Магрибский передел

[Самарканд]

Вечный заложник чужих геополитических игр

15 ноября 1976 года сирийские войска были введены в ливанскую столицу Бейрут в составе Арабских сил сдерживания. Началась сирийская военная интервенция, которая продолжалась почти 30 лет.

Есть сила грубая – та, что ломает ворота тараном. А есть сила хитрая – та, что входит в них с улыбкой «старшего брата» и мандатом «миротворца». Именно эту силу и явил миру Дамаск 15 ноября 1976 года.

 

Сирийские солдаты, ступившие в тот день на бейрутскую землю, не были завоевателями в классическом смысле этого слова. Они были менеджерами хаоса. Технократами от оккупации, пришедшими на тридцатилетнюю работу по тотальному администрированию чужой войны. И платить им зарплату предстояло самим ливанцам – их свободой, их суверенитетом, их кровью.

Ливан 1976 года был не страной, а анатомическим театром, где гражданская война вскрыла все внутренние противоречия. Но к середине того рокового года кровавый хаос обрел свою собственную, железную логику. Коалиция палестинских организаций и левомусульманских милиций, набравшая силу, методично выдавливала правохристианские фракции к краю пропасти. Казалось, еще один рывок – и христианский лагерь, этот столп ливанской государственности, будет сброшен в небытие.

 

И тут вступает ирония истории, горькая и беспощадная. Самые ярые защитники ливанского суверенитета, оказавшись прижатыми к стене, сами впустили в страну того, кто на три десятилетия этого суверенитета их лишит. Отчаянный призыв христианского руководства в Дамаск был не дипломатической нотой – это был крик утопающего, хватающегося за руку тонущего. Ибо Сирия Хафеза Асада была не спасательным кругом, а хищником, который терпеливо ждал своего часа в мутной воде.

Асад – этот мастер ближневосточного покера – получил идеальную карту на руку. Он не просто «откликнулся на просьбу». Он цинично воспользовался чужим отчаянием как легальным пропуском для собственной империи. Ливан он с холодной страстью стратега рассматривал не как соседа, а как «историческую провинцию», зону своего жизненно важного влияния. И теперь хаос давал ему безупречный предлог навести там «порядок».

Асад – этот мастер ближневосточного покера – получил идеальную карту на руку

И здесь картина раскололась, как сам Бейрут, на черное и белое.

Правохристианские кварталы встретили сирийцев не как оккупантов, а как легионеров-спасителей. Но по другую сторону баррикад этот же шаг был встречен свинцом и проклятиями. Для левых милиций и палестинских боевиков, уже предвкушавших победу, сирийцы были не миротворцами, а предателями и жандармами. Так один и тот же исторический момент стал для разных сторон и спасением, и порабощением, и надеждой, и предательством.

 

Уход сирийцев в 2005 году стал не доброй волей Дамаска, а итогом «Кедровой революции» – взрыва народного гнева после убийства экс-премьера Рафика Харири, в котором обвинили Сирию.

Под давлением гигантских уличных протестов и жесткой международной изоляции сирийский режим был вынужден убрать свои войска, завершив почти 30-летнюю оккупацию.

Тень Дамаска оказалась короче, чем тень Тегерана, и гораздо длиннее, чем тень самого Ливана

Но главное – и самое трагическое для Ливана – сирийское доминирование в Ливане с 1976 по 2005 год предоставило проиранской «Хезболле» не просто укрытие, а стратегический плацдарм для роста. Сирийская «крыша» стала идеальным инкубатором для реализации иранского проекта по созданию в Ливане лояльной Тегерану мощной военно-политической структуры.

 

Проще говоря, сирийская интервенция не просто оставила наследство – она создала действующий механизм блокировки Ливана, где квазигосударство в государстве продолжает держать страну в заложниках у внешних интересов.

Сирийская интервенция не просто закончилась – она оставила после себя не наследство, а действующий механизм самоуничтожения. Ливан так и не смог подняться с колен – он остался вечным заложником в чужих геополитических играх, где его территория стала полем боя, а суверенитет – разменной монетой. Тень Дамаска оказалась короче, чем тень Тегерана, и гораздо длиннее, чем тень самого Ливана.