В ритме танго.

[Velma Kelly]

Я часто прихожу в это кафе на улице Каминито, пью мате и записываю свои мысли. Здесь играет танго, а вечерами тела сплетаются в судорожно-страстном танце. Здесь пахнет ванилью и пылью, мягкие кресла дышат временем. Говорят, в этом кафе бывал Гардель*, кто знает, может именно за моим столиком он напевал Por Una Cabeza.

Я смотрю на свои руки, на некогда тонкие мраморные кисти, а теперь сморщенные в пятнах, на огромные кольца, нанизанные на крючковатые пальцы, на пожелтевшие ломкие ногти в мелких ямках, смотрю и не понимаю как годы умудряются пролетать так скоро...

Он называл меня Bruja*, за любовь к тишине, приторные духи и большие серебрянные браслеты, то и дело соскальзывавшие с тонких запястий... Он учил меня танцевать. Он смеялся и передразнивал неуклюжие движения, не понимая отчего я столбенею, как только ощущаю прикосновение его пальцев через тонкое платье. А я не могла унять непокорное сердце, не могла совладать с дрожью в коленках и неимоверным усилием сглатывала жесткий комок, подкатывающий к горлу...

-Mi bruja,- говорил он, - Отчего ты такая? Ты ходишь музыкальнее, чем танцуешь, девочка!

Я была для него девочкой, стеснительной школьницей, одной из многих, внимавших карамельным речам, девочкой, пьянеющей от его сигар и перестука дорогой трости. Но я была женщиной. Я была женщиной, любящей страстно и отчаянно, ревнивой, как дикая кошка, способной выцарапать глаза сопернице или заколоть возлюбленного стилетом.

Ну, что Вы улыбаетесь, дорогой читатель? Хотя, да, улыбайтесь, снисходительно и ласково, вспоминая свою первую любовь – долгожданную, сотни раз виденную во сне, и себя – поглупевшего, неуверенного, измученного сомнениями. Так бывает лишь однажды, и спустя годы всё это кажется смешным, далеким и немного постыдным...

- Mi bruja, ты не влюблена часом? – улыбался он, прекрасно зная ответ на свой впорос.

- Влюблена, сеньор, - отвечала я, потупив взор, надеясь на невозможное, мечтая о несбыточном.

- Уж не в меня ли, девочка? – он качал головой, - Ты же взрослая и сама все понимаешь...

Я понимала. Вечерами он сидел в этом кафе с увядшими женщинами, смотрел на их напудренные рыхлые лица, на истончившиеся губы и морщинистую грудь в вырезе дорогого платья, танцевал, шепча на ухо что-то, от чего они дребезжаще смеялись и нервно поправляли прическу.

А поутру они уходили от него заплаканными, счастливыми вернувшейся верой в себя, в свою привлекательность и молодость. Он же пересчитывал деньги и задумчиво смотрел на фотографию в позолоченной рамке – молодая женщина, некрасивая, но удивительно притягательная, сидела, скрестив руки на груди, чуть наклонив изящную головку с короткими вьющимися волосами. Как я хотела походить на нее, умершую от туберкулеза, прелестную француженку, привезенную им, словно трофей, из Марселя...

Моя мать сдавала ему эту комнату с темными шелковыми обоями, некогда роскошной, а теперь дряхлой мебелью: у стены стояла кровать с запыленным балдахином, рядом низенький костяной столик, в углу большой отцовский секретер, уставленный пустыми бутылками и книгами в потрепанных стертых обложках, напротив диван, обитый сливовым бархатом и пара кресел.

- Mi bruja, - заговорчески шептал он, - когда нибудь ты станешь таким же старым обмылком, как те дамы, что выскальзывают утром из моей комнаты, кутаясь в черную вуаль, боясь быть узнанными и опозоренными, тогда...

Он делал паузу и отпивал из треснувшего бокала шампанское.

- Тогда ты вспомнишь меня и поблагодаришь...

- За что? – спрашивала я, сжимая кулаки так, что ногти до крови впивались в ладони, но он не отвечал, лишь переводил взгляд на фото и грустно улыбался.

Он умер.

Нет, дорогой читатель, я не заколола его стилетом и не отравила мышьяком, это произошло уже тогда, когда я вышла замуж и уехала в необычную, пугающе-экзотическую страну...

Мне рассказывали, что он долго болел. Моя мать и прочие постояльцы нашего небольшого пансиона ухаживали за ним, подкармливали, оплачивали визиты врачей, но он неминуемо угасал и отдал богу душу в сочельник. Нашли его рано поутру, будто мирно спящего, прижав к груди портрет в золоченой рамке...

В тот самый день я, изнывая под лучами обжигающего солнца, брела по пустынном улочкам, вдыхая аромат кардамона, циннамона, и еще целого букета неизвестных мне прянностей; мимо проплывали павами узкоглазые прелестницы в расшитых одеяниях, под, казавшимися игрушечными, разноцветными зонтиками. Они изредка окидывали меня удивленными взглядами, морща отбеленные лбы, будто давая понять, что мне тут не место; проносились крикливые рикши, оглашая окрестности зазывными криками; в воздухе плотной шторой висела влажная пыль, моя блуза липла к разгоряченному телу. Я брела по извилистым кривым улочкам, редкий ветерок нашептывал мне слова полузабытого танго, и я не понимала отчего мутнеет перед глазами, а обжигающие капли стекают по лицу, свисают с дрожащего подбородка и падая, моментально впитываюстя в серый песок...

«Mi bruja,» - услышала я и обернулась, улица была пуста.

Я сижу в своем любимом кафе, перебираю воспоминания словно четки, записываю их в толстый блокнот,потягиваю через бомбилью* обжигающий мате и слушаю танго...

Я почти не помню своего мужа – пожилого сухощавого человека, смуглого со сросшимися на переносице бровями – овдовела через четыре месяца после свадьбы... Но я помню своего любовника, удивительно стройного раскосого азиата со смуглой безволосой кожей, величественного, словно император, и ревнивого, словно шекспировский мавр. Он покупал мне яркие платья, расшитые мелкими цветами и драконами, пел длинные, для меня нескончаемые, песни на непонятном языке, учил пользоваться палочками. Я тщетно старалась ухватить ими рис, палочки скрещивались и выскальзывали из рук, он смеялся, обнажая ровные белоснежные зубы... Он запирал меня в доме с тонкими стенами, через которые слышно было как кипит улица, сквозь щели проникали запахи восточных яств и огромные черные жуки, я бросалась в них шелковыми туфельками и громко визжала. Мы никуда не ходили вдвоем, либо он в одиночку, либо я под конвоем туповатой служанки в засаленном холщовом платье-рубахе вышагивала по улицам, вдыхая смрад вперемешку с ароматами прянностей... Он прекрасно владел английским, наверное лучше чем я, этот эрудированный и, в то же время, болезненно верный косным традициям человек был мне близким и непонятным, необходимым, но чужим.

Я сбежала, подкупив служанку дорогой побрякушкой, его подарком.

На пароходе играла музыка, я танцевала ночи напролет и засыпала лишь под утро - кажущееся невыносимо долгим путешествие пролетело незаметно в ритме танго.

- Вы беззаботная птичка, - смеялся светлобровый капитан, целуя мои плечи, - Маленькая беззаботная птичка, выходите за меня.

Я жмурилась от удовольствия.

- Ах, капитан, не старайтесь запереть меня в клетке, я все равно улечу.

Я старая и сморщенная, в неприлично открытом платье, с полной пепельницей окурков, пишу эти строки под танго, попивая мате с корицей.

Мы прожили с моим вторым мужем, капитаном, чуть больше двух лет, птичка упорхнула, обронив перо на прощанье – дочь я оставила ему.

Он был родом из маленькой деревушки, не умел ни читать, ни писать, маленький посудомойщик.

Он еле касался моей кожи горячими пересохшими губами, и проводил кончиками пальцев по пышной груди, выпирающей из туго зашнурованного корсета. Я заставляла его скатывать поочередно с правой, а потом с левой ноги ажурные чулки, покрывать мои икры поцелуями, покусывать пальцы ног и только после позволяла слиться со мной во единое. Ему нравились эти игры, он сдувал со лба густую русую челку и называл меня по итальянски - pazza.

Я хрипло смеялась, дорогой читатель, он был единственным, у кого я не требовала денег и дорогих подарков. Надеюсь, Вы не шокированы? И правильно, я спала с теми, кто мне нравился – с импозантным депутатом, дарившим обязательную золотую побрякушку после каждого визита; с рассеянным писателем-американцем, он приносил с собой бутылку анисовой водки и мурлыкал под нос дурацкие песенки, расшнуровывая мой корсет; с карточным шулером, лукавым и язвительным кокаинистом, привозившим из Парижа шелковые чулки и кружевное белье. Я отдавала им свою ласку не до конца, самый лакомый кусочек я хранила для этого мальчишки. Я устроила его в это кафе, да-да, именно в это кафе официантом. Он рос и менялся, выучился грамоте, стал писать музыку и прославился на весь мир... Как-то, спустя много лет, мы столкнулись на Пласа де Мажо, он удивленно приподнял бровь и прошел мимо, не поздоровавшись. Я не осуждаю, слава делает нас забывчивыми, ведь так? Он просто не узнал меня, конечно не узнал, как иначе...

Я кутаюсь в яркую шелковую шаль с длинными кистями, мате совсем остыл, и воспоминания теснятся в голове, тускнея на бумаге.

- Mi Bruja, ты прекрасна, - восклицает он, сядясь за мой столик, - Не надоело сидеть одной? Может потанцуем?

Я машинально нащупываю кошелек и улыбаюсь... Утром я выйду из его комнаты счастливая, опьяненная, обманутая...

*Карлос Гардель – «король аргентинского танго», музыкант, певец, киноактер (1890-1935)

*bruja – исп. колдунья, ведьма.

*бомбилья – трубка, через которую пьют мате.

Н.О.©

Изменено 15 апреля, 2004 пользователем Velma Kelly

[ЙоЙошка]

прочитала всё на Вашей страничке на проза.ру

это Вам

очень нравитесь )

[ilybo]

очень даже хорошо

[Alexandro]

Иронично

[Velma Kelly]

шпасибо

на самом деле этот рассказик - завершающий в цикле "В ритме танго..." на моей страничке

Ффсё, с танго покончено.

[ilybo]

а где Ваша страничка?

[Змий]

Velma Kelly, название рассказа - Антилолита...Предлагаю.

;)

[Velma Kelly]

http://www.proza.ru:8004/author.html?svyu воть она

Змий, антилолита у меня "Алиса"...

[Feya]

кажется я становлюсь вашим постоянным читателем =)

[Velma Kelly]

постоянным читателем? о, это радует. постараюсь не разочаровать.

[Saudade]

Очень красиво написано. Брава!

[Velma Kelly]

спасибо Вам, Saudade, что оценили. Это редкость, чтоб ЖП (женская проза, а это ЖП в чистом виде) понравилась мужчине.

[Saudade]

Да не за что, трудно было это не оценить, очень уж хорошо у Вас получается.

Особенно, мне импонирует Ваша манера так ненавязчиво описывать вроде бы не совсем важные, но в то же время очень интересные смысловые детали, например - внешность, окружающую среду, минутное состояние и т.д.

Плюс, я сам увлекаюсь испаноязычной культурой, и нашел в Вашем рассказу много знакомого м понятного.

И еще, в одном из первых абзацов Вы великолепно описываете постаревшую героиню ("ямки на пожелтевших ногтях" и .т.д). Влияние Набокова или мне только кажется?

[ALIEN]

klassno!

[Velma Kelly]

Saudade

Набоков - это моя большая любовь и учитель. Таких любовей у меня 4 - Набоков, Лорка, Пьяццола, Гауди.

Эти четверо видели мир именно так, как его вижу я.

[Марла Сингер]

Вэлма, (как много в этом нике всё равно не хватит слов, чтобы выразить как сильно мне нравица твоё творчество! Это более чем хорошо, это в кайф, в чистый кайф! Всё прочитала, терпеливо жду новинок, понимая что "скоро только кошки родяца"

Ну оч большое спасибо!

[bryunetka]

Интересно... Не читала Вас раньше. Очень понравилось. Спасибо.

[Nifriyama]

Очень интересно. Не хочется отрываться. Вы так тонко ощущате мир, жизнь, души людей! Описания – просто чудо! Прямо перед глазами все образы появляются и такие яаркие и чёткие, что кажется, что можно к ним прикаснуться ! Это такая редкость. Рассказ дышит одиночеством, с моей точки зрения. И я настолько отчётливо ощутила это, что аж защимило в груди ... Мне очень нравится как вы пишите ... Бударажущще и волнующе ...А почему с танго покончено?

[Velma Kelly]

Марла Сингер, bryunetka, Nifriyama

большое спасибо за комментарии.

Что касается "почему с танго покончено?", Nifriyama, я сделала небольшой сборник в ритме танго, там несколько миниатюр и рассказ, некоторые вещи писала буквально "нараспев" - т.е. соблюдая в тексте ритм танго, но не хватало завершающего рассказа, написанного полноценным языком, теперь и он есть... Будем осваивать сальсу и мазурку (шучу).

[Saudade]

Velma,

Лорка - это другой мир, отдельная планета, отличная от всего другого, что мы знаем. Безусловно, самый любимый поэт! Его поэзия это даже не стихи, это ласкающая ухо музыка. Он, кажется, Брюнетке тоже очень нравится.

[Velma Kelly]

Когда я умру, не закрывайте балкона?

Да-да, помню, но больше люблю это -

MEMENTO

Когда умру,

схороните меня с гитарой

в речном песке.

Когда умру...

В апельсиновой роще старой,

в любом цветке.

Когда умру,

буду флюгером я на крыше,

на ветру.

Тише...

когда умру!

[ANGI]

Это более чем хорошо, это в кайф, в чистый кайф!

Согласна, чистый кайф))))

"Вкусно" пишите, все нравится язык, описание, детали, сюжет....Короче все в кайф)))

[Velma Kelly]

спасибо...

[Saudade]

Когда я умру, не закрывайте балкона?

Да-да, помню, но больше люблю это -

MEMENTO

Когда умру,

схороните меня с гитарой

в речном песке.

Когда умру...

В апельсиновой роще старой,

в любом цветке.

Когда умру,

буду флюгером я на крыше,

на ветру.

Тише...

когда умру!

Наилюбимейшее...

НЕВЕРНАЯ ЖЕНА

И в полночь на край долины

увел я жену чужую,

а думал - она невинна...

То было ночью Сант-Яго,

и, словно сговору рады,

в округе огни погасли

и замерцали цикады.

Я сонных грудей коснулся,

последний проулок минув,

и жарко они раскрылись

кистями ночных жасминов.

А юбки, шурша крахмалом,

в ушах у меня дрожали,

как шелковые завесы,

раскромсанные ножами.

Врастая в безлунный сумрак,

ворчали деревья глухо,

и дальним собачьим лаем

за нами гналась округа...

За голубой ежевикой

у тростникового плеса

я в белый песок впечатал

ее смоляные косы.

Я сдернул шелковый галстук.

Она наряд разбросала.

Я снял ремень с кобурою,

она - четыре корсажа.

Ее жасминная кожа

светилась жемчугом теплым,

нежнее лунного света,

когда скользит он по стеклам.

А бедра ее метались,

как пойманные форели,

то лунным холодом стыли,

то белым огнем горели.

И лучшей в мире дорогой

до первой утренней птицы

меня этой ночью мчала

атласная кобылица...

Тому, кто слывет мужчиной,

нескромничать не пристало,

и я повторять не стану

слова, что она шептала.

В песчинках и поцелуях

она ушла на рассвете.

Кинжалы трефовых лилий

вдогонку рубили ветер.

Я вел себя так, как должно,

цыган до смертного часа.

Я дал ей ларец на память

и больше не стал встречаться,

запомнив обман той ночи

у края речной долины,-

она ведь была замужней,

а мне клялась, что невинна.

[Velma Kelly]

О, конечно помню это стихотворение!

Еще я люблю "поступь сигирийи"

ПОСТУПЬ СИГИРИЙИ

Бьется о смуглые плечи

бабочек черная стая.

Белые змеи тумана

след заметают.

И небо земное

над млечной землею.

Идет она пленницей ритма,

который настичь невозможно,

с тоскою в серебряном сердце,

с кинжалом в серебряных ножнах.

Куда ты несешь, сигирийя,

агонию певчего тела?

Какой ты луне завещала

печаль олеандров и мела?

И небо земное

над млечной землею.

Завораживает. Кстати, пробовала читать Лорку на испанском, должна сказать спасибо переводчикам - удивительно правильный перевод, хотя, моё любимое Memento есть в двух версиях, в той, что приведена здесь - это некая Тынянова и еще одна - абсолютно бездарный перевод.

[YYY]

Мне очень понравилось, буду ждать еще ))

[Saudade]

Сигирийа красивая, очень. Я тоже читал немного в оригинале, и точно так же про себя поблагодарил переводчиков. Они замечательно поработали в целом и прелесть языка Лорки утрачена лишь самую малость. А вот интересное посвящение, Локре от Бродского

Определение поэзии

памяти Федерико Гарсия Лорки

Существует своего рода легенда,

что перед расстрелом он увидел,

как над головами солдат поднимается

солнце. И тогда он произнес:

"А все-таки восходит солнце..."

Возможно, это было началом стихотворения.

Запоминать пейзажи

за окнами в комнатах женщин,

за окнами в квартирах

родственников,

за окнами в кабинетах

сотрудников.

Запоминать пейзажи

за могилами единоверцев.

Запоминать,

как медленно опускается снег,

когда нас призывают к любви.

Запоминать небо,

лежащее на мокром асфальте,

когда напоминают о любви к ближнему.

Запоминать,

как сползающие по стеклу мутные потоки дождя

искажают пропорции зданий,

когда нам объясняют, что мы должны

делать.

Запоминать,

как над бесприютной землею

простирает последние прямые руки

крест.

Лунной ночью

запоминать длинную тень,

отброшенную деревом или человеком.

Лунной ночью

запоминать тяжелые речные волны,

блестящие, словно складки поношенных

брюк.

А на рассвете

запоминать белую дорогу,

с которой сворачивают конвоиры,

запоминать,

как восходит солнце

над чужими затылками конвоиров.

1959

[Призрак]

здорово!)) очень понравилось))