Почем фунт романтики?

[cover]

Мы говорим по телефону. Она в Баку - я в одном из районных центров, в глухое село которого подзалетел по распределению, окончив, кое-как, бездарненький факультет полудохлого ВУ заведения.

Она, скорее всего, лежит на «нашей» постели - я стою в драной телефонной будке с выломанными стеклами:

- У меня что-то оборвалось внутри...

Я не поверил. Она уже не раз так говорила и раньше, но никогда ничего не случалось. Настроение, конечно, лучше не стало. Молчит. Потом медленно и тихо произносит:

- Я хочу тебя видеть...

Дней пять тому назад, когда я звонил к ней, она так горячо благодарила соединившую нас телефонистку, что та посмотрев на меня, понимающе улыбнулась. Сейчас все как-то не так:

- Случилось что-то?

- Нет... Мне просто надо приехать к тебе...

- Сюда?!

- Да. И объясни, пожалуйста, как это сделать...

- Ты, правда, хочешь приехать?

- Да, хочу. И лучше завтра.

- Погоди, погоди, завтра... Автобусы сюда идут с автовокзала – это недалеко от вас, ты знаешь, да?

- Да...

- Вот. Если завтра сядешь в первый автобус, он, кажись, отправляется в семь, то... плюс три с половиной часа дорога... значит, к половине двенадцатого, в двенадцать будешь здесь.

- Хорошо. Ты меня встретишь?

- О чем ты говоришь? Конечно встречу!

- Хорошо. Смотри, а то я сама не доберусь до твоего села.

- Да буду я там, буду. Прямо на автовокзале встречу, не беспокойся...

- Тогда, до завтра?

- Да.

- Ну, все. Пока.

- Пока.

И все. Взяла и повесила трубку. Никогда раньше так не делала. Она никогда не вешала трубку первой.

Я вышел из будки и подошел к своим коллегам, таким же несчастным сельским муаллимам, как и я, Фирдоуси и Агаси. Первый, улыбнувшись, показал пальцем на часы, мол, долго, что-то я беседовал, а Агаси просто стоял в тени, прислонившись к дереву, и курил. Быть может, думал, что я счастливчик, потому что могу вот так, запросто, взять и позвонить к женщине. Не матери, не сестре, не невесте, не жене, не содержанке – просто женщине.

Говорю им, что знакомая, с которой я сейчас говорил, хочет завтра приехать сюда, ко мне. Они не поверили. Что это еще за «городская», которая сама приедет к мужчине в село? Так не бывает. Во всяком случае, по их словам, ни разу, ни одна еще ноженька городской женщины не ступала на землю этого села...

Но, как бы там ни было, оба повеселели – а вдруг я не вру: хоть какое-то событие, хоть какое-то причастие к тому, что связано с женщиной, черт ее, недоступную, дери.

Свернув с пустыря на узкую центральную улочку, мы обошли несколько обшарпанных домиков и очутились на главной площади, где были расположены две торговые «точки» - одна в кузове автобуса без колес, другая на столиках под картонными навесами.

Напротив, выделяясь на фоне общей запущенности и обветшалости – белело здание построенное из камня-кубика с крохотными окошечками. В прошлом году, наконец, было завершено строительство первой бани в районе. «Подарок» сельским труженикам, приуроченный ко дню сколько-толетия Советской власти.

Представляете? «Подарок». Будто не сами труженики строили... Совсем охренели... Это со времен революции, значит, и купаться негде было... Хотя, мне-то что? Я отработаю свою повинность и тю-тю...

В одном из «магазинчиков», в том, что был размещен в кузове автобуса без колес - я купил примус, электрический чайник и большую блестящую сковороду из нержавейки. Фирдоуси купил только сковороду, а Агаси не купил вообще ничего. Что-то я начинаю подозревать, что он жмОтина.

Зашли на базар, закупили картошки, лук, говяжьей тушенки. А еще я купил у одной скелетки обтянутой копченой кожей французские консервы: цыплят в грибном соусе. Это уже для нас с ней. Скелетка была заметно удивлена тем, что кто-то купил «такой странный вещь», на всякий случай завернула банки в мятую газету и, вздохнув, нехотя выпустила из рук сдачу.

Попутный ГАЗ-ик в сторону села удалось поймать только к ночи. Было темно и по-летнему прохладно. Вместе со встречным ветром в ноги шло теплое дыхание машины.

В моей комнатке, на чердаке школы, стало немного уютнее, когда там появился сверкающий электрочайник. Я еще раз вспомнил, что не забываю, что завтра приедет она, и я снова буду с ней... И не в «разах» тут, конечно, дело...

Поставил чайник закипать и подсел к своей любительской радиостанции. Пока закипала вода я успел связаться с Индией, двумя австралийскими станциями. Но вот, чуть ниже по частоте, я уловил целый хор переливчатой морзянки. Такое «столпотворение» бывает, если работает, действительно редкая станция. И я не ошибся - только смолкла разноголосица вызывающих станций, в шорохе эфира я разобрал позывной - Найроби. Редкая страна, в том смысле, что с ней трудно установить связь. Насколько я знаю, там своих любителей нет, работает, скорее всего, какая-нибудь экспедиция американцев или европейцев. Такие станции работают неделю, две. Успеешь связаться – добавишь новую страну в свою коллекцию, не успеешь, – жди, когда еще какому-нибудь иностранцу-радиолюбителю вздумается отправиться с экспедицией в дальние страны.

Аппаратура у меня была хоть и самодельная, но классная, и после двух попыток вызвать эту станцию - из Найроби зазвучало: “Tnx ом fеr QSO es 73”, что в переводе с радио языка означало - “Спасибо, старина, за связь и наилучшие пожелания”. Моя сто шестьдесят третья страна.

В это мгновение раздался, нарастая, сдержанный писк. Вот чайник! Вскипятил за несколько минут столько воды. Выключив передатчик, я резко крутанул ручку настройки приемника. На шкале “Крота” промелькнули цифры и высветился вещательный диапазон. Пел Том Джонс, пока еще тот молодой Том, не исполнивший пока отпевальную по «Sex bomb»: “When I was young и что-то еще... my way was always fu-ull of dreams...” да уж, «fool of dreams» – это про меня...

Часто спрашивают: а что же это такое за радиолюбительство? И, честно говоря, так трудно бывает ответить... Всех, в основном интересует, что это дает... А, когда говоришь, что ничего, вообще отказываются понимать... Объясняю, что просто хобби. Ну, как одни держат рыбок, другие роются в старье... А радиолюбители, предтечи нынешних интернетовских чатменов, просто связываются друг с другом, обмениваются информацией о своей аппаратуре, ну... и получают удовлетворение от того, что говорят со всем миром... Пусть даже на такие специфические темы, но зато со всем миром! И это, находясь в СССР! Разве это не здорово?

-----------------------------

Ранее утро. Осень только началась, а здесь уже очень зябко по утрам, прямо, ну, не хочется вылезать из прогретой постели, хотя сегодняшний день не в счет, сегодня он особенный.

Отсюда, с чердака школы, где я поселился, просматривается все село. Школа - единственная двухэтажная и единственная каменная постройка. Все остальные постройки в этом селе слеплены из соломы с навозом и особой, крайне вонючей, грязи, которая добывается вручную со дна канала. Из-за того, что домик лепится, буквально, вручную, ни снаружи, ни внутри – в нем нет прямых углов. Вся обмазка делалась ладонями... Так что, он весь такой, какой-то округленький и еще мерзко попахивает керосинчиком. И это у нас, это там, где газ сам прет из-под земли к людям, вырываясь сотней язычков пламени...

Вот вижу, у Фирика и Агасеича, моих коллег, тоже горит свет. Сейчас выпью чай, выкурю сигарету и пойду ловить попутку. Ладно... Можно и без чая, и покурить, тож, лучше по дороге - опаздывать мне никак нельзя.

На сельской дороге, вывалив животище, стоял, подбоченившись, милиционер. Время от времени он, отставляя ногу подальше, поджимал пузо и дотягивался до ширинки. Заграбастав свои причиндалы, и нетерпеливо подергивая ляжкой, он перетасовывал их из одной штанины в другую. Ну что ж, все правильно: он работник «органов» - это, стало быть, его прямая обязанность...

Машины, автобусы он останавливал, и высаживал всех без разбору, гнал людей обратно в село, не слушая никаких объяснений, уверенный, неумолимый. Когда дошла очередь до меня - он был уже на взводе.

- Муаллим, ты тоже вернись, это всех касается. Когда идет сбор хлопка - нельзя из села. Команда сверху: «нел-ьзя!».

Я ему объясняю, что ко мне едет... жена, не встретить ее невозможно, а ему хоть бы хны: какая еще такая жена-мена, сказано «нет» и все. Пришлось отойти назад, за поворот, и вместе с другими селянами, родителями моих учеников, залечь на дно просохшего арыка.

Таким ли рисовалось мне “светлое” будущее в моей "распрекрасной" стране?

Потом, безобразно пачкаясь, мы проползли до съезда с дороги в поле. И уже здесь, вскарабкавшись в попутный лафет с хлопком, мы втиснулись в теплые кучи хлопка, тщательно прикрываясь влажными комочками, чтобы нас не заметил тот, у дороги.

Мне и двум другим повезло, а вот задний лафет «работник органов» остановил, и я слышал, как грубо, с матерщиной, выдергивал он людей из хлопка, сталкивая обратно в поле. Имя тогдашнего местного владыки - секретаря райкома партии - стерлось из памяти, но то, что он, подчеркивая свою особую приверженность православному коммунизму, неизменно носил рубашку-украинку, мне запомнилось.

Позже, мини-владыка впал в немилость, в его деятельности обнаружили «перегибы»... ну и... скрутили мини-царька на фиг.

Рассказывали, что этот коммунист, после ареста, повесился в камере, вроде бы, «по собственному желанию», так и не успев дать показания.

--------------------

Когда я впервые приехал в это село - многое казалось таким странным: многосложные приветствия, которые никогда в Баку и не услышишь, напоминающие больше какие-то славословия. Не то, как у нас, в городе: «салам» и все. Или, например, другое: соберутся несколько человек в кружок и беседуют ни о чем, прямо под ослепительно ярким пламенем солнца в августе, в полдень. Метрах в пяти – тень чудом сохранившегося живым дерева. Что проще, перейдите туда и говорите сколько душе угодно. Так нет, стоят.

Вообще, создавалось такое впечатление, что государство каким-то хитрым образом - свихнуло всем им мозги в требуемом ему направлении. Или мне так казалось... Ведь первое, что приходило на ум, когда оказывался здесь - это рвать отсюда без оглядки. Да-да, это совсем не те места, куда выезжают "на природу", где домики утопают в зелени, а селения окружены лесами, на каждом шагу родники, водопады, птички поют, в конце концов. Тут и птичек нет. Все, что я видел из живья - полевая мышка, которая еще и укусила, зараза, меня за палец, и, если не путаю, несколько воробьев, явно не местных.

Да, и еще было множество, правда не диких, такие, наверное и не бывают, но одичавших ослов. Совершенно серьезно. Я, поначалу, даже обалдел: смотрю идут деловым шагом пять, шесть ишаков, например, туда. Через пол часа, выглянув в окно, смотрю - компания возвращается, их уже больше и держат они путь в обратном направлении, как будто знают куда идут. И вот так, в течении дня, ишаки небольшими группками с умным видом ходили по селу, что было для меня странным и необъяснимым. И что? Естественно, никакой мистики, все оказалось намного проще. Оказывается, раньше эти неприхотливые животные, которые питались черт его знает чем, использовались, как траспорт, для поездок в районный центр. Это в километрах десяти отсюда.

Потом заботливое государство обложило селян ишачим ишачьим налогом, мол, раз катаешься - плати. А откуда платить? Вот и погнали ишачье палками со дворов, типа, это не наше. Сначала животные "думали", что хозяева, наверное, дурачатся. Потом, поняли, что все гораздо серьезней и стали, собираясь в группки, куда-то уходить, приходить... наверное, устраивали за селом митинги. Кстати, после введения этого налога, весь личный скот в селе, был зарезан и съеден за неделю. Кур - закон помиловал, а до поедания ишшачятины - дело не дошло. Наверное потому, что Союз развалился раньше.

Вот так. Ишаки обрели нежеланную свободу, а селяне, по прежнему, не получали паспорта, пока не отчитывались - куда, зачем и на какой срок они собираются покинуть село.

Однако, что это мы все про ишшаков, да про ишшаков. Давайте вернемся к людям: одинаковая зарплата в трудоднях, дворики-близнецы без единого растения, домишки на один макар, с десяток кур, жена без задницы и без грудей, иссушенная на сельхозработах так, что больше напоминала копченую рыбину. И кучка сопливого приплода. Вот так обстояли дела у людей.

Удивляло и такое: часто выносливые с виду, поджарые и действительно крепкие мужики, могли долго и нудно ныть, что уже двенадцать дня, а они еще не ели и не пили ничего, что от голода у них и голова болит, и сил никаких нету, и живот прилип к спине. Дорвавшись до еды, жрали жадно и некрасиво. Ну, эт ладно, крестьяне времен СССР, что с них возьмешь... Да и надо ли? Бедные, и питались-то, в основном, сыр-хлебом, какая тут красота...

Но они с удовольствием напивались. Пьяные, забыв, что наступит неумолимая трезвость, теряли над собой контроль, хвастали какими-то влиятельными родственниками. Хотели выглядеть могущественными и опасными, как коммунистические вожаки, что все им, вроде, нипочем, и если, случалось спьяну погрызться друг с другом из-за пустяка, то беспощадно «взаимили», в смысле взаимно «имели» и мать и отца и все, что можно себе представить, без всякой разницы: живое это или неодушевленное, здравствующее или уже покойное...

Было, напился один муаллим "Русской" и свалился по пути домой в канаву с грязью (а уж грязи там хватало), там же и заснул. А маленькие, еще хорошенькие, еще не загрубевшие от однообразной пищи и убожества вокруг, детки, его ученики обнаружив своего “гуру” в канаве, с трудом выволакивают его, и молча, с трудом удерживая от падения, волокут домой. Наутро, в школе, никто ничего не вспоминает, идет своим чередом «урок», сдобренный подзатыльниками и тумаками.

Кстати, рукоприкладство - явление здесь обычное, и я бы сказал даже, привычное. Дети к тому, что их лупят, относятся преспокойно, и привыкают, что если человек делает что-то не так, как от него требуется, то можно и должно наставлять его битьем. Практика жизни показывала, что райкомщики, работники "органов" и учителя право на это имеют.

Характерный случай у меня на уроке: сидит миленькая девчушка (я только начал работать, стало быть, учитель новый), сидит, значит, у меня на уроке и уплетает горбушку. Я попросил ее не делать этого и подождать до переменки. Эта собачонка спрятала хлеб, но ненадолго и, видимо, решив проверить, как я, новый учитель, отреагирую, через минуту опять начала жевать. Пришлось повторить замечание. Она недолго просидела, с не разжеванным куском хлеба во рту, готовая прыснуть со смеху, и через минуту, неприятно, как дебилка, улыбаясь, стала время от времени делать быстрые жевательные движения, как бы, урывками, чтобы я не заметил. Пришлось остановить урок, чтобы начать выяснение: «Почему она так поступает?»

Видимо я говорил много и непонятно, класс стал шумным и неспокойно-веселым. Ну а что она? Ничего. Достает еще один хлебный огрызок и, пытаясь улыбнуться с полным ртом, кривит его неестественно, и лопает. И вот тут раздается голос ее соседки по парте, тоже хорошенькой такой, девчушки, как выяснилось потом, весьма неглупой, насколько, конечно, это возможно в такой дыре. Так вот, она мне и говорит, что надо просто "дать ей, как следует, по башке, и все".

- По башке?

- Да-да, мяллим, по башке...

Все смотрели на меня. Понимая, что уже опоздал с выставлением ее из класса, я в последний раз попросил девчушку прекратить жевание на уроке. Она закинула голову в смехе, глухо звучавшем из-за хлебной массы во рту, скорчила рожу - "хорошо делаю", и, чавкая, стала в такт покачивать головой от плеча к плечу, по-клоунски моргая глазами. Из полураскрытого рта на парту сыпались комки полу-разжеванной хлебной массы. Стало шумно, кто-то попытался заулюлюкать... И они не оставили мне выбора. Я, взрослый человек, с высшим педагогическим образованием, психически уравновешенный - подошел к маленькой смешной девочке и дал ей размашистый, правда, не сильный и не обидный подзатыльник. Вот так: «тып» и все! Девочка, словно спохватившись, быстренько убрала хлеб, и не двигая челюстями, прямо так, с тем что уже было впихнуто в рот, уткнулась в тетрадку и стала писать упражнение. Остальные тоже, уже вместе с ней. Класс успокоился: я был признан, как учитель. Если что не так, могу и пристукнуть.

На перемене я попросил девочку остаться, чтобы выяснить, почему она не хотела слушаться, когда я просил словами. Видимо ей трудно было понять, что я хочу у нее выяснить, потому, что стояла очень тихо и спокойно, не отвечая на расспросы, и когда я жестом руки дал ей понять, что она свободна - резко отшатнулась, ожидая, видимо, положенной после проведения таких бесед - заключительной затрещины... Довольная тем, что ее ударили на один раз меньше обычного, она весело отбежала, оставив во мне чувство бесполезности всего происходящего, бесполезности уроков на которых, по мнению наших педагогических светил, надо было разучивать с этими милыми бедными детками глупейшие тексты.

Ну, представьте себе: дыра, вокруг сплошная грязь, ничего нет, а мы разучиваем текст на русском - "красить комнаты пора, пригласили маляра, но не с кистью и ведром, наш маляр приходит в дом. Вместо кисти он принес - механический насос". Это им надо, да? Они что, краску видели? Нет, вы подумайте, еще "механический насос..." Бред. И что? Думаете дальше лучше? "Брызжет краска по стене, солнце светится в окне" Как? Нормально, да? Представьте, что вы изучаете амхарский язык и вам предлагают текст про эфиопские правила ритуального рассечения внутренностей жертвенных животных...

--------------------

А как мало знали наши сельские детишки о простых играх, о том, что из бумаги можно сложить настоящую шапочку от солнца, кораблик, или голубя, который, по-настоящему, летает. Сколько радости доставил им бумажный змей. Теперь каждый ветреный день, а здесь они крайне редки, над селом дружно взмывали в воздух несколько разрисованных красавцев - воздушных змеев. А то, что с помощью лупы можно выжигать по дереву, а песенка про "божью коровку"? Не знаю, но я их учил и этому, и они сами, даже если не удавалось найти настоящую божью коровку, может просто симпатизируя мне, придумали класть на пальчик нарисованную, из бумаги, и в конце, после слов «улиты на нэпку» - сдувать (я так и не смог объяснить, почему русские назвали эту красную с точками козявку - маленькой коровкой Бога – Аллаха. Не знаю и сейчас).

Я учил их всему тому, что в городе дети узнают просто так, в жизни, в игре, а не в тягостном процессе школьной учебы с «механическим насосом», блин...

А самого, самого меня, тоска порой так прихватывала, что хотелось все бросить и просто удрать. Что я и делал после получки, если удавалось. С субботы до понедельника. Ну и что? Приезжал, имея в запасе чуть более суток, пытаясь утолить за эти два десятка часов полумесячную жажду радости общения, развлечений. Не получалось. Чем больше развлечений, тем горше было отрываясь от них, снова уползать, как по приговору, в не свою дыру.

И за что мне такое «счастье»? Живут же в городе обычные люди, нормальные парни и девушки, ничем не лучше меня. А я уже был не таким, как они. Я уже обрел проблему, проблемы. Одна из которых...

Женщины моей в городе тогда не было, она выехала к сестре в Канаду на целых шесть месяцев. Ну... сами понимаете, природа... приходилось, так сказать, искать «связей на стороне». И когда новая «посторонняя», натискавшись, нацеловавшись, говорила, что завтра она сможет со мной встретиться и у нас будет «все», я в ответ молчал или кивал, пока она обещала мне "все", кивал головой, как нефтяная качалка. Нет у меня городского завтра, нет и такого послезавтра, и появлюсь я здесь, еще неизвестно когда.

Как выяснилось гораздо позже, подружки товарищей, зная мои «беды» и застенчивый характер, устраивали "подставку", упрашивая какую-нибудь из знакомых, быть со мной, ну, поласковее и не тянуть с этим самым. В результате я «получал» почти равнодушную к происходящему женщину, немой физиологический секс и потом, сквозь сигаретный дым, ленивое и неторопливое созерцание тела, неспешно облачаемого в одежды... Как ни старался я - не мог избавиться от неприятного ощущения... Не знаю, как объяснить, но схожее чувство, я испытывал, иногда, правда, по другому "поводу", когда шел, например, по городу, и день был такой яркий, и небо голубое, словом, все ОК. А я не мог избавиться от жутковатого, и главное, верного по сути ощущения, что сейчас была бы быть такая же глухая темнота, как и ночью, если б не эта звезда - Солнце, заливающее все ярким светом...

Через день, два, неделю, я буду грезить об этом своем проклятье, о женском теле. Но сегодня, сейчас, от него взять больше нечего, потому, что еще раз, это будет только еще разом и этот "эх, еще раз", все равно останется здесь, его с собой не увезешь и он, наверняка, не будет уже таким вкусным, как первые.

И снова автобус, машина, пудовая грязь прилипшая к башмакам и мой чердак.

...сижу так, иногда, мечтаю, что влюблюсь, на что-то надеюсь, не понимая до конца – что это. Что это, так настойчиво происходящее со мной? Наказание за бесплатно полученное образование или уже взрослая жизнь? В любом случае, живу, живу, только потому, что живу. Дую чаек, курю трубку. Сам здесь, в чужом селе - а мысли там, в моем городе. В таком, оказывается, родном.

- Мяллим! Ай мяллим-ой!

Пожаловали... Смотрю в окно - Мухтар. Киваю головой, мол, давай подымайся... Заходит. Сильный жирный глуповатый хитрюга. Показываю на стул, мол, садись. Сел. Сидит и молчит. Здесь время других - не в счет. Вот пришел и молчит. Спрашивается, чего приперся, ведь знаю, что этот крыса просто так не придет, наверняка что-то нужно. Жду, и тоже молчу. Сидим, как два болвана и молчим. Потом я, не выдержав, встаю, подогреваю воду, наливаю два стакана чаю. И снова молчим. Мухтар берет сахар, "хырт-хырт" и с таким звуком - «фьюип-п» отпивает глоток, потом снова сахарный "хырт" и повторное засасывание жидкости.

Ну, наконец, он решается. Начинается жалобное нытье-недовольство то одним коллегой, то другим. А я что? Я – ничего. Сижу себе в кресле, курю табачок, и не какое-нибудь там барахло – оригинальный английский "Амфора регуляр" и мне, честно говоря, положить на нытье этого крысы... Не вернул он какому-то типу вовремя долг, хотя и обещал.

- Ну и что ж, что обещал, не пожар ведь?

Я с понимающим видом киваю головой: «не пожар, не пожар...»

- Вот, видишь, и ты понимаешь, что не пожар... Чтоб ему стать инвалидом, подлец...

Я снова размеренно киваю головой: «инвалидом, подлец, инвалидом...»

- И весь его род растак перетак...

Моя голова, как нефтяная качалка: «перетак его род, перетак и растак...»

И тут до меня дошло: перестав раскачиваться, я говорю ему, что могу одолжить денег, ведь живу-то совсем один, а у него семья. Открываю ящик стола, достаю наугад половину зарплаты и сую ему бумажные хрустики.

Мухтар медленно и напряженно соображает, как бы погорделивее взять эти свалившиеся с неба бабули, оттянуть подальше срок, или лучше всего придумать такое, чтобы не возвращать вообще! Потом говорит:

- Нет. Так нельзя. Зачем ты мне должен давать деньги? Я никогда, клянусь честью и могилой своего отца - не возьму их, ни за что на свете, если даже мир разрушится! Ты что думаешь, я совсем потерял совесть? Да пусть лучше мои дети осиротеют, дом разрушится и сам я ослепну...

- Да не убивайся так. Я же не навсегда даю. Это долг, понимаешь? Вернешь, если сможешь, с получки.

- Эх, получка-получка. Всего три сотни, а проблем три тысячи... Но тебя это не касается, а! Хорошо?

Пока я имитирую головой нефтяную качалку, он внимательно пересчитывает бумажки, прячет денежку поглубже, во внутренний карман, немедленно встает, и перед тем, как закрыть за собой дверь, говорит:

- Там было двести, да?

Один беззвучный качек головы вниз, потом, через середину немного назад и снова на положенное место.

- Да. Я не вернул ему вовремя, а он что, сын сучьей дочери, умер без этих денег? Ведь столько времени прошло, подонок несчастный, мог бы ведь сказать мне, как ты сейчас, что я могу вернуть когда-нибудь потом. Мы же с этим негодяем - односельчане, так или нет?

- Так, так.

- Ну, спасибо, мяллим. Спасибо тебе, хоть ты и не из нашего села.

- Я вообще не сельский - я городской.

- Ну да, знаю. Конечно городской. Городской. У вас там всё по иному, вы там и деньги за деньги не считаете...

Вот так. Не знаю все или нет, но они такие. Единственный, с кем можно посидеть и кого послушать, так это Микаил. Знает кучу стихов и читает их на память. Жаль, что чиканутый. Кроме застрявших в пустой башке стихов – больше ничего. Даже толком и не поговоришь...

Тухнет вечер, оставляя выбор: сон или работа на любительской радиостанции. Утром чай, потом торчание в классе, вечером снова так, потом так каждый день, и снова так сначала, и всегда так, и неизвестно, когда я смогу выбраться из этого дерьма.

--------------------

Вот он, районный автовокзал - одноэтажное уродище. Прямо перед ним длиннющий мангал, распространяющий особо ароматный, сельский шашлычный дух. Правда, этот аппетитный запах смешивался с аммиачным смрадом из отхожего места, находящегося метрах в пятидесяти от самого здания и представляющее собой, огороженное с трех сторон диктовыми щитами, очко. Такое обширное, что промахнуться, казалось, было бы невозможно. Однако, как ни странно, судя по обрамлению очка, все, будто договорившись, промахивались. Но, в принципе, это, наверное, имело какое-то значение в первые дни после начала эксплуатации туалета. Ведь с каждым новым посетителем, дорожка замешанная на глине и нечистотах - становилось все более скользкой, увеличивая смертельный риск падения в яму. Поэтому, стараясь не ступать на пирамидки, блины и ржавые лужицы, последующие посетители облегчались все дальше, дальше и дальше от зловещей ямы, все ближе к автовокзалу, пока граница между этими пунктами общественного пользования не слилась.

Видите, меня просто нельзя оставлять одного, да еще так, чтобы нечего было делать. Развел тут, понимаете, целый туалетный бред... А что делать? Автобус из Баку задерживается, солнце начинает припекать, запашок крепчает, так что, неудивительно...

А поскольку автобуса пока не видно, и раз уж зашел такой разговор, вернее, я сам его завел, давайте-ка, расскажу я еще одну историю.

Вот. Была у нас в старом родительском доме соседка. Не знаю, даже как ее по настоящему, кажется - Анна, но все во дворе, даже ее собственный сын дядя Вовик - звали ее - бабушка-армянка. Толстенная такая, бабка. Пол века, как переехала в Баку - но ни на русском, ни, тем более, на азербайджанском, почти не говорила. Тогда, в том доме была, так называемая, дворовая система, с двумя общими туалетами. Один из них был отведен ей. Как ни странно, но даже будучи армянкой - она не претендовала на второй...

А теперь послушайте, что происходило... Вначале негромко, затем, по нарастающей, начинали доноситься ее причитания, переходящие в вопли: "Вай, вай, вай... Ой, ой, ой..." Потом она устремлялась через двор, в свое отделение туалета, выкрикивала последнее "В-в-вай!", раздавались залпы и вслед за этим было слышно счастливое "О-ох!"

Я понимаю, тема не для рассказа, тем более, ничего смешного, старый человек, нездоровый кишечник... Но мы же были детьми... И каждый раз, когда эта двухсоткилограммовая бабуленция поспешала в туалет с серией выкриков, мы просто надрывали животы со смеху. А однажды, когда никого из взрослых во дворе не было - мы даже приоткрыли дверцу в бабушкину половину туалета и заглянули внутрь... Зрелище представившееся нам было ужасным. Вся задняя стенка, высотой, чуть ни в человеческий рост была, еще раз пардон, обстреляна. Значит она не всегда успевала даже присесть...

От подобных неуместных завихрений в мыслях, случившихся у меня в ту минуту, когда должна была уже, вот-вот, появится подружка, меня отвлекла красная точечка возникшая вдали... И вскоре, бурчащий "Икарус", с моей раскрасавичкой внутри, противно пискнув, остановился и нервно распахнул двери...

Уй, блин! Красная маечка... ну зачем так ярко?.. Черная юбочка... что, еще короче не было, да? Серые кроссовки... спасибо, хоть не секс ботфорты... Все это, конечно, я не произносил, а наоборот, глотал, как послушный мальчик глотает рыбий жир, даже не подавая вида, насколько мне неприятно.

Мы чинно поздоровались и двинулись от автовокзала к месту остановки попутного транспорта. Естественно, местные обладатели боеголовок засекли новый объект и, по мере нашего продвижения, как только оказывались у нас за спиной - переходили в режим непрерывного слежения, пополняя, как бы это порасплывчатее сказать, информацию о новых разновидностях недурственных станов.

Какой ужас. Как я разговариваю... "боеголовки", "слежение", "недурственные станы". Все. Я прошу извинить, перехожу на нормальную человеческую речь.

Итак, молчит она молчу и я. Эта машина не остановила, в кузов той надо карабкаться через борт, а ей «в тесной юбчонке на круглой попчонке» это никак невозможно. Но вот, наконец, и подходящая. Так же, молча, с тряской, способной сорвать с мест внутренние органы, мы за пол часа добрались до села. Остались последние метров двести. Наконец, пройдены и они, раздается долгожданный щелчок замка, дверь уже заперта, мы одни ...сейчас бросятся влюбленные в объятия друг другу... Но, извините пожалуйста – ничего подобного не происходит...

Я смиренно предлагаю чего-нибудь поесть, она не возражает, и, вывалив содержимое дорожной сумки, сама начинает хозяйничать на кухне. Спокойно, обыденно, будто она не она и я не я. Ведь с ней у меня была, можно сказать, не близость, а вихрь, ураган, торнадо...

А сейчас, посмотрите, что происходит сейчас: она травит мне какие-то рассказы про Канаду, про малышку сестры, про мужа... А я в ответ болтаю про школу, про то, как обнаружил здесь чудных, сообразительных детишек, но не успел с ними поработать, потому, что почти всех сослали на уборку хлопка. Одним словом: ляляля-тополя... пока, наконец, не наступает... или нет, давайте лучше скажем так, пока, наконец, черная безлунная ночь не вступает в свои права...

На чердаке было довольно-таки холодно, и это, казалось, распаляло нас еще больше... В какое-то мгновение, когда яркий луч из окна скользнул по стене – видимо, запоздалая машина переваливала через яму - я почувствовав за спиной, как бы, движение, обернулся и обомлел: над нами клубился пар. Я не преувеличиваю, именно клубился. Он подымался так, и зависал в пустоте, заполняя половину комнаты. Потрясенный, я подумал, что так не бывает, что такое не забудется никогда, что такое возможно только потому, что это с ней...

Правильно, не забудется. Вот, вспомнил же...

Но в остальном... как я ошибался в остальном. Ведь взрослая жизнь тогда только начиналась... Должно было еще пройти много времени. И оно проходило... Вся эта ненужная белиберда скоро полетела к чертовой матери... И, якобы, работа в школе, и, якобы, «моя» женщина, которая, оказывается приехала, только, чтобы отчитаться в том, что оставляет «перспективного» молодого человека, оказавшегося, всего лишь, неудачником, загремевшим в «сельские мяллимы»... скрыв только, под путанными философствованиями о каких-то сложных изменениях оттенков чувств то, что подобрала уже замену...

Слетела и прочая романтическая дурь, слетела, как примитивная бумажная божья коровка с пальцев моих учеников...

--------------------

Но, все это будет потом. А пока, пока все мы здесь, в селе, и я никак не могу избежать "гонаглыга", по поводу приезда ко мне дорогой гостьи. Не скажу, что горел желанием, но то, что обязан был это сделать, чувствовал.

Устроить на своем чердачке эдакий сельский приемчик для VОP - весьма ординарных персон, которые не находят себе места, мучаясь смутными, но вполне обоснованными предположениями о том, что мы с ней, тут, на чердаке, занимаемся ночь напролет черт его знает чем.

К девяти вечера три VOP поднялись ко мне на чердачке, чтобы полакомиться угощением и подышаться одним воздухом с особой, которая, по их мнению, существует только, чтобы вытворять в постели черт его знает что, хотя на мой взгляд - "черт его знает что" - это пожизненый перепихон с местной копченной воблой.

Возможность первого просмотра они поимели во время ее "прохода" с подносом еды - к столу и обратно, и это было так мимолетно, что аппетит у них испортиться не успел - все было сожрано подчистую. Второй досмотр производился, когда подружка появилась, и, собрав тарелки на поднос, удалилась, как и положено образцовой хозяюшке, без словесной команды "На место!" - на "женскую", отгороженную занавесочкой, половину чердака.

Все могло бы завершиться чайком, но вдруг, вдруг, один из мяллимов, наклонившись ко мне, шопотом, и, почему-то, поспешно спросил: "А кофе, кофе есть?" Не успел я ответить, как он, откинувшись на стуле, мощно рявкнул:

- А-аз, кофе давай!

Я обалдел. Хоть стой, хоть падай... Ясно, что в ответ на такую "просьбу" не будь он нашим гостем, ему, скорее всего достался бы, если не от меня, то от моей дамы - не кофе, а удар сковородкой по башке...

Пришлось пройти за занавеску, чтобы как-то ее успокоить. Тем более, кофе и не было. Она спросила: "Он что, охренел, да? Ща я дам ему кофе..." Я кивнул головой, типа, "конечно охренел" и поднял руки, мол, что поделать, потерпи-да, гость же... и осталось уже совсем чуть-чуть... сейчас разойдутся... Потом, наклонившись к ней, тихо добавил:

- Знаешь, когда впервые увидел тебя... я тоже охренел.

Она улыбнулась и простила, наверное, всех мужчин, с которыми, из-за нее, случалась подобная напасть.

Забегая вперед, скажу, что утром, уже проводив ее, я вернулся, нашел этого мяллима, "любителя кофе" - мужчину непьющего нормального, даже вежливого - чтобы узнать, чего это он вчера разорался: "Кофе, кофе..."? И мяллим разложил все по полочкам. Причина оказалось настолько простой и тупой, что я еще пару дней улыбался, вспоминая его объяснение... Значит, так. Прежде чем начать, он уточнил:

- Она была городская, да?

Говорю:

- Да. И что?

- В городе после еды пьют кофе, да?

- Ну, не все...

- А современные пьют?

- Хорошо, пьют... И?

- Что "и"? Вот-да! Я хотел ей показать, что мы тоже знаем про кофе после еды... Ну и что с того, что живем в селе? Зато ей удивительно было бы, что мы современные...

***

Ну что ж, мои терпеливые читательницы и читатели, пора закругляться, наверное... Тем более "сельская" эпопея, увязавшись вслед за "лирико-романтической", тоже подходила к концу.

Хотя... Может я там продержался бы и дольше... Пока не зарядили дожди, можно было еще добираться без проблем из села в райцентр на транспорте. Покупать и везти в свою конуру консервы всякие, сразу сотню лавашей, складывая в книжный шкаф... Если кто из городских не в курсе, скажу, что есть такие большие высушенные лаваши. В таком состоянии сохраняющиеся, наверное, вечность. За 10-15 минут до употребления, нужно отломить сколько съешь, окропить водичкой, завернуть в полотенчико и все. Очень даже неплохо получалось. Проблем с хлебом - не было. Хлеб, который селяне мне отказывались продавать, потому, что, вроде, "самим не хватало муки". Акт, определенно организованный Исой - местным мяллимом руского языка и литературы.

Почему? А я скажу. Это, чтобы поскорее выжить меня из села. Ведь, как было до моего приезда сюда? Местный, тот самый Иса-мяллим вел русский и литературу во всех классах, с первого по десятый. Причем, чтобы формально охватить все это количество, объединяли не только параллельные классы, но также и пятый, скажем с девятым, или еще какой-то с другим. Бывало, набивали даже и по три класса. И продолжалась бы эта благодать невесть, как долго, если бы не я. Свалился, понимаете, ком с горы. Теперь вся семья Иса-мяллимя из десяти человек - он сам, девять детей и жена, которая не считается, стали жить в два раза хуже.

Сложнее обстояло дело с водой. Все пили ее из канала. Естественно, населенного лягушками, жабами, водяными жуками и прочей мерзостью. Но это еще не все. Большую часть дня колхозные буйволы, проводили в канале, спасаясь от жары. Естественно, все свои проблемы они решали туда же. Вода мощно пахла скотиной и выпить такое можно было, только уми

[Samir]

Ковер маллим, очень даже классно. Мне нравится.

[Гость Delisha]

Mne tozhe, Syam, no mne cover pokazalsya do boli znakomim pisatelem..Mozhet i oshibayus'..Poka dumayu

[ЙоЙошка]

Cover, ждем новую страницу )

[Не_вечная*)]

что государство каким-то хитрым образом - свихнуло всем им мозги в требуемом ему направлении.

____

Оно самое.

Действительно, зачем им стихи про какие-то краски, если они о них ничего не знают? Зачем им отглоски шумной городской жизни, если они поглощены в свою жизнь с головой? Так им лучше...

Признаюсь, некоторые моменты было нудновато читать, несколько обиходно было повествование в эпизодах с лирическими отступлениями. Но, быть может, это только мне так показалось. В целом, пишите ничего*)

Добро пожаловать на Литературу, Ковер мяллим*)

[cover]

Samir, Delisha, ЙоЙошка, спасибо за интерес и внимание, а вам, Не_вечная*), еще и за "Добро пожаловать"...

__________________

Не торопи событий ход,

Всему отпущен срок

И ты, вкусив желанный плод,

Отбросишь черенок...

[Feya]

Уважаемый cover, приветствую Вас и очень рада видеть Ваши произведения на Бакилыларе.

Рассказ отличный, впрочем как всегда, признаюсь давно с таким интересом не читала, с нетерпением жду продолжения! Ваш постоянный читатель =)

[cover]

Фея, даже не знаю... Вообще-то, на "этом месте" сельские заметки прерываются...

Могу предложить обработанные наброски о молодом человеке, который пытался покурить травку, чтоыб понять - есть ли в этом что-то и для него... Как?

[Maestro]

уважаемый автор!

я уже вам говорил, что вы талантливы?

читается так легко.и юмор отличный, не останавливайтесь..еще пишите

[Гость Delisha]

Как?

Vynosite na sud, ne skromnichayte