.

История самого известного в мире вампира - графа Дракулы.

Как известно из истории, в Трансильвании жил когда-то граф Влад Дракула, отличавшийся своей жестокостью и кровожадностью.

Далее, согласно легенде, он стал вампиром, да не просто - самым главным из всех. А вампиры, как известно, живут вечно, пьют кровь, умеют превращаться в летучих мышей и прочую неприятную живность...

Герой книги Стокера - тот же граф Дракула, только в этой истории таким кровожадным он стал после того, как вернувшись из крестового похода, узнав, что его любовь, его прекрасная невеста, бросилась с башни замка в реку, прочитав в письме, что возлюбленный, якобы, погиб... Дракула возненавидел всех и вся и стал воплощением Зла...

И лишь спустя несколько столетий невеста Дракулы (вероятно путем реинкарнации) вновь появилась на свет - на этот раз в Англии, нарекли ее Миной (Вайнона Райдер).

Мина живет у своей близкой подруги, капризной английской аристократки, обручена с героем Киану Ривза и не подозревает кто она на самом деле.

Фильм хорош. Из "страшилки" Копполе удалось сделать философскую притчу о вечной любви. Очень красиво снято, потрясающие сцены в замке графа, великолепный грим... Удивительно передано настроение. Вампир Дракула не только не вызывает омерзения, он наоборот привлекателен, невероятно грустна история вечной любви, прошедшей сквозь века и тысячи миль, чтоб возродиться в новой жизни и снова уйти...

В фильме нет вампиров а-ля "От рассвета до заката", нет мокрых призраков с синими губами, зато есть потрясающая игра света и тени, яркие образы - восхитительные дьяволицы, соблазнявшие Киану Ривза, белый волк - спутник вампира, сам Дракула, бокал с абсентом, в котром Мина видит свою прежнюю жизнь румынской графини.

Фильм абсолютно выбивается из всех, когда либо снятых о вампирах. В нем заложена поэтичная печаль и красота, показана тонкая грань между добром и злом, днем и вечной ночью, и показана так, что невольно хочется преступить эту черту и уйти в приторную, манящую тьму, в призрачный мир трансильванского вампира...

Думаю, нет смысла рассказывать, надо смотреть.

Игра актеров - стоит ли обсуждать? Дракула, безусловно, лучшая роль Гари Олдмана. Киану Ривз и Вайнона Райдер также смотрелись на уровне. Сэр Хопкинс - это мастер, гуру актерского мастерства, тут и говорить совестно...

Для меня - один из любимых фильмов, он красиво снят технически, великолепно подана сама история - грустная и будоражущая, пробуждающая в душе что-то непонятное, темное и сладостно-мрачное.

Кукушка

В ролях: Вилле Хапасало, Виктор Бычков, Анни-Кристина Юусо.

Режиссер: А.Рогожкин

Фильм о войне, второй мировой в смысле. Вообще-то кукушками называли снайперов-смертников, которых приковывали за какое-то преступление свои же и давали винтовку с патронами - отстреливаться или застрелиться самому... Кукушку-снайпера играет Вилле Хапасало. Он - финн, звать его Вейко, не фашист, взглядов нацистских не придерживается, потому вероятно и прикован к скале.

Для справки финны воевали на стороне Германии вплоть до 1944 года.

Герою Вилле удается наконец освободиться...

Другой герой - Иван, советский солдат, тоже арестован своими же - как водилось в те времена, на него донесли как на "антисоветского элемента", узрев в стихах, которые Иван писал на досуге, первый шаг к измене Родине. Но машину, в которой его везут в штрафбат, растреливают с воздуха. А Ивану удается чудом выжить.

Выжил он еще и потому что его нашла Анне.

Анне - представительница малочисленной народности саами, живет одна в маленькой избушке, где нет ни электричества, ни газа, ни какого-либо вообще отпечатка цивилизации, занимается шаманством, варит снадобья из корешков... Анне перетаскивает раненного Ивана к себе в избушку, где выхаживает его. Тем временем освободившийся Вейко, заблудившись, также выходит к ее избушке.

Этот фильм - трагикомедия, все трое разговаривают на разных языках - Иван на русском, Вейко на финском, Анне на языке саами. Отсюда и смешные ситуации. Кстати, имя Анне с языка саами переводится "кукушка".

Игра актеров - лучше не бывает.

Для меня - фильм произвел хорошее впечатление, все же Рогожкин есть Рогожкин - конечно приколов "Особенностей национальной охоты, рыбалки и т.д." нет, но весело. Хорошее умное и доброе кино.

2 b continued...

[Сердцеугольнuк.]

Это стихотворение в прозе. Во всяком случае так его определяют филологи,

Айдан, я права?

[Сценарии сновидений.]

Спасибо и Вам, Ворона и Вам ,Че.

1. 4 часть написана специально не в том ритме. Я умышеленно внедрила в рассказ эклектику.

2. "Прекрасно отображена реальность". - Спасибо. Правда, не совсем реальность. Все же это вымысел (хотя, если обратиться к 4 главе - вымысел вообще всё - даже то, что реально на первый взгляд).

[Что читаете Сейчас?]

Перечитываю Набокова, "Камера обскура", не надоедает.

Закончила "Казус Кукоцкого" Л.Улицкой, роман получивший Букеровскую премию - мура.

Неделю назад читала "Возвышающий обман" Андрона Кончаловского - понравилось.

[Что читаете Сейчас?]

Перечитываю Набокова, "Камера обскура", не надоедает.

Закончила "Казус Кукоцкого" Л.Улицкой, роман получивший Букеровскую премию - мура.

Неделю назад читала "Возвышающий обман" Андрона Кончаловского - понравилось.

[Нужна помощь]

у меня есть только одно стихотворение на испанском, может пригодится?

MEMENTO

Cuando yo me muera,

enterradme con mi guitarra

bajo la arena.

Cuando yo me muera,

entre los naranjos

y la hierbabuena.

Cuando yo me muera,

enterradme si quereis

en una veleta.

Cuando yo me muera!

Это Лорка. Федерико Гарсиа Лорка.

[Любимое стихотворение]

MEMENTO

Когда умру,

Схороните меня с гитарой

В речном песке.

Когда умру...

В апельсиновой роще старой,

В любом цветке.

Когда умру,

Стану флюгером я на крыше,

На ветру.

Тише...

Когда умру!

____________________________

БАЛЛАДА МОРСКОЙ ВОДЫ

Море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы...

- Девушка с бронзовой грудью,

что ты глядишь с тоскою?

- Торгую водой, сеньор мой,

водой морскою.

- Юноша с темной кровью,

что в ней шумит не смолкая?

- Это вода, сеньор мой,

вода морская.

- Мать, отчего твои слезы

льются соленой рекою?

- Плачу водой, сеньор мой,

водой морскою.

- Сердце, скажи мне, сердце,-

откуда горечь такая?

- Слишком горька, сеньор мой,

вода морская...

А море смеется

у края лагуны.

Пенные зубы,

лазурные губы.

____________________________

Федерико Гарсиа Лорка

[Сердцеугольнuк.]

Повторю сказанное на другом сайте. ;)

Очень живые стихи, четкие, осязаемые, солоноватые на вкус, выпуклые, выстраданные.

Спасибо! Я получила удовольствие!

[Сценарии сновидений.]

1. Детство.

Удивительно, но я почти уверена, что помню себя годовалой – необычайно четко вижу свою кроватку и куклу в длинном кремовом платье с кружевами. Позднее я спрашивала маму была ли у меня такая, и, вот интересно, она подтвердила. Белокурая кукла-красавица в кремовых кружевах, непохожая на других – немецких с темневшей от времени «кожей» или советских с неживым взглядом и жуткими желтыми волосами - привезенная кем-то из заграничной коммандировки, на самом деле восседала в изголовье моей кроватки, ее там прикрепили, чтоб я не могла дотянуться и раздраконить диковинную игрушку. Но я таки дотянулась. То есть до моего более осознанного возраста кукла не «дожила», следовательно я помню именно этот период... Помимо куклы мне запомнилась комната, освещенная то ли лампой, то ли ночником и мама, удивительно красивая и молодая, переодевающаяся перед зеркалом.

Более поздние воспоминания – я в коротеньком платьице в тонкую зеленую полосочку, лето, закат. Мама под стать мне в костюмчике в синюю полоску, на ногах у нее босоножки на пробковой танкетке, пахнет от нее «прогулкой» - едкими духами под названием «Турбуленс», которые я запомнила на всю жизнь и не люблю до сих пор – видимо врезалось, что, когда мама куда-то уходила, от нее непременно пахло именно так. Но в этом воспоминании мы уходим вместе, я даже знаю куда – гулять в скверике у дома.

Еще один осколок памяти – я сижу на диване у торшера в большой комнате и с ужасом смотрю на обложку книжки о трех поросятах – изображен на ней огромный волк с кинжалом наперевес, одноглазый и изрядно потасканный, его я боялась до истерики. Книгу в руки брать не смела, завороженно смотрела на картинку, сидела неподвижно, вдруг жуткий зверь выпрыгнет и съест меня. Я так провела минут пять, а потом пришла мама с кухни, принесла мое любимое яблочное пюре, поцеловала и спрятала волка в шкаф.

И вот помню – меня в детстве часто мучали кошмары, я спала у огромного шкафа из темного, почти черного дерева, шкаф этот был оригинальным, открывался как купе, а сама дверца имела причудливую волнообразную форму, кажется была слегка лакированной, потому вероятно мне и чудились какие-то старшные монстры, ночью отражался, приломляясь, свет ночника, закрытого газетой... Так вот, мне постоянно снились какие-то ужасные чудища – нечто среднее между медведем и гориллой, они появлялись, как правило, из темноты и медленно надвигались, рыча и размахивая клешнеобразными лапами. Бр-ррр.

Чудно, но в памяти остался волшебный кукольный городок, в который меня отвезли в три года. Таллин. Мы жили в гостиннице «Виру», и я упорно не хотела ложиться спать - белые ночи. Помню прогулки по пляжу, как непривычно было мне ходить в самом разгаре лета в жакеточке и колготках, я с ужасом наблюдала за плескавшимися в холодной воде девочками (взрослыми, как мне тогда казалось, на самом деле им было лет 12-13) и недоумевала – как им не холодно? Еще помню чаек, которым я бросала хлеб, крохотную фигурку Томаса на башне, необычайно вкусные сладости, бар гостиницы с мягкими креслами-диванами причудливой формы и эстонскую пару – Анне и Вальдека. С ними мои родители познакомились еще в свой медовый месяц, который они провели конечно в Таллине – настоящем европейском городе внутри Союза.

Первое сентября тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Я проснулась до того, как прозвенел будильник, и долго еще лежала, уставившись в потолок. Нервничала. Выросшая в тепличных условиях, никогда не ходившая в садик, редко игравшая с другими детьми (мне не разрешали выходить во двор, братьев-сестер не было), привыкшая к микроклимату нашей маленькой семьи, я не представляла что буду делать в чужом незнакомом месте. Я умылась, с трудом съела бутерброд с шоколадным маслом, мама надела на меня нарядную плиссерованную юбочку и тонкую белую рубашечку, вручила, пахнущий клеем и чем-то еще очень приятным, портфель с веселыми дональдами даками на кармашке и повела в школу, которая, кстати, находилась через дорогу от нас. Помню как меня щипали за щечки и целовали незнакомые тети – учительницы, старшеклассницы, родительницы других первоклашек...

Плиссерованная юбочка, не такая как у других девочек, все не такое – портфели с микки-маусами и дональдами-даками, зимняя форма – не коричневая, а темно синяя с длинной широкой юбкой и нарядным фартуком, сапожки, туфельки, кроссовки, спортивный костюмчик... Родители конечно хотели как лучше, доставали для единственного обожаемого чада все самое-самое, штурмовали фарцовщиков... А мне так нужна была обычная совесткая форма, обычные кеды и обычный тренировочный костюм невообразимого серо-голубого оттенка, обычный дерматиновый ранец, обычные сапоги из резины – красные со снежинками, в которых ходили ВСЕ... Я страдала, не разрешалось даже есть завтраки из столовой, как ВСЕМ - мне мама заботливо заворачивала в салфеточку бутербродики и яблочко. Единственной привелегией, от которой я не старадала, был огромный китайский пенал с множеством кармашков и отделений, заполненный яркими фломастерами и разными красивыми необычными ручками. Пенал этот вызывал завистливые взгляды всего класса, что меня нисколечки не смущало... Я гордилась своим сокровищем, берегла и далеко не всем разрешала к нему притрагиваться... Школа. Первые поклонники... Первый поцелуй в щечку. Меня поцеловал мальчик, с которым я сидела за одной партой, даже помню как его звали – Андрей. А потом в меня «влюбился» его близкий друг. Так и дружили – втроем, трио а-ля Трюффо, только по-детски. Всюду мы были вместе, перезванивались, носились по коридору во время перемен. Потом нас рассадили, а Андрюшка уехал...

Детство. Образцовые прописи, октябрятский значок, любимая подружка Сара – юркая, хитрая, изворотливая, с которой мы постоянно соперничали – кто лучше напишет диктант или контрольную, у кого меньше четверок в дневнике... Сара опережала только в физкультуре, в отличие от меня она умела быстро бегать и прыгать, не старадала болезненной брезгливостью и осторожностью, я же морщилась от одной только мысли, что могу коснуться рукой грязного пола в спортзале и ужасно боялась упасть во время игр в салочки или догонялки... Сара. В последний год, уже в десятом классе, наша дружба дала трещину, она ревновала меня к новым подругам – Мышке, с которой мы дружим по сей день, и Юле, с которой, пути, увы, тоже разошлись... В тот год Сара уехала в Германию. С тех пор ничего о ней не слышала. Лишь иногда она мне снится, четко и детально, несколько дней подряд, а потом снова пропадает даже из моих сновидений...

Сара... Жуткая врушка – помню, как в классе восьмом она стала подкрашивать губы и глаза, а когда я ее в этом уличила, сказала, что губы у нее от природы такие, а глаза ей врач прописал красить, мол, от сурьмы, которой она их подводила, зрение улучшается. Как она сейчас? Где? Чем занимается?..

В десятом классе у меня умер отец. Сначала мы уехали на полгода в Москву, в холодный, агрессивный город-хищник, город-наркотик. Я была мечтательным, инфантильным, увлеченным исключительно Достоевским и его мрачными гароями, подростком. Я вообще проглатывала книгу за книгой, знакомилась с классиками целыми собраниями сочинений – двенадцать томов Чехова залпом, четырнадцать томов Толстого взахлеб. Я стала колючей и раздражительной, втайне от друзей и родителей мечтала стать актрисой, строила планы как поступлю в Щукинское или Щепкинское, а лучше в Школу студию Мхат. Родители же видели меня студенткой журфака МГУ и никем другим... А потом заболел папа...

Папа. Лучший друг, близкий, родной – человек, чьим отражением я стала. Я унаследовала от него взрывной и в то же время отходчивый характер, прямолинейность и упрямство... А еще разрез глаз и неповторимое строение ступни... Папа.

Я росла в странной семье, только тогда не понимала этого. Родители – влюбленные друг в друга до самого конца, никогда не ссорившиеся, относивщиеся ко мне как к равной... Как часто мы сидели втроем вечерами и говорили, говорили, говорили, и чем старше я становилась, тем больше они слушали меня, слушали-прислушивались...

Папа. Я помню наши прогулки, мы часто катались вместе на машине, просто кружили по городу, покупали мороженное и ели его наперегонки. С шестого класса – каждую среду и субботу в пять папа возил меня на английский, я любила эти дни, особенно возвращение домой в половине седьмого, мы ехали медленно, заезжали в какой-нибудь магазин, покупали разные лакомства к чаю, приезжали на стоянку, ставили машину и шли пешком метров пять. Я держала папу за мизинец, так у нас было принято, и болтала без умолку. Дома нас ждала мама, ужин на столе и следом традиционное чаепитие у телевизора.

Повторяю, я росла в странной семье, где мама и папа – без приувеличения были одним целым, ни разу не поссорились, понимали друг друга с полуслова, и, как я сечас понимаю, годы вместе не превратили их любовь в привычку, а наоборот, казалось, с каждым прожитым годом, родители влюблялись друг в друга все сильнее.

Скажу честно, я до сих пор не смирилась со смертью отца. Не отпустила.

Мама. Мне пришлось резко повзрослеть в четырнадцать, почти пятнадцать лет, когда его не стало. Я поняла, что не имею право горевать. Нужно было вытаскивать маму, которая целыми днями лежала лицом к стенке. И я, недаром хотела стать актрисой, играла, играла, играла, рыдала тайком в ванной ночами, а днем пела ей песенки, дурачилась, отвлекала как могла... Удалось. Спустя полгода мама ожила...

Но, несмотря на то, что по сей день, она жещина привлекательная и молодая, мужчин у нее больше не было, никаких связей, ни одной – мама осталась верна отцу, верна их красивой книжной любви, именно о таких лав стори снимают фильмы и пишут романы-бестселлеры...

После смерти отца я изменилась до неузнаваемости, из девочки-цветочка, мечтательной и скромной, превратилась в волчонка. Стала другой и внешне – остригла волосы на нет, оставила только маленький локон сзади, который потом выкрасила в ярко-желтый цвет, вдела колечко в нижнюю губу, носила отныне огромные мужские свитера и рубашки, рваные джинсы, устрашающие медальоны-черепа. Для маленького приморского городка, где я выросла, это было событием – странная девочка, белая ворона. Прохожие оглядывались и качали головой, старики-старушки шарахались, а мне это было необходимо, я растрачивала свою злость на жизнь, свою агрессию, эпотируя подобным образом. Создав имидж чокнутой хиппующей стервы, я возвела вокруг себя крепостную стену. Мышка, моя подружка, поддерживала меня во всем, постриглась почти также коротко как я, стащила у старшего брата несколько свитеров и рубашек, полностью перешла в стиль унисекс. На нас косились, даже слушок пустили, что мы лесбиянки... А мы смеялись над этими сплетнями, так как были убежденными натуралками, увлеченными слащавым британским мальчиком Гари Барлоу. Плакаты и фотографии Гари были везде и всюду, но своему идолу я все же изменяла, тайком собирая статьи и фотографии Олега Меньшикова. Если честно, Меньшиков был мне гораздо ближе, чем этот белокурый мальчик, поющий обычную, трогательную попсу...

Хипповала, к ужасу влюбленного в меня с незапамятных времен одноклассника, выражавшего свои чувства не иначе, как пинками и тумаками, и учителей – непонимавших как такая блестящая ученица, победительница многочисленных олимпиад, может разгуливать в столь возмутительном виде. Не ужасалась только мама. Она с улыбкой наблюдала за мной и живо принимала участие во всех безумных замыслах – помогала раскрашивать цветными ручками джинсы, отрезать рукава у свитеров и рубашек, мастерить замысловатые фенечки.

Переболела всем этим я к концу одиннадцатого класса – однажды возвращаясь домой, переходя дорогу я увидела, как какой-то разодетой изящной цыпочке сигналит проезжающая машина, и парень за рулем восхищенно рассматривает ее, отпуская комплимент за комплиментом. Цыпочка прошла, и машина приблизилась ко мне – гримаса ужаса, хохот и возглас «блин!»... Так получилось, что в тот день я простудилась и две последующие недели валялась с ангиной.

Когда я появилась в школе, меня не узнали, помнится, даже из других классов прибегали смотреть – вчерашняя хиппи уложила немного отросшие волосы в модную короткую причесочку, выщипала брови, чуть подкрасилась, облачилась в мини-юбку и узкий черный пиджачок, сменила кроссовки на изящные туфельки... Я, словно Людмила Прокофьевна из «Служебного романа», преобразилась, и было приятно до щекотки ловить на себе удивленные и порой восхищенные взгляды. Появились поклонники, первые цветы, проводы домой, признания, первый поцелуй – скорее исследовательский, ради галочки...

Из колючего подростка я превратилась в кокетливую кошечку, я внезапно обнаружила, что играть чувствами других интересное и увлекательное занятие, подпитывающее моё самолюбие. Вслед за мной преобразилась и Мышка. Теперь мы разбивали сердца на пару, порой ставя в тупик ухажеров – кого же из нас выбрать?..

Находясь в состоянии такой вот эйфории, я поступила в институт...

2. Зарема.

Зарема – яркая и сочная женщина бальзаковского возраста, ухоженная, нелишенная шарма, элегантная, с гривой непослушных рыжевато-каштановых волос – была подругой моей матери. И моей подругой тоже... Она врывалась в нашу квартиру, именно врывалась и никак иначе, смеясь и громко рассказывая что-то своим низким грудным голосом – либо об очаровательной блузке, увиденной в одном из многочисленных бутиков, либо о ком-то из коллег-интриганов, либо о прошедшем недавно фильме, концерте, выпуске новостей... Неунывющая, чуть с сумасшедшинкой, упрямая – мы любили ее от души и жалели...

Зарема родилась в обеспеченной интеллигентной семье, отец ее был известным хирургом, а мать блестящим юристом. Старшая дочь, потому любимица и вечно балованная родителями, она росла своенравной и самоуверенной. Природа не наделила Зарему тонким фарфоровым личиком, как у матери и младшей сестры, но в ней было что-то такое, от чего мужчины теряли голову... Кто знает, возможно причиной была безупречная фигура – в стиле Софи Лорен? Или густые чуть вьющиеся волосы – прекрасная модель для рекламы самого лучшего шампуня? А может быть диковинные шмотки, купленные в «Березке» или у спекулянтов? Так или иначе – Зарема была звездой. Она поступила в лучший ВУЗ, закончила его с красным дипломом и сразу же занялась карьерой...

С личной жизнью Зареме не повезло, такая яркая и популярная, она придирчиво выбирала спутника... На третьем курсе увлеклась однокашником, странная это была любовь, взаимная на все сто, но платоническая – на уровне полунамеков и взглядов. Обычно такие истории кончаются ссорой, одна из сторон не выдерживает ожидания начала отношений, зятянувшегося и давящего. Так случилось и с Заремой, на последнем курсе они поругались вдребезги. Он так и не женился потом...

Несмотря на то, что Зарема была взрывной и даже дерзкой, ее доверчивость доходила порой до абсурда. Второй роман случился уже на работе. Молодой человек, по рассказам, неуловимо похожий на Марлона Брандо, умница и настоящий специалист, бизнесмен уже в советское время, ухаживал за ней очень красиво – приглашал в рестораны, водил в кино. Как-то раз, выяснив какие фрукты любит Зара, он внезапно исчез. А через несколько минут явился к ней ей в кабинет с корзиной отборных корольков и апельсинов...

Зарема доверялась своей подруге-сослуживице, счастливая и влюбленная, она часами рассказывала о чудесном поклоннике... Зависть – удивительное чувство. Подруга была разведена и бездетна, с карьерой не клеилось и...

Однажды он просто отдалился. Перестал звонить и назначать свидания, проскальзывал мимо кабинета Заремы, рассеянно здоровался и отворачивался. А через пару месяцев женился. И неизвестно отчего на следующий день после свадьбы явился на работу. Зарема держалась молодцом, поздравила и пожелала счастья, на что он, срываясь на крик, обвинил девушку в том, что она не хотела замуж и будто бы говорила об этом всем и каждому. «Ты же заносчиво-самостоятельная и самостоятельно-заносчивая!» - прокричал он, и Зареме стало все понятно. Эта фраза была любимой присказкой подруги...

Подругу Зарема ликвидировала... Об этом романе вспоминала часто, рассказывала неоднократно, все с новыми и новыми подробностями... Но как-то раз она, как обычно, ворвалась - только со слезами на глазах, приговаривая: «Все же это было к лучшему, кто знает, кто знает...». Немного успокоившись, она поведала нам жуткую историю – оказывается, ее бывший возлюбленный зарезал жену, а потом себя... Страшная история, непонятная, запутнанная – может ревность, может что-то другое... Но Зареме будто стало легче, все эти годы она думала об этом человеке, жалела, что не удержала, винила себя, а теперь задумалась – что, если на месте этой несчастной была бы она?

Конечно после того романа у нее были поклонники, были предложения выйти замуж. Одно такое предложение запомнилось особенно четко. Зареме было уже лет тридцать шесть, и ее решила познакомить со своим сыном какая-то сотрудница. Внешне молодой человек был симпатичным, занимался историей древнего мира, защитил докторскую, только приехал из Египта. По советским временам – экзотика. И вот, пригласил он Зарему в кафе... Было это в начале июня, лето обещало быть жарким, солнце палило и стояла невозможная духота.

Пара дежурных фраз, разговор ни о чем, и Зарема поинтересовалась как там в Египте, предвкушая рассказ о шумных каирских улочках, пирамидах и сфинксе...

«А что Египет? – пожал плечами ее собеседник, - Старана как страна, грязная, вонючая и неинтересная.»

Зареме захотелось уйти, но встать и попрощаться было бы как-то неудобно, потому она решила начать обычную светскую беседу о погоде.

«А лето жаркое, инжир в этом году будет сладким,» - полусонно проговорила она.

« А у Вас есть дача?» - живо поинтересовался он.

Зарема плюнула на приличия, взяла сумочку, встала, торопливо попрощалась, сославшись на головную боль, отказалась от того, чтоб ее провожали, и ушла...

Так она замуж и не вышла... Жила всю жизнь со старенькой мамой, будучи по сути большим ребенком, не умея ничего по хозяйству. Последние годы мама ее болела, на работе все стало хуже некуда, нищенская зарплата и никакой возможности заработать что-то дополнительно...

Зарема сломалась после смерти матери. Вроде бы осталась такой же, но в глазах появилась тоска и страх перед одиночеством. Брат давно уехал в Штаты, сестра жила своей жизнью, в которой были и муж и дети...

Мы поддерживали Зарему, как могли, приглашали в гости, ходили к ней сами, я делилась с ней всем, что происходило в моей жизни, она знала по именам всех моих поклонников и подруг, давала советы и искренне переживала, если что-то у меня не ладилось.

Спустя год после моего поступления в институт Зареме удалось устроиться туда на кафедру правового регулирования экономики. Мы отныне сталкивались редко, мне она не преподавала, занятия в основном попадали в другую смену.

В тот период за мной стал ухаживать студент магистратуры, высокий худощавый брюнет, очкарик – совсем не в моем вкусе. Он провожал меня домой, звонил по сто раз в день, присылал смски на мобильный, оказывался везде, где бывала я – на концерте, у кого-то в гостях, на дискотеке... Меня это раздражало, но посылать его к черту я конечно не собиралась, многим моим подругам он казался привлекательным, кому-то даже красивым, иметь такого поклонника было безусловно престижно. Сейчас мне стыдно вспомнить, но я нарочито грубо разговаривала с ним при свидетелях, хамила и вела себя просто отвратительно, хихикала вслед... Хотя, с чего бы это? Умный тактичный парень, нелишенный обаяния... Наверное это была очередная ступень самоутверждения.

Вскоре терпению его пришел конец, он перестал ходить за мной, теперь лишь изредка, столкнувшись в институте или на улице, грустно смотрел и улыбался...

Я не переживала по этому поводу первые пару месяцев, но потом поняла – чего-то мне не хватает... Не хватало мне разговоров о Феллини и Бергмане по дороге домой, хриплого голоса в трубке, доверчивого теплого взгляда из под очков... Вскоре, придя куда-либо, на концерт, в гости, на дискотеку, я искала его глазами... Но не находила.

Известие о том, что у Заремы роман повергло меня в шок. Нет, меня поразило конечно не то, что у нее наконец склеивалась личная жизнь, а тот, с кем этот роман начался! Мой бывший поклонник, в которого я уже была влюблена по уши, студент, двадцатью годами моложе сорокапятилетней Зары, стал ее новым возлюбленным. Зарема помолодела лет на десять, она стала еще смешливее, врывалась к нам в квартиру с неимоверным шумом, снося все на своем пути – стулья, журнальный столик, мамину китайскую вазу – великое сокровище с довоенных времен.

Она взахлеб рассказывала о нем... Я старалась не слушать, сбегала из дома под любым предлогом и порой часами шаталась по улицам, прикусив губу, бледная и несчастная... Я любила Зарему, я любила Его.

Как назло, я снова стала с ним всюду сталкиваться, он больше не робел, приветливо улыбался, интересовался как дела, не выглядел грустным, скорее наоборот – это-то и было четким показателем того, что я ему отныне безразлична.

В институте об их романе никто не знал, иначе бы Зару давно уволили, ректор у нас был строгий и беспощадный. Лишь однажды я увидела их в коридоре вместе, и снова меня поразило то, как молодо выглядела Зарема, ей необыкновенно шла нежно-розовая водолазка, безупречно сидели светло-серые брючки, роскошные волосы были собраны в хвост, она улыбалась такой счастливой улыбкой, что меня всю передернуло от злости и беспомощности... Что я могла сделать?

Не правы те, кто полагают, что любовь или влюбленность (кто знает что это было) вовсе не отждествляется с безумием, с полной потерей себя, своего истинного я. Хотя, возможно это и было мое истинное, запрятанное глубоко, заставленное фальшивыми улыбками и неискренними поступками, настоящее эго!

Я позвонила ему сама. Набрала номер влажными дрожащими пальцами, назначила встречу. Он удивился, но пришел. Я говорила. Он слушал. Я извинялась за свое прежнее поведение, я несчетное количество раз повторяла, что люблю его, что готова быть с ним... Я перешла на крик. Я рассказывала о Зареме, разоблачала ее – я вытащила все грязное белье, я придумала половину... Он молчал. «Она же старая!» - вырвалось у меня, - «Старая шл....ха!»

«А ведь тогда, будучи нахальной девчонкой, играя моими чувствами, ты была лучше», - проговорил он чуть слышно, - «Ты была капризным ребенком, которому все можно было простить. А теперь? Кем ты стала теперь?», - он покачал головой, - «Я люблю Зарему, потому не стану ничего рассказывать, ей будет слишком больно услышать такое о тебе...».

Он ушел, а я еще минут сорок сидела в кафе одна, я глотала горький кофе вперемешку со слезами, на меня косились официантки, люди за соседними столиками...

«Ничего» - думала я, - «Я вам еще отомщу.»

Письмо пришло на имя ректора. В нем рассказывалось о возмутительном аморальном поведении преподавательницы, о романе со студентом таким-то, из такой-то группы, с такого-то факультета.

Меня вызвали в деканат, я шла на полусогнутых – неужели, они узнали, что анонимку прислала я? Оказалось, со мной просто хотели поговорить, ведь я знала обоих, с Заремой близко общалась – так правда ли все это? И я промолчала. Лукаво улыбнулась и промолчала.

Зарему уволили тихо, без скандала. Она очень переживала, плакала, шансы найти новую работу сводились к минимуму, рассталась со своим-моим возлюбленным, продала квартиру и уехала в Америку, к брату. Изредка она присылает письма, открытки, звонит на пару минут по праздникам... Я не читаю то, что она пишет, к телефону стараюсь не подходить – я ненавижу Зарему за то, что ее предала.

3. Первая любовь.

После истории с Заремой я впала в депрессию, Мышка, та самая ближайшая подруга, делала все, чтоб вывести меня из этого состояния. В итоге она не придумала ничего лучше, как пригласить меня на вечеринку в университет, где училась. Там я и познакомилась с Эдиком.

Мышка «шуры-мурила» с его другом, и, как потом выяснилось, предложила нас свести... Мне об этом было рассказано уже на вечеринке. Я возмутилась и хотела уйти, Эдик мне категорически не понравился, он смешно отплясывал под какую-то глупую песенку, и норовил свои самые, по его мнению, удачные па проделать непременно перед моим носом. Я переодически отбегала на почтительное растояние и проклинала все на свете... Номера своего я ему не оставила, не попрощалась и уехала домой.

Спустя три дня, пятнадцатого февраля, как раз после дня Святого Валентина и за день до мышкиного дня рождения, он появился около моего института. Поговорили, обменялись номерами, на следующий день он проводил меня домой, а через неделю мы поцеловались.

Роман развивался с бешенной скоростью, одногодки, нам было всего по семнадцать-восемнадцать, мы начитались и насмотрелись про любовь, теперь она была нужна нам настоящая, живая, своя... Каждый день по утрам Эд, пропуская свои занятия, приходил к моему дому, чтоб проводить свою любимую в институт. Мы гуляли по весеннему городу, обнявшись, хохотали до упаду над любым пустяком, целовались на древней крепостной башне, с которой весь город был словно на ладони, посвящали друг другу глупые стихи на английском, переписывались смс, разговаривали по телефону ночами, иногда засыпая с трубкой... Мы ссорились, каждый раз навсегда сжигая мосты, и мирились со слезами на глазах. Мы мечтали пожениться и завести детей... Вот тут-то сказке пришел конец.

Я не хотела замуж. Хотя, я и потеряла голову, влюбилась без оглядки, но понимала, что еще слишком молода, что мне нужно закончить интститут, устроиться на работу... Ситуация усугубилась после знакомства с его родителями: сначала Эд познакомил меня со своей мамой. «Она красивая, - рассказывал мой любимый, - В прошлом году мы с ней отдыхали в Кисловодске, так за ней пол-пансионата волочилось.»

«Красивая мама» оказалась слонообразной толстухой, раскрашенной как папуас, в невообразимой кофточке с висюльками и бантиками. Она накладывала мне варенье в розетку и приговаривала «Ешьте варенье, ешьте. Что же вы не едите? Не выбрасывать же!»

В дальнейшем эдикова мамаша стала переодически мне названивать: «Эдик завалил зачет! Надо что-то делать!» или «Уже полночь, а Эдик еще не пришел домой! Позвони ему и скажи, что мама ждет» или «У Эдика аллергия, не разрешай ему есть клубнику.»

И это не жене, не невесте, а девчонке, с которой ее сын встречался пару месяцев... Я потихонечку понимала, что не выйду за Эда, даже закончив институт и сделав головокружительную карьеру...

Окончательно я в этом убедилась, познакомившись с его отцом. «Называй меня просто дядя Вова,» - сказал он, усмехаясь, и беспардонно меня разглядывая. Я изобразила на лице слабое подобие улыбки...

Спустя пару недель мы поехали с Эдом, подружкой Лией и шофером дядей Борей на пляж... Плескались в море, загорали, целовались у всех на виду. Вдруг позвонил его папА и сообщил, что присоединяется к нашей честной компании.

Приехав на пляж, Вова уселся в беседке, откуда пялился на Лиин купальник, точнее на его содержимое столь откровенно, что ей пришлось накинуть полотенце. Через полчасика он пошел окунуться, вернувшись уставился на стул и прошипел «Кто это сделал?!»

Мы вскочили с мест, ожидая увидеть самое ужасное, на стуле же просто был песок...

«Это все она!» - в шутку сказал Эд, обнимая меня.

«Ну, так чисть!» - процедил Вова.

«А Вы встряхните его,» - посоветовала Лия, - «Песок же сухой». Эд потянулся за стулом.

«Нет!» - воскликнул его папА, - «Пусть она уберет.»

«Да я же пошутил,» - начал было Эдик...

«Пусть уберет! Она твоя будущая жена!» - не унимался Вова, - «В нашей семье уборкой занимаются женщины!»

Тут мои нервы не выдержали. Встряхивая таки песок, я пробурчала: «Во-первых, с чего Вы взяли, что я его будущая жена? И что я собираюсь иметь какое-то отношение к Вашей семье?!»

Остаток дня я молчала, а когда машина подъехала к моему дому, вышла, не попрощавшись...

Последней каплей стала проявившаяся болезненная бережливость Эда. Будучи мальчиком довольно обеспеченным, он жмотил даже на мороженном, как бы я не намекала, что хочу эскимо, делал вид, что не слышит. В итоге приходилось покупать самой, себе и ему (конечно - не буду же я есть одна...). Он стал постоянно говорить о том, как много тратит в последнее время, а я не хотела верить в то, что это намек... Ведь всё, на что Эду приходилось раскошеливаться – стакан колы, максимум чашечка кофе, очень редко чизбургер или бигмак... Под конец, обсуждая наше совместное будущее (он не терял надежды на мне жениться), Эдик заявил елейным голоском, что первые лет десять мы будем во всем себе отказывать и копить, что всю свою зарплату до копейки я буду отдавать ему, а потом мы соберем в конце концов нужную сумму и... купим крутую тачку! «А потом?» - спросила, я давясь смешками. «Потом будем копить на новую квартиру,» - не задумываясь, ответил он.

Мне стало скучно. Вскоре мы расстались. Не по моей инициативе, хотя я и поставила точку, это скорее была идея Вовы. Ну и слава Богу.

4. Звездная болезнь. Переход.

В двадцать лет я стала знаменитой, мне предложили сняться в клипе известного певца, потом в рекламе, потом лицо мое попало на обложки журналов, потом меня пригласили вести телепрограмму на местном канале – что-то вроде горячей десятки последних хитов, а потом я занялась собственным проектом, попала на центральное ти-ви, стала зарабатывать неплохие деньги...

Шли годы, я превращалась в светскую львицу, неприступную и стервозную, циничную, озлобленную. А было из-за чего озлобиться! Я перестала верить людям, казалось, что они общаются со мной ради денег и славы, используют в качестве дорогой бижутерии – модной побрякушки, которую поносят-поносят и выкинут, когда популярным станет кто-то другой.

Я стала пить. Начиналось все невинно – глоток «малибу» или бейлиса, «маргарита» - несравнимая ни с чем смесь текилы и апельсинового сока, попробовала абсент – любопытства ради. Пробовала с друзьями, в компаниях, а потом стала «пробовать» одна, измученная бессоницей, сидя перед компьютером... Любимой песней стала услышанная однажды, и вскоре записанная «Ржавая вода» Кортнева – про алкоголика.

Выглядеть я стала отвратительно, расползлась, пришлось сделать парочку операций – откачать жирок. Друзей, вот удивительно, не растеряла. Они нянчились со мной до последнего. До того самого дня, когда «это» случилось.

Но об «этом» поздже. Я устраивала грандиозные вечеринки, собирала огромные компании, порой не зная имен приглашенных. Как ни странно, бой-френда так и не завела. Нет, появлялась на разных тусовках то с одним, то с другим, но это была фикция, на самом деле нас ничего не связывало. Я с завистью смотрела на своих подруг – все вышли замуж, разъехались, одна укатила в Москву, другую вообще занесло в Пекин – стала женой дипломата. Именно к ней я и решила поехать, отдохнуть подальше от всей этой суеты.

Долгий перелет мне не запомнился, я почти все время спала. Когда ступила на трап, появилось ощущение, что попала в парилку. Джинсы будто намокли и намертво прилипли к коже, долго ехали по зеленой дороге из аэропорта. Пекин меня поразил, огромные небоскребы, гладкие кольцевые с разноцветной подстветкой, огни, огни, огни Большого Города. Разница в четыре часа почти не чувствовалась, проснулся вдруг волчий аппетит, я не без опаски косилась на предложенную еду – она выглядела и пахла иначе, чем у нас в китайских ресторанчиках, попробовала, больше всего понравилась курица с арахисом в медово-соевом соусе. Палочками пользоваться я, слава богу, умела. Подруга с мужем поселили меня у себя, хотя, я и сопротивлялась. Но вскоре поняла, что они были правы – две напасти ожидали меня в Китае – тараканы и тонзиллит. С первым я сталкивалась в кафе и ресторанах, в гостях, лишь у подруги моей, слава богу, их не было, она потратила не один месяц на то, что бы вывести этих тварей, в итоге подействовал какой-то яд с устрашающим названием «Терминатор». Теперь этот порошок переодически обновлялся – профилактики ради.

Второе меня свалило на ближайшие две недели. Горло выглядело ужасающе, усыпанное мелкими гнойниками, распухшее – не действовало ни одно лекарство. Помог раствор люголя и время. Нужно было просто адаптироваться.

В один из сентябрьских вечеров я слонялась по огромному Императорскому парку, который находился недалеко от дома, прислушивалась к незнакомым звукам, чириканью заморских пташек и вовсе не щебечащей речи китайцев – наиболее используемыми звуками, как я поняла, у них были –х- и -ш- в сочетании с мяукающими гласными, почти совершенно непроизносимыми с первого раза. Я шла, слушала, и вдруг поняла, что понимаю...

Я прислушалась снова – да, конечно, мне понятен был разговор сидящих на скамеечке старушек.

«Вы не пробовали кормить его рыбой?» - спрашивала одна.

«Нет, что Вы, он ее есть не станет, он отказывается от всего, кроме этого проклятого корма...»

Послушав еще пару минут, я поняла, что речь о щенке, избалованном песике заморской породы.

Я стала слушать, отовсюду звучала абсолютно понятная речь, перевела взгляд на старинную беседку и вспомнила...

Так четко вдруг увидела себя в этой беседке, болтающую с несколькими девушками в ярких, расшитых нарядах, в руках у меня цветы коричного дерева – и откуда я знаю что именно коричного, я же еле отличаю гладиолус от орхидеи?! Я смеюсь их шуткам, я влюблена в какого-то юношу... На одном из перил мой возлюбленный оставил зарубку, чтоб облокотившись, я вспоминала о нем...

Я пошла наугад, будто повинуясь какому-то взявшемуся ниоткуда знанию, и нашла то самое место, ладони заскользили по гладкому, отполированному временем дереву и ... Та самая зарубка...

Я опешила. Возвращалсь как пьяная. Когда переходила дорогу, забыла посмотреть направо – идиотские китайские правила, всегда разрешен правый поворот. Удар. Темнота. Тишина. Гудящая тишина.

Я открыла глаза. Зажмурилась от яркого света. Какие-то фигуры, склонившиеся надо мной. Голоса.

- Час от часу нелегче! Теперь ты забыл про туннель, да? То ты стираешь память тяп-ляп, то сценарий не дописываешь!

- Да при чем тут я? Можно подумать, она первая столкнулась с дежа вю?!

- Тише ты, она проснулась.

Я осмотрелась. Белая комната, неизвестно откуда льющийся мягкий и в то же время яркий свет, непонятного оттенка, теплый, ласковый, нереальный какой-то.

- Я умерла? – вырвалось у меня.

Молодые люди, стоящие вокруг переглянулись и заулыбались совершенно спокойными, обезоруживающими улыбками.

- Ну, - усмехнулся один из них, тот чей голос я услышала первым, - Можно сказать и так.

- А где..? – не врубилась я, - Где райские кущи и гурии на деревьях? Или, как сейчас модно, костер с незнакомцами в лохмотьях да непременно где-нибудь в пустыне?

- А ты все со своим юмором, – усмехнулся приземистый шатен, прежде ссылавшийся на дежа вю.

- Ага, началось, - подхватили остальные, - Небось начнет, как обычно, цитировать тибетскую книгу мертвых.

- Где я? – не унималась я, - Объяснит мне кто-нибудь?

- Узнаю, характер не меняется!

- Чей характер? Мой?

- Твой, твой, - проговорил Первый, - Все выйдите, а ты останься, - он кивнул Шатену.

- Начнем с азов, что такое смерть?

- Ничего себе азы, - хмыкнула я, - Если это азы, то к чему мы в итоге придем?

- Ты тут не разглагольствуй, а слушай, - Первый нахмурился, - Что такое жизнь и что такое смерть? Смерти нет вообще...

- Вау! – вырвалось у меня, - Да Вы что? Серьезно?!

- Нет, ну она неисправима, - взорвался Шатен, - Из раза в раз одна и та же история, просыпается нахальной и тупой!!!

- Ладно, - смирилась я, - Давайте заново.

- Так вот, - продолжил Первый, - Что такое жизнь, которую ты только что прожила? Ты ведь жила ею около пары часов. Спала и видела себя во сне. По сценарию, написанному тобой и вот этим, - он сделал многозначительную паузу, - человеком... Ты побывала в выбранном тобою наугад промежутке времени – с 1982 по 2070 год, вы разработали всю твою жизнь, расписали вплоть до малейших подробностей, но видно чего-то не учли...

- Стоп! – воскликнула я, - до 2070?!! А сейчас-то 2007! Это и есть сбой?!

- Не перебивай, будь добра. Нет, сбой пошел из-за наложения прошлого сна. Сон частично стира

[Алиса. (посвящается великому В.Н.)]

... Четко, так бесстрастно и холодно четко раздались эти простые звуки в

моих ушах, и оттуда расплавленным свинцом, шипя, излились в мой мозг.

Годы... годы могут исчезнуть бесследно, но память об этом мгновении -

никогда! И не только не знал я более цветов и лоз, но цикута и кипарис

склонялись надо мной ночью и днем. И более я не замечал времени, не ведал,

где я, и звезды моей судьбы исчезли с небес, и над землей сомкнулся мрак, и

жители ее скользили мимо меня, как неясные тени, и среди них всех я видел

только - Мореллу! Ветры шептали мне в уши только один звук, и рокот моря

повторял вовек - Морелла. Но она умерла; и сам отнес я ее в гробницу и

рассмеялся долгим и горьким смехом, не обнаружив в склепе никаких следов

первой, когда положил там вторую Мореллу.

Эдгар Аллан По. Морелла

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"...Тусклый лунный свет слабо освещал террасу, робко заcтрекотал сверчок и колыхнулась тонкая занавесь, словно от чьего-то вздоха, а не от дуновения ветерка.

Во всем мире, нигде на свете, ни рядом, ни за тысячи миль отсюда не было никого кроме нас. Ты подошла и, свернувшись калачиком, села на полу у моих ног, подняла глаза и улыбнулась, и не было в этой улыбке ни тени кокетства, лишь доверие и легкий страх.

Потом мы бродили по ночному саду, молча, вслушиваясь, растворяясь в звуках ночи, таких непохожих на дневные, ночью сад жил своей мрачной жизнью. Приветливые яблони, милые и светлые, защищавшие нас ярким днем от полуденного солнца, ночью становились чужими и враждебными; веселые извилистые тропинки, по которым ты так любила бегать босиком по утрам, становились загадочными, будто ведущими куда-то в бесконечную черную дыру. И хотя, мы прекрасно знали, что там в этой чернильной темноте - домик садовника, пара скамеек и увитая виноградом полуразрушенная стена старого, сгоревшего еще до моего рождения, дома, ты шла, вцепившись в мою руку, напряженно вслушиваясь в звуки ночи. И я невольно вздрагивал от малейшего шороха... А на душе было хорошо и спокойно от того, что я иду по дорожке, посыпанной гравием, а рядом идешь ты, так по-детски сжимая мою руку, и я счастлив от непонятного брызжуще-веселого чувства, которое ментоловым холодком скользит вверх по позвоночнику, от того что нет слов, а есть ночь и тишина, бархатная, ласковая тишина, и стрекочут сверчки и потрескивают сухие листья под ногами, и не хочется думать о завтра, будто не наступит оно никогда, не посмеет разрушить эту бесшумную мелодию летней ночи яркими солнечными лучами, веселым смехом и громкой болтовней..."

Мне пятьдесят три года, вдовец, трое детей. Долгие командировки, раз в месяц минутные звонки домой - Все хорошо? И у меня. Целую всех. Деньги послал. . Минутные, трехминутные, пятиминутные мог бы и больше, да вот только о чем говорить? Мои дети и не мои знаю их и не знаю. Пятнадцать лет назад не стало Алисы, моей любимой, моей единственной Алисы, моей сероглазой, вечно юной, с беззаботной улыбкой на чуть припухлых губах, моей рыжеволосой Алисы... У нас уже было двое относительно взрослых детей - шестнадцатилетний сын и тринадцатилетняя дочь, но она не хотела делать аборт.

Аборт имеет на порядок больше побочных эффектов! - уверенно повторяла она, но я-то знал, ей просто хотелось ребенка, еще одного маленького человечка, которому она будет нужна, также необходима, как была еще совсем недавно тем, выросшим. Сын готовился к поступлению в институт, дочь вдруг превратилась в колючего хиппующего подростка, Алиса чувствовала, что они отдаляются, а поделать ничего не могла...

Я исчез через полтора месяца, закончились традиционые мероприятия по прощанию с усопшей, и я уехал на Кубу, сначала просто в командировку, потом начал читать лекции в ВУЗах Гаваны - ну, не мог я выносить визгливых криков этого маленького существа, убившего мою любимую, мою единственную, мою сероглазую, вечно юную Алису...

И, будто с издевкой, ее назвали в честь матери, отныне это красное сморщенное орущее нечто именовалось Алисой. Я исчез. Нет, конечно же я исправно посылал деньги, звонил, разговаривал с детьми, но постепенно, месяц за месяцем, мы стали чужими, я выпал из их жизни, они выпали из моей, звонки стали редкими и короткими.

Но завтра я возвращаюсь. Как они примут меня, узнают ли, захочу ли я жить вместе с ними?

Прощай, Гавана - город под флюгером, прощай мой молчаливый собеседник - маяк замка дель Моро, ты так много знаешь обо мне, о прекрасной сероглазой женщине, которой больше нет, ты мой немой летописец, невольный свидетель минут безысходного отчаяния... Прощай, бульвар Прадо, по которому я ежедневно не спеша прогуливался, возвращаясь домой из Академии... Прощай, Куба, я вряд-ли еще вернусь.

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"Алиса. Ты стояла передо мной в коротенькой маечке, полупрозрачной серой маечке на тонких бретельках, через которую просвечивали острые груди с маленькими нежно-розовыми сосками, на тебе были короткие джинсовые шортики, подчеркивающие необычную худобу, которая смотрелась совсем не как подростковая угловатость, а как нимфеточная утонченность. Ты стояла передо мной, сжимая в липких пальцах недоеденный абрикос и улыбалась такой знакомой улыбкой. Те же серые глаза, та же бархатистость щек, тот же еле заметный румянец на скулах, те же ярко-рыжие волосы и мелкая россыпь веснушек на маленьком носике... Моя загорелая, вечно-юная, воскресшая любовь..."

Дети встретили меня на удивление радушно - очень повзрослевшая старшая дочь, резковатая худощавая женщина, отдаленно похожая на меня, то звонила кому-то по сотовому, то сама отвечала на звонки, таких сейчас называют бизнес-вуман; сын тучный молодой человек, выглядящий намного старше своих лет, неряшливо одетый, растрепанный, генетик из породы сумасшедших ученых - оба были неподдельно приветливы и любезны. И только младшая, пятнадцатилетняя, никогда меня не видевшая, сначала обрадовалась, а после засмущалась и юркнула к себе в комнату. Мне невыносимо захотелось пойти за ней...

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"Она была такой хрупкой и пропорциональной, именно пропорциональной все в ней гармонично сочеталось и ни малейшую частичку нельзя было представить иначе. Она была ... тонкой во всех смыслах: тонко мыслила, тонко выражалась, и косточки все-все, запястья, щиколотки, ключицы, были тоненькие-тоненькие, как у рыбки... Я отлично помню резкую линию ее плеч, очертания позвонков и кожу золотистую, покрытую еле заметным прозрачным пушком... Девочка-персик - так я ее называл. Мою любимую, мою вечно-юную сероглазую возлюбленную..."

Так и началось наше житие-бытие с Алисой, старшая дочь вскоре переехала к какому-то молодому человеку, будто только моего приезда и дожидалась, сын возвращался поздно или оставался ночевать в лаборатории, а мы стали сближаться... Оказалось, она перечитала всю мою небольшую библиотеку, и литературные пристрастия у нас совпадали. Странная моя девочка могла прекрасно разбираться в английской литературе дошекспировского периода, но не знать элементарных вещей о Чехове, она цитировала Чингиз-хана и Цезаря, но понятия не имела о русско-японской войне, увлекалась тригонометрией, видя каким-то вторым зрением плоскости и многогранные фигуры, но, к примеру, и не слыхивала о джоулях и вольтах - эрудированная в одном, безграмотная в другом. Причину я видел в частых пропусках занятий и винил старших детей, у которых не было времени проконтролировать ее. Мы с ней могли часами разговаривать о книгах, читали стихи, смотрели фильмы - у нас и тут совпадали вкусы...

Подростковая угловатость Алисы сочеталась с какой-то темной, непонятной мне, мрачной женственностью, прячущейся в глубине бархатных зрачков. Нередко вечерами, вернувшись с работы, я находил ее сидящей в полной темноте и тишине где-нибудь на полу в дальнем углу квартиры. Когда я зажигал свет, окликал ее, Алиса будто и не сразу понимала кто она и где... Это длилось доли секунды, потом она вскакивала, начинала весело болтать, обнимала меня своими тонкими руками. И я чувствовал, что сжимаю в объятиях не дочь, а... Алису. Мою вечно-юную, сероглазую возлюбленную. Ушедшую и вновь вернувшуюся ко мне...

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"Мы одни на пустынном пляже, моя Алиса, моя рыжеволосая возлюбленная лукаво смотрит на меня, морща усыпанный рыжими пятнышками носик... Она скидывает одежду и я замираю, не в силах отвести взгляд узкие плечи и бедра, тонкая талия и впалый живот, чуть выпуклые лопатки и маленькие острые груди. Она лежит на спине, чуть прикрыв глаза, и обжигающее солнце, ласкает ее итак загорелое золотистое тело, она прикрывает рукой коротко подстриженные волоски на лобке и блаженно улыбается, моя Алиса... Я ложусь рядом и провожу кончиками пальцев по ее животу, спускаюсь все ниже и ниже... Она не сопротивляется. Моя сероглазая, моя вечно-юная, воскресшая Алиса тихо постанывает и прижимается ко мне..."

Наша близость не обсуждалась нами вообще. Мы молча отдавались яркой, обжигающей страсти, а потом также молча расходились в разные углы... Нам и не нужны были объяснения, признания, слова; лишь однажды, когда Алиса, часто дыша, то поддаваясь вперед, то отстраняясь, словно тонкий золотистый маятник, вдруг внимательно посмотрела мне в глаза, я тихо прошептал: Моя Лолита. Она, ни на секунду не останавливаясь, переспросила: Лолита? Это кто? Никто, - ответил я.

Какие только ухищрения не выдумывали мы, желая остаться наедине - загородные поездки, долгие недели на даче вдвоем... Вскоре даже присутствие в квартире старших детей, не смущало нас. Напустив на себя вид строгого родителя, желающего пожурить нерадивого подростка, я проходил в комнату моей любимой, запирал дверь и...

Я ревновал ее, нет, ни к кому-то конкретному, я мучительно ревновал ее к тишине и темноте, которые были ближе ей, чем я, к пугающему молчанию и застывшему в одной точке взгляду, я ревновал ее к мыслям... Моя девочка ускользала, она была рядом и далеко... Её затягивало, засасывало и подчиняло себе нечто мне неподвластное, нечто поселившееся в ее душе...

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"По вечерам она садилась у зеркала и расчесывала свои длинные густые волосы, пахнущие какой-то приторной смесью полевых цветов и цитрусовых ароматов, потом привычным движением заплетала их в косу и оборачивалась ко мне... Как я ждал этого - пока ее пальцы проворно скользили по шелковистым прядям, моё сердце колотилось с бешеной скоростью... Алиса, моя Алиса. Моя вечно-юная девочка-персик, моя золотистая возлюбленная, рыжеволосая Алиса..."

Был обычный вечер. За окном слякотная улица, у окна телевизор, в нем, истошно гримасничая, орал какой-то патлатый брюнет... Я откусил кусочек от горбушки бородинского, запил кефиром и спрятал озябшие ноги под пушистый клетчатый плед.

Все телефоны отключены. Благодать. Никакой связи с внешним миром... На мгновение показалось, что маленький мирок этой комнаты последнее, что осталось во вселенной и это вовсе не испугало, а обрадовало... Но потом стали сдвигаться стены, вдруг стали жутко неприятны звуки и запахи, мысли... Каждый шорох лезвием проходился по барабанной перепонке, я зажал нос, меня тошнило... Я вспомнил ее глаза, распахнутые, пустые, стеклянные как у куклы...

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"Косточки тонкие, как у рыбки... Как у рыбки, а плавать не умела... Я рыдал, когда через две недели водолазы достали ее тело и меня пригласили в морг на опознание. Я ее даже не узнал, мою вечно-юную рыжеволосую возлюбленную. Где-то внутри шевельнулась надежда может выжила, выплыла? Потом вспомнил ее распахнутые глаза, полные ужаса сначала, а потом опустевшие, невидящие... И пухлые губки , застывшие в презрительной усмешке... Моя девочка, моя вечная больная любовь, моё проклятье, моя сероглазая любимая, моя Алиса."

Зато теперь она навсегда моя. Она никогда не уйдет, никогда и ни к кому, даже туда, в глубину бархатных зрачков... Она и не собиралась. Вовсе нет. Ну, а вдруг? Теперь уже наверняка... А сейчас я ухожу вслед за ними за Алисой Первой и Алисой Второй, моими любимыми, сероглазыми, вечно-юными возлюбленными, рыжеволосыми и прекрасными как сама Смерть...

Н.О.©