Алиса. (посвящается великому В.Н.)

[Velma Kelly]

... Четко, так бесстрастно и холодно четко раздались эти простые звуки в

моих ушах, и оттуда расплавленным свинцом, шипя, излились в мой мозг.

Годы... годы могут исчезнуть бесследно, но память об этом мгновении -

никогда! И не только не знал я более цветов и лоз, но цикута и кипарис

склонялись надо мной ночью и днем. И более я не замечал времени, не ведал,

где я, и звезды моей судьбы исчезли с небес, и над землей сомкнулся мрак, и

жители ее скользили мимо меня, как неясные тени, и среди них всех я видел

только - Мореллу! Ветры шептали мне в уши только один звук, и рокот моря

повторял вовек - Морелла. Но она умерла; и сам отнес я ее в гробницу и

рассмеялся долгим и горьким смехом, не обнаружив в склепе никаких следов

первой, когда положил там вторую Мореллу.

Эдгар Аллан По. Морелла

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"...Тусклый лунный свет слабо освещал террасу, робко заcтрекотал сверчок и колыхнулась тонкая занавесь, словно от чьего-то вздоха, а не от дуновения ветерка.

Во всем мире, нигде на свете, ни рядом, ни за тысячи миль отсюда не было никого кроме нас. Ты подошла и, свернувшись калачиком, села на полу у моих ног, подняла глаза и улыбнулась, и не было в этой улыбке ни тени кокетства, лишь доверие и легкий страх.

Потом мы бродили по ночному саду, молча, вслушиваясь, растворяясь в звуках ночи, таких непохожих на дневные, ночью сад жил своей мрачной жизнью. Приветливые яблони, милые и светлые, защищавшие нас ярким днем от полуденного солнца, ночью становились чужими и враждебными; веселые извилистые тропинки, по которым ты так любила бегать босиком по утрам, становились загадочными, будто ведущими куда-то в бесконечную черную дыру. И хотя, мы прекрасно знали, что там в этой чернильной темноте - домик садовника, пара скамеек и увитая виноградом полуразрушенная стена старого, сгоревшего еще до моего рождения, дома, ты шла, вцепившись в мою руку, напряженно вслушиваясь в звуки ночи. И я невольно вздрагивал от малейшего шороха... А на душе было хорошо и спокойно от того, что я иду по дорожке, посыпанной гравием, а рядом идешь ты, так по-детски сжимая мою руку, и я счастлив от непонятного брызжуще-веселого чувства, которое ментоловым холодком скользит вверх по позвоночнику, от того что нет слов, а есть ночь и тишина, бархатная, ласковая тишина, и стрекочут сверчки и потрескивают сухие листья под ногами, и не хочется думать о завтра, будто не наступит оно никогда, не посмеет разрушить эту бесшумную мелодию летней ночи яркими солнечными лучами, веселым смехом и громкой болтовней..."

Мне пятьдесят три года, вдовец, трое детей. Долгие командировки, раз в месяц минутные звонки домой - Все хорошо? И у меня. Целую всех. Деньги послал. . Минутные, трехминутные, пятиминутные мог бы и больше, да вот только о чем говорить? Мои дети и не мои знаю их и не знаю. Пятнадцать лет назад не стало Алисы, моей любимой, моей единственной Алисы, моей сероглазой, вечно юной, с беззаботной улыбкой на чуть припухлых губах, моей рыжеволосой Алисы... У нас уже было двое относительно взрослых детей - шестнадцатилетний сын и тринадцатилетняя дочь, но она не хотела делать аборт.

Аборт имеет на порядок больше побочных эффектов! - уверенно повторяла она, но я-то знал, ей просто хотелось ребенка, еще одного маленького человечка, которому она будет нужна, также необходима, как была еще совсем недавно тем, выросшим. Сын готовился к поступлению в институт, дочь вдруг превратилась в колючего хиппующего подростка, Алиса чувствовала, что они отдаляются, а поделать ничего не могла...

Я исчез через полтора месяца, закончились традиционые мероприятия по прощанию с усопшей, и я уехал на Кубу, сначала просто в командировку, потом начал читать лекции в ВУЗах Гаваны - ну, не мог я выносить визгливых криков этого маленького существа, убившего мою любимую, мою единственную, мою сероглазую, вечно юную Алису...

И, будто с издевкой, ее назвали в честь матери, отныне это красное сморщенное орущее нечто именовалось Алисой. Я исчез. Нет, конечно же я исправно посылал деньги, звонил, разговаривал с детьми, но постепенно, месяц за месяцем, мы стали чужими, я выпал из их жизни, они выпали из моей, звонки стали редкими и короткими.

Но завтра я возвращаюсь. Как они примут меня, узнают ли, захочу ли я жить вместе с ними?

Прощай, Гавана - город под флюгером, прощай мой молчаливый собеседник - маяк замка дель Моро, ты так много знаешь обо мне, о прекрасной сероглазой женщине, которой больше нет, ты мой немой летописец, невольный свидетель минут безысходного отчаяния... Прощай, бульвар Прадо, по которому я ежедневно не спеша прогуливался, возвращаясь домой из Академии... Прощай, Куба, я вряд-ли еще вернусь.

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"Алиса. Ты стояла передо мной в коротенькой маечке, полупрозрачной серой маечке на тонких бретельках, через которую просвечивали острые груди с маленькими нежно-розовыми сосками, на тебе были короткие джинсовые шортики, подчеркивающие необычную худобу, которая смотрелась совсем не как подростковая угловатость, а как нимфеточная утонченность. Ты стояла передо мной, сжимая в липких пальцах недоеденный абрикос и улыбалась такой знакомой улыбкой. Те же серые глаза, та же бархатистость щек, тот же еле заметный румянец на скулах, те же ярко-рыжие волосы и мелкая россыпь веснушек на маленьком носике... Моя загорелая, вечно-юная, воскресшая любовь..."

Дети встретили меня на удивление радушно - очень повзрослевшая старшая дочь, резковатая худощавая женщина, отдаленно похожая на меня, то звонила кому-то по сотовому, то сама отвечала на звонки, таких сейчас называют бизнес-вуман; сын тучный молодой человек, выглядящий намного старше своих лет, неряшливо одетый, растрепанный, генетик из породы сумасшедших ученых - оба были неподдельно приветливы и любезны. И только младшая, пятнадцатилетняя, никогда меня не видевшая, сначала обрадовалась, а после засмущалась и юркнула к себе в комнату. Мне невыносимо захотелось пойти за ней...

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"Она была такой хрупкой и пропорциональной, именно пропорциональной все в ней гармонично сочеталось и ни малейшую частичку нельзя было представить иначе. Она была ... тонкой во всех смыслах: тонко мыслила, тонко выражалась, и косточки все-все, запястья, щиколотки, ключицы, были тоненькие-тоненькие, как у рыбки... Я отлично помню резкую линию ее плеч, очертания позвонков и кожу золотистую, покрытую еле заметным прозрачным пушком... Девочка-персик - так я ее называл. Мою любимую, мою вечно-юную сероглазую возлюбленную..."

Так и началось наше житие-бытие с Алисой, старшая дочь вскоре переехала к какому-то молодому человеку, будто только моего приезда и дожидалась, сын возвращался поздно или оставался ночевать в лаборатории, а мы стали сближаться... Оказалось, она перечитала всю мою небольшую библиотеку, и литературные пристрастия у нас совпадали. Странная моя девочка могла прекрасно разбираться в английской литературе дошекспировского периода, но не знать элементарных вещей о Чехове, она цитировала Чингиз-хана и Цезаря, но понятия не имела о русско-японской войне, увлекалась тригонометрией, видя каким-то вторым зрением плоскости и многогранные фигуры, но, к примеру, и не слыхивала о джоулях и вольтах - эрудированная в одном, безграмотная в другом. Причину я видел в частых пропусках занятий и винил старших детей, у которых не было времени проконтролировать ее. Мы с ней могли часами разговаривать о книгах, читали стихи, смотрели фильмы - у нас и тут совпадали вкусы...

Подростковая угловатость Алисы сочеталась с какой-то темной, непонятной мне, мрачной женственностью, прячущейся в глубине бархатных зрачков. Нередко вечерами, вернувшись с работы, я находил ее сидящей в полной темноте и тишине где-нибудь на полу в дальнем углу квартиры. Когда я зажигал свет, окликал ее, Алиса будто и не сразу понимала кто она и где... Это длилось доли секунды, потом она вскакивала, начинала весело болтать, обнимала меня своими тонкими руками. И я чувствовал, что сжимаю в объятиях не дочь, а... Алису. Мою вечно-юную, сероглазую возлюбленную. Ушедшую и вновь вернувшуюся ко мне...

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"Мы одни на пустынном пляже, моя Алиса, моя рыжеволосая возлюбленная лукаво смотрит на меня, морща усыпанный рыжими пятнышками носик... Она скидывает одежду и я замираю, не в силах отвести взгляд узкие плечи и бедра, тонкая талия и впалый живот, чуть выпуклые лопатки и маленькие острые груди. Она лежит на спине, чуть прикрыв глаза, и обжигающее солнце, ласкает ее итак загорелое золотистое тело, она прикрывает рукой коротко подстриженные волоски на лобке и блаженно улыбается, моя Алиса... Я ложусь рядом и провожу кончиками пальцев по ее животу, спускаюсь все ниже и ниже... Она не сопротивляется. Моя сероглазая, моя вечно-юная, воскресшая Алиса тихо постанывает и прижимается ко мне..."

Наша близость не обсуждалась нами вообще. Мы молча отдавались яркой, обжигающей страсти, а потом также молча расходились в разные углы... Нам и не нужны были объяснения, признания, слова; лишь однажды, когда Алиса, часто дыша, то поддаваясь вперед, то отстраняясь, словно тонкий золотистый маятник, вдруг внимательно посмотрела мне в глаза, я тихо прошептал: Моя Лолита. Она, ни на секунду не останавливаясь, переспросила: Лолита? Это кто? Никто, - ответил я.

Какие только ухищрения не выдумывали мы, желая остаться наедине - загородные поездки, долгие недели на даче вдвоем... Вскоре даже присутствие в квартире старших детей, не смущало нас. Напустив на себя вид строгого родителя, желающего пожурить нерадивого подростка, я проходил в комнату моей любимой, запирал дверь и...

Я ревновал ее, нет, ни к кому-то конкретному, я мучительно ревновал ее к тишине и темноте, которые были ближе ей, чем я, к пугающему молчанию и застывшему в одной точке взгляду, я ревновал ее к мыслям... Моя девочка ускользала, она была рядом и далеко... Её затягивало, засасывало и подчиняло себе нечто мне неподвластное, нечто поселившееся в ее душе...

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"По вечерам она садилась у зеркала и расчесывала свои длинные густые волосы, пахнущие какой-то приторной смесью полевых цветов и цитрусовых ароматов, потом привычным движением заплетала их в косу и оборачивалась ко мне... Как я ждал этого - пока ее пальцы проворно скользили по шелковистым прядям, моё сердце колотилось с бешеной скоростью... Алиса, моя Алиса. Моя вечно-юная девочка-персик, моя золотистая возлюбленная, рыжеволосая Алиса..."

Был обычный вечер. За окном слякотная улица, у окна телевизор, в нем, истошно гримасничая, орал какой-то патлатый брюнет... Я откусил кусочек от горбушки бородинского, запил кефиром и спрятал озябшие ноги под пушистый клетчатый плед.

Все телефоны отключены. Благодать. Никакой связи с внешним миром... На мгновение показалось, что маленький мирок этой комнаты последнее, что осталось во вселенной и это вовсе не испугало, а обрадовало... Но потом стали сдвигаться стены, вдруг стали жутко неприятны звуки и запахи, мысли... Каждый шорох лезвием проходился по барабанной перепонке, я зажал нос, меня тошнило... Я вспомнил ее глаза, распахнутые, пустые, стеклянные как у куклы...

Я тщетно пытаюсь раствориться в изрисованном облачными разводами, местами словно заляпанном молочными кляксами, небе. Я все помню, просто не могу забыть, не умею пока:

"Косточки тонкие, как у рыбки... Как у рыбки, а плавать не умела... Я рыдал, когда через две недели водолазы достали ее тело и меня пригласили в морг на опознание. Я ее даже не узнал, мою вечно-юную рыжеволосую возлюбленную. Где-то внутри шевельнулась надежда может выжила, выплыла? Потом вспомнил ее распахнутые глаза, полные ужаса сначала, а потом опустевшие, невидящие... И пухлые губки , застывшие в презрительной усмешке... Моя девочка, моя вечная больная любовь, моё проклятье, моя сероглазая любимая, моя Алиса."

Зато теперь она навсегда моя. Она никогда не уйдет, никогда и ни к кому, даже туда, в глубину бархатных зрачков... Она и не собиралась. Вовсе нет. Ну, а вдруг? Теперь уже наверняка... А сейчас я ухожу вслед за ними за Алисой Первой и Алисой Второй, моими любимыми, сероглазыми, вечно-юными возлюбленными, рыжеволосыми и прекрасными как сама Смерть...

Н.О.©

[ANGI]

Вы очень интересно пишите

[Velma Kelly]

Спасибо.

Буду продолжать в том же духе, чтоб заполучить Вас в постоянные читатели.

[Гость Delisha]

Меня Вы уже заполучили

Думаю в этой теме разразится скандальчик ))

[Sterling]

А знак копипейства зачем вам нужно ставить после каждого произведения?

[Velma Kelly]

Просто так. Научили добрые люди. Я же Вельма Келли здесь, а Н.О. - маленькая подпись, мои инициалы. Да, кстати, я не ставлю копирайт только на лит.сайтах, где дают гарантию ненарушения авторских прав и на модерируемом мною форуме.

[Velma Kelly]

ЗЫ: копиПЕЙСТ при чем? Это копирайт вааааще-то.

[Sterling]

Механическая ошибка. Звиняйте.

Спасибо за ответ.

[Нежность]

Повторюсь.....Velma Kelly

Двоякое чувство....после того..как прочитала этот рассказ...

С одной стороны..безумая любовь..переживания об утрате...

А с другой - отвращение...к отцу..который был способен на фальшивую замену..

[Velma Kelly]

отвечу также Так и задумано.

[ANGI]

Спасибо. 

Буду продолжать в том же духе, чтоб заполучить Вас в постоянные читатели.

Вам это удалось)

Была на Вашей страничке на прозе ру, все очень понравилось

[Alisa]

Чуть ,что сразу Алиса)))

Очень понравилось пишите еще)))

[Gaze]

на балл выше, чем у Набокова..... но.....

[Velma Kelly]

ANGI

спасибо, сегодня думаю начать что-то новое...

Alisa

снова про Алису написать? B)

Gaze

Ни в коем случае, я не смею даже сравнивать себя с Набоковым, лишь робко пишу ему посвящение. Набоков - великий мастер, владеющий языком, как никто другой, чувствующий слова и сравнения на ощупь, на вкус. Я, кстати, недовольна "Лолитой" в целом, у Набокова есть вещи гораздо сильнее, кстати, тоже связанные с любовью к нимфеткам - та же "Камера обскура", "Приглашение на казнь" - гениальная по своей абсурдности вещь, где тоже мелькают наблюдения за 12-летней девочкой. Моя любимая набоковская вещь "Другие берега". Но даже, если не разделять Набокова на отдельные вещи, у него есть одна неоспаримая привелегия - необычный, сочный, певучий язык...

Кхе-кхе, вы прослушали лекцию по филологии на тему "Ambiguous fame and unequivocal talent of Vladimir Nabokov".

[Жизнь прекрасна]

Давно не захожу на Литературу..а тут оказывается такое!..интересно..пасиба..

[Jane]

Velma Kelly, приятно появление на литературке талантливого человека.

"Лолита" мне не нравится, но меня тоже всегда завораживал прекрасный язык Набокова. Спасибо за доставленное эстетическое удовольствие. Пишите, пожалуйста, чаще.