Ordan-burdan

[Эда F]

сиди дома и готовь пиццу ..в футбол она играла )

не умею ахы пиццу готовить ) 

[Эда F]

Вахсей... кого ударила?

 

травмированный палец об дверь. Палец дейенде ки... щас он мало чем напоминает палец.. ) 

[Эда F]

А почему пиццу?бизим милли йемеклере не гелиб ки?

Не слушайся Ари, долма -довга-плов хорошо!

 

на довгу  у меня терпения не хватает. Долму (кто ее придумал вообще..) готовлю редко - это издевательство над собственным ЭГО.  А вот плов у меня отменный, дэнэ-дэн ). 

[Эда F]

 Меним кохне йазыларымдан. Сандыг йазысы.

[Эда F]

Sferik xurafatın düz bucağından çəpəki baxış.

(Etiraz)

 

 

 

Əyilmiş fəzada görüntülər müstəvinin dar oyuqlarına çalın-çarpaz xəttlər çəkməkdə. Yerə cizgilər axını çökməkdə. Balans tarazlıqlar dünyamızı tərk etməkdə. Əks-səda marşrutunda ilgimi çəkən səslər eşidilməkdə..., məchul qayalıqlara dəyib qayıdan ağ köpüklü dalğaların çırpıntı səsi...

 

Taleyin çox axmaq  “Qazamat” oyunu var, oyunçuları məlul-məlul ətrafındakı sərbəstliyi seyr etməkdə...

 

Heç kəsdən heç nə ummamalı, heç kəsin qapısına getməməli. Kandarların bəkarəti pozulmuş artıq. Nə qədər ayaqlanmış onlar ümidlə gəlib, ümidsiz qayıdanların tapdağıyla...

 

Ölməyi unudanları qorumaq lazımdır. Mən də onlardanam. Səhərə qədər qoru məni. Yuxularımın keşiyində qal. Səhər durub onları oğurlanmış görməyim.

 

Kimsə yağlı əlləriylə mənim göylərimə lopa-lopa ləkələr salmış, yamaclarımın üfüqləri avazımış, gecələrim Aysız qalmış. Səmada ulduzlarımı axtarıram. Tək həmdəmim... axtarıram, tapa bilmirəm. Kimsə silmiş onları göy üzündən. Göylərin xəritəsi boşalmış.

 

Səslər dünyasında zəifcə hənirtiləri taparsanmı? Tap mənim səsimi sədalar dünyasında. Tap və dinlə, sənə nələrsə deyəcək.

 

Toxunuram – iz qoymuram.

Yanıram – köz qoymuram.

 

Ruhum məni yerdə buraxıb, çox-çox uzaqlara pərvazlanır. Onun hər sıçrayışından içimdə damardaxili üsyan alovlanır. Zatən ona çata bilmirəm. Ağıram, çox ağıram, göylərə söykədiyim nərdivan mənim ağırlığıma davam gətirib məni yüksəklərə qaldıra bilmir... Sonsuzluğumun üfüqlərindəki ağ yelkənlər cırnadır məni..., çata bilmirəm ora...

 

Həyatım boyu bir şey axtarmışam: beşinci küncü.

Azadlığa irticanın hər təzahürünün əleyhinə olmuşam və yenə də əleyhinəyəm. Vədlərin də eləcə. Mənə verilən vədlər birinci maneələrə, ilkin  “stop” kəlməsinə qədər olub həmişə.

 

Buzlaqların soyuğunda qızışan şimal tülkülərinə həsəd aparıram. Mən öz buz Bisütunumdan nə od ala bilirəm, nə qığılcım...

 

Küləklərin döyəclədiyi qarlı zirvələr incimiş. Daha qaranlığa təzimə gəlməyəcək. Açın dağların zəncirlərini, bəlkə qaçası yerləri var. İncimişləri-üzülmüşləri-üşümüşləri-küsəyənləri buraxın getsin. Küləklərə də dəyməyin. Qoyun küləklər əbədiyyatdan oxusun. O əbədiyyatdan ki, sükunətindən qulaq batır.

 

Qoy yerdə marallar buynuzlarını şaqqıldatsın, göydə ildırımlar. Sevirəm çaxnaşmanı, sevirəm ildırımı. İldırım göylərin savaş mahnısı. O mahnının nəqəratı mənim limanım. Və mən o limanda tək yaşayıram.

Burax məni təkliyimdə...

 

Hərənin içində bir günəş yanır. O günəşin protuberansları hərəni bir cür oynadır. Mənimki soyuq qaranlıqlara tuşlanıb. O qaranlığı çapan uğursuzluğun pıçıltılarını eşidirsənmi? Yox.... Mənsə təkcə eşitmirəm, həm də görürəm. Və bu payızı tərk edib getmək istəyirəm. Getmək istəyirəm ki, o, öz sarı-qızılı çadrasını başına atıb məni izləməsin. Getmək istəyirəm ki, payızın çeynəyib tüpürdüyü çirkin xəzəl bezdirib artıq məni.

 

Gedirəm.... ölülərlə söhbətə gedirəm. Onlar da mənim kimi saatı izləmir. Ümumiyyətlə, saata baxmır və heç kimi tələsdirmirlər. Onların vaxtı bəs deyincədir. Onların vaxtı qollarına bağlanmayıb, divardan asılmayıb, masa üzərinə də qoyulmayıb. Onların vaxtının məkanı yoxdu, asudədir vaxt.

 

Ölümüylə yoxluğu inkar edənlər tarıxlərə komandan. Hər sözü şüara çevrilə biləcək şəxsiyyətlər... idarə kəndirləri onların biləyinə dolanmış.... hökm et, dövran sür,.... amma çox keçmir ki, Tanatos  öz elçilərini göndərir onların da qapısına. Göylər üçün seçilmişlər yox ki.... Belələri öz yoxluğu ilə milyonların varlığından daha üstün. Tarixsə udmuş onları. Tarıx, üstü tozlu qədim və cırıq  kitabədən başqa bir şey deyil. Tarix - cansız... Həyatsa isti, vuran nəbz, damarlarda qaçan qan.

 

Mənim çox gülünc arzularım var. Onlar qoymur bu günüm sabahıma körpü ata. Məni dar məqamda zaval içində qoyub qaçan axtalanmış istəklərimdən əl çəkməm lazım. Qoy məni rahat buraxsınlar.

 

Bu günlə sabahın qovğası. Keçmişə hündürdən qiyğacı baxış. İrreallıq içində kiçicik evlər, damlar, həyət-baca.... və onları süpürləyən bir süpürgə. İstərdim yox olsunlar. Sabahımı yoxluq üzərində qurmaq üçün......belə daha asan..., geri dartan və çağıran səslər olmaz olur.

 

Ruhların yarasına məlhəm,

dolaşmış yollara işıq,

düyünləmmiş talelərə xatalı bir balta,

prinsiplər ordusuna sərkərdə,

çoxdan boşalmış meydanlara carçı.... – budur istədiklərim.

 

Şəxsiyyət topluma aid olmamış heç vaxt. O, ölümü inkar edənlərdəndir çünki. Pyedestala qaldırın, mikrofon verin, səsinizi kəsin, sözünə qulaq asın...., sonra da bir kəndir tapın, səsini kəsin, amma sözlərini unutmayın.

Bir daha xəta etməzsiz...

[Эда F]

 

 

[Ahmedaga]

травмированный палец об дверь. Палец дейенде ки... щас он мало чем напоминает палец.. ) 

плохо.. ну ничего, до свадьбы заживет..)

[Эда F]

заживет )

[Ahmedaga]

заживет )

Вай Эда.. бу ня аватарды?.. Олюм ааа...)

[Ahmedaga]

Мян дя дейищяжям аватармы..)

[Эда F]

Вай Эда.. бу ня аватарды?.. Олюм ааа...)

какой такой аватар? обижаешь нэчэнник..... это я собственной персоной!  перекрасилась в черный.

[Эда F]

Мян дя дейищяжям аватармы..)

не надо. этот у тебя удачный.  (но если совсем уж честно, предыдущий мне нравился больше).

[Эда F]

лампушкалары горурсен де.. Бакылылар гедже-гундуз йаныр, машаллах... )

[Cemberekendli]

Мян дя дейищяжям аватармы..)

 

Элэ щей элеме Ага. Джамаат сенюн аватарува анд ичир.

[Ahmedaga]

какой такой аватар? обижаешь нэчэнник..... это я собственной персоной!  перекрасилась в черный.

Тогда у меня к тебе один только вопрос. Ты замужем?)

[Ahmedaga]

не надо. этот у тебя удачный.  (но если совсем уж честно, предыдущий мне нравился больше).

Тут толстый чувак, как я, но мне кажется, что он даже худее..))

А старый аватар... он точно отражает меня, только там мужик худой..))

[Ahmedaga]

Элэ щей элеме Ага. Джамаат сенюн аватарува анд ичир.

)))))))))))))))))

[Maestro]

Эда. может такой аватар?

[Эда F]

Эда. может такой аватар?

 

 

 

не, я не такая зеНелая. Ты меня уже с лешим идентифицируешь, Ильгар? )

[Эда F]

Тут толстый чувак, как я, но мне кажется, что он даже худее..))

А старый аватар... он точно отражает меня, только там мужик худой..))

не знаю как там  с авой, но ты не худей, пыж-ста. Хорошего человека должно быть много )

[Эда F]

Тогда у меня к тебе один только вопрос. Ты замужем?)

 

другому бы ответила просто:

Да, но он пока об этом не знает.

 

Тебе ж грех так отвечать. Послушай:

 

Я сегодня вышла замуж за лето

Я сегодня ночевала у ветра

Я сегодня целовалась с дождем....

 

 

[Эда F]

Примерно так:  Я замужем за своей судьбой. 

Мой замок - небесный свод. )

 

и каждую ночь в одном лишь неглиже в колеснице Гелиоса, запряженной четверкой крылатых  огненных коней отправляюсь я небеса исследовать - свой замок... дюшдюн? )

[Эда F]

смотрите, что нашла

 

Grizzly eyes

 

 

гризли не гризли, а взгляд такой осмысленный... придет время, докажут, что и серые медведи произошли от человека.., не только обезьяна...

(ох, Дарвин..  aeternum vale...)

 

 

[Ahmedaga]

не знаю как там  с авой, но ты не худей, пыж-ста. Хорошего человека должно быть много )

))Если б я мог..)

[Ahmedaga]

другому бы ответила просто:

Да, но он пока об этом не знает.

 

Тебе ж грех так отвечать. Послушай:

 

Я сегодня вышла замуж за лето

Я сегодня ночевала у ветра

Я сегодня целовалась с дождем....

 

 

Я сегодня забывала о нем...))

[Ahmedaga]

Примерно так:  Я замужем за своей судьбой. 

Мой замок - небесный свод. )

 

и каждую ночь в одном лишь неглиже в колеснице Гелиоса, запряженной четверкой крылатых  огненных коней отправляюсь я небеса исследовать - свой замок... дюшдюн? )

Не-а.. я ж говорил, меня образовывать надо..)

[Эда F]

Орхан Памук.   

МУЗЕЙ  НЕВИННОСТИ

 

 

 

 

 

Наберитесь терпения, друзья, кому вздумалось все это прочитать. У меня тут баааааальшие  цитаты .(надеюсь, Оса это не увидит). Не виноватая я, труд объемный.

 

И так, эпитафия про раздавленную бульдозером душу.

 

Джон Фаулз любил играть словами.  Для него диалоги и драма были на первом месте, огромное значение придавалось именно драме.  Он особо не описывал мимику и жесты.(С.Эн.), чего про Памука не скажешь. Читая  будто видишь героев перед собой, видишь  в разных эмоц. состояниях, он умело передает настроение, аффект.

 

Стиль повествования напоминает Коэльо (11 мин.)

Итак..

 

Мать купила ту квартиру в «Доме милосердия» двадцать лет назад — и в качестве вложения капитала, и чтобы было место, где она оставалась бы одна и могла отдохнуть. Однако квартира вскоре превратилась в склад для старых, ненужных, немодных или надоевших ей вещей, которые жалко выбросить.

 

 

Там они и встречались с очаровательной Фюсун.(она работала продавщицей в бутике «Шанзелизе») Он зашел туда купить невестке сумку и……

 

Главный герой Кемаль обручен с умницей Сибель, дочерью одной из богатых и знатных стамбульских семей, которая училась в Сорбонне.

 

Сцена до помолвки.

 

Любовь  в директорском кабинете

Сибель, с которой мы собирались обручиться, приходила ко мне по вечерам на работу, и, после того как старое здание конторы, дрожавшее от каждого проскользнувшего мимо утомленного автобуса или троллейбуса — а их проезжало немало, — покидал последний человек, мы занимались любовью в моем—директорском — кабинете. Хотя Сибель считала себя «современной» девушкой, набравшись в Европе феминистских идей о правах женщин, иногда она говорила: «Давай перестанем встречаться здесь, я чувствую себя секретаршей!» Видимо, ее мнение о секретаршах не очень отличалось от расхожего, какого придерживалась, например, моя мать. Когда на кожаном диване у меня в кабинете мы с ней предавались любви, я ощущал некоторую ее сдержанность, но чувствовал, что причина этой сдержанности крылась в типичной боязни турецких девушек начинать интимную жизнь до замужества.

 

В те годы молодые представительницы богатых европеизированных семейств, поучившись в Европе, изредка нарушали запрет, связанный с девственностью, и отдавались своим возлюбленным. Сибель гордилась, что она из таких «передовых» и «смелых» девушек, поскольку сблизилась со мной одиннадцать месяцев назад. (Мы встречались уже порядочно времени, и явно пришла пора пожениться!)

 

Признаться, сейчас, по прошествии стольких лет, мне не хотелось бы преувеличивать смелость моей невесты, как и умалять силу общественных устоев, давивших на женщин. Ведь Сибель отдалась страсти только тогда, когда поняла, что «может мне доверять», то есть убедившись сполна в серьезности моих намерений — в том, что я на ней женюсь. А так как я считал себя человеком ответственным и честным, я действительно собирался взять в жены Сибель, чего мне и правда очень хотелось. Но даже если б вдруг у меня появилось желание дать деру, общество не позволило бы мне бросить ее, потому что девушка «подарила мне свою невинность». Бремя ответственности несколько омрачало другое чувство, связывавшее нас: обманчивую иллюзию, что мы — «свободны и современны», поскольку занимаемся любовью до свадьбы.

[Эда F]

Любил ли Кемаль свою невесту? Ну, думал, что любил…пока не появилась другая..

 

На следующий день, 3 мая 1975 года, в половине третьего, Фюсун пришла ко мне в «Дом милосердия», чтобы впервые в своей жизни «сделать это». Я отправился туда, даже не мечтая, что опять встречусь с ней. Хотя нет, втайне меня не покидала надежда снова увидеть Фюсун там... Я прокручивал мысленно наш с ней разговор, вспоминал о старинных маминых вещицах, часах, трехколесном велосипеде, сохранивших наше общее, на двоих детство в странном сумарке полутемной квартиры. И так остро почувствовал запах пыли и старости, что мне захотелось побыть одному и долго-долго смотреть в окно на сад... Вероятно, это желание и привело меня в «Дом милосердия» в тот день. Здесь я мог пережить посекундно нашу встречу еще раз, подержать в руках чашку, из которой пила Фюсун,... Помню, когда раздался звонок в дверь, я подумал: «Мама!»

— Я пришла за зонтиком, — сказала Фюсун.

Но войти не решалась. «Входи!» — пригласил я. Она колебалась, однако почувствовав, что стоять в дверях невежливо, вошла. Я закрыл за ней дверь.

— Твой зонтик здесь, — внезапно признался я. И вытащил его из укромного тайника. Я даже не задавался вопросом, почему раньше этого не сделал.

— Как же он туда попал? Упал с вешалки?

— Никуда он не падал. Я вчера спрятал его, чтобы ты сразу не ушла.

 

Мгновения она раздумывала, сердиться ей или смеяться. Взяв Фюсун за руку, я повел ее на кухню под предлогом угостить чаем. На кухне царил полумрак, пахло влагой и пылью. Там все развивалось стремительно. Не сдержав себя, мы начали целоваться. Целовались мы долго и страстно. Она так отдавалась поцелуям, так крепко обнимала меня за шею и так крепко закрывала глаза, что я почувствовал: она готова «пойти до конца».

 

Однако это было невозможно — ведь Фюсун наверняка девственница. Хотя, пока мы целовались, я в какой-то момент почувствовал, что она давно приняла столь важное в своей жизни решение и открыла дверь «Дома милосердия», чтобы пойти со мной «до конца», происходившее напоминало европейское кино. Вообразить, что турецкая девушка вдруг, ни с того ни с сего, решилась совершить подобный поступок... Это выглядело странным. Хотя, может, она и девственницей уже не была...

 

Они это дело называют  «пойти  с мужчиной до конца».

 

Я поцеловал ее плечи, пахнувшие миндалем, коснулся языком влажной бархатной шеи и слегка удивился, заметив, что кожа на груди у нее немного светлее — ведь загорать еще было рано. Фюсун смотрела на меня грустными и полными страха глазами. Но я решился сделать это прежде всего ради нее самой и только потом ради нас двоих и вовсе не для одного лишь удовольствия. Жизнь поставила нас перед испытанием, и мы пытались преодолеть его, веря в себя. Поэтому, когда наступило время, всем телом навалившись на нее, причинить ей боль и среди множества нежных слов, какие шептали мои губы, я спросил: «Тебе больно, милая моя?»—она ничего не ответила, я не удивился, но замолчал.

 

и тд и тп.   

Привет Маруське ))   дальше сама прочтешь. )

 

 

Мы лежали, обнявшись, и нам обоим хотелось забыть о примитивных общественных штампах, вроде окровавленной простыни, разбросанной одежды и наших обнаженных тел, забыть постыдные подробности, которые так стремятся изучить и классифицировать ученые всех мастей. Фюсун тихонько плакала. Она не особо прислушивалась к моим утешительным словам. Сказала, что никогда всего этого не забудет, и потом затихла.

 

мне грозит бан на 3 часа и  я об этом ни на минуту не забываю.

Она хотела поступить в универ. Кемаль вызвался помочь ей. «Приходи сюда каждый день после работы, будем заниматься» .(чем, не уточнил). Сам же отправился в Нишанташи купить ей учебники.

 

Если не считать главного мужского инструмента удовольствия, Фюсун в основном интересовало не мое тело и не мужское тело как таковое. Ее переживания были направлены на себя саму, на ее собственные ощущения. А мои руки, мои пальцы, мой рот служили тому, чтобы выявлять все новые точки и возможности наслаждения на ее бархатной коже и где-то глубоко внутри. Всякий раз, когда она познавала неизведанные удовольствия, путь к которым мне часто приходилось показывать ей, Фюсун изумлялась. Ее глаза закатывались в томной задумчивости, и она с восхищением наблюдала, как новое наслаждение, рождавшееся в ней самой, вдруг окатывает со всей силой, а затем с удивлением, иногда вскрикнув, следила за его отраженными толчками в венах, в голове, в ногах, будто нарастающий озноб, и, замерев, вновь ждала моей помощи. «Сделай так еще раз! Пожалуйста, сделай так еще!» — шептала она.

Я был несказанно счастлив. Но понимал это не разумом, я чувствовал кожей, что счастье во мне..

 

ну вот… вроде всё…. от вас уже секретов нет.

[Эда F]

Состоялась помолвка Кемаль и Сибель в Стамб.отеле Хильтон, куда была приглашена и Фюсун.  Она сидела далеко от звездной пары, за маленьким столиком, со своими родителями и наблюдала за его счастьем. После помолвки Ф.исчезла. К.терялся  в догадках где она  и что с ней. Может она провалила экзамен? …..может обиделась на меня?  Нескончаемые вопросы..

 

Когда наступила пятница первой недели после помолвки, время подобралось к половине третьего, а Фюсун так и не появилась, я сдался, несмотря на все мелкие обиды, появлявшуюся и снова гасшую надежду, а также другие доводы, которые непрестанно искал для самообмана. Я лежал на кровати, точно труп, вдыхал исходивший от простыней аромат ее кожи, вспоминал наши ласки шесть дней назад и пытался понять, как мне теперь жить без нее. Вдруг во мне откуда-то поднялись неодолимая ревность и ярость. Я представил, что Фюсун уже нашла себе другого. Теперь боль ревности смешалась с любовной, и обе они, словно бурная горная река, захватили и понесли меня к истинной катастрофе. Хотя эта постыдная мысль, выдававшая мою слабость, иногда посещала меня и прежде, сейчас мне никак не удавалось остановиться. Я считал, что она давно нашла мне замену в лице Кенана, теперь моего заклятого врага, или Тургай-бея, или даже Заима, или кого-то еще из своих многочисленных поклонников. Девушка, которая так любит физическую сторону любви, непременно захочет повторить это с кем-нибудь другим. К тому же ее обида на меня могла толкнуть ее к мести. Хотя краешком ума, сохранявшим еще способность здраво рассуждать, сознавая, что испытываю самую обычную ревность, я сдался даже этому чувству, молниеносно завладевшему мной. Меня вдруг осенило, что если я немедленно не пойду в бутик «Шанзелизе» и не увижу ее, то умру от обиды, ревности и ярости, и сразу выбежал из дома.

 

Пошел он  в бутик, где ему сообщили, что Ф. ушла  с работы.

 

Мне удалось скрыть страдания от Сибель. Замечавшая малейшее изменение моего настроения, любую тень, промелькнувшую по моему лицу, каждый новый жест, в первые дни она ни о чем меня не спрашивала и только через три дня после помолвки, за ужином, когда я мучился от любовной боли, разливавшейся от живота к сердцу и от затылка к ногам, мягко напомнила мне, что я слишком много пью, и внезапно спросила: «Что происходит, милый?» Я объяснил, что меня измучили рабочие ссоры с братом.

 

Брат уступал ему во многом, не было у него тех качеств для успешного ведения бизнеса, чем обладал К. Но  в конце именно брат возьмет  в свои руки управление отеческим бизнесом, пока К. утопал  в любовных муках.

 

Вещи умеют утешать

 

Прошло сорок пять минут, Фюсун так и не пришла, а я, полумертвый, лежал на кровати и внимательно, беспомощно, как раненое животное, прислушивался к собственному телу и к разливавшейся по нему боли. В те дни она стала особенно терзающей. Болело уже все тело. Я чувствовал, что нужно подняться с кровати, как-то отвлечься, что надо бежать, спасаться отсюда, из этой комнаты, от этих простыней и подушки, пахших ее кожей. Но не мог пошевелиться.

 

Сейчас я очень жалел, что не остался на пикнике со всеми. Сибель заметила странные перемены, уже неделю я не проявлял к ней интереса, но понять, что со мной, она не могла, спросить же не решалась. А мне сейчас так не хватало ее нежности и чуткости. Только она сумела бы меня спасти.

 

 

Иногда, пока крохотные взрывы боли обжигали мне, точно кислота, вены и кости, поражали спину, сковывали ноги, меня ненадолго отвлекало какое-нибудь из множества воспоминаний. Иногда его хватало на десять-пятнадцать минут, иногда — на одну-две секунды. Но после каждого из них в пустоте настоящего времени оставалось еще больше боли, и эту пустоту тут же наполняла новая, сокрушительная волна страдания. Чтобы вновь избавиться от нее, я интуитивно брал в руки вещи, полные общих воспоминаний, полные памяти о ней. Я вдыхал запах этих предметов, пробовал их на вкус и чувствовал, как боль вновь понемногу отступает. Я брал в руки каждую из этих вещей, переживал исполнившиеся счастливые мгновения и находил с ними утешение.

 

 

Я приходил в старую квартиру каждый день в два часа. Так продолжалось до середины июля. Убеждаясь все более и более, что Фюсун не появится, ощущал, как боль чуть ослабевала, и надеялся потихоньку привыкнуть жить несбывшимся ожиданием. Но это оказалось не так. Отвлекали меня только вещи, напоминавшие о пережитом счастье. К концу первой недели после помолвки мысли о Фюсун захватили значительную часть моего сознания; то расширяясь, то сжимаясь, боль, если говорить языком математики, в сумме не уменьшалась и даже возрастала.

 

Два часа, которые тянулись, не достигая вечности, я, как правило, лежал в нашей кровати и предавался мечтам или, пытаясь усмирить боль, брал и водил по лицу, по лбу, по шее каким-нибудь предметом, призрачно светившимся счастьем общих воспоминаний. Через два часа, то есть когда мы обычно просыпались после бархатного соития, я пытался вернуться к обычной жизни, разбитый и усталый от боли.

 

Свет жизни померк. Сибель, которой я теперь был не в состоянии демонстрировать мужскую силу (ей я что-то врал, будто в конторе все знают, чем мы занимались по вечерам у меня в кабинете), считала мою безымянную болезнь проявлением обычного, свойственного мужчинам, предсвадебного волнения или особым, еще не изученным, видом меланхолии, принимала это с восхищавшей меня мудростью и спокойствием и была со мной крайне нежна, втайне виня себя за то, что никак не может избавить меня от страданий. Я тоже старался ответить ей нежностью. Мы ходили по ресторанам, в которые до сих пор никогда не заглядывали, с какими-то новыми приятелями, появившимися у меня в последние дни. Продолжали бывать в ночных клубах на Босфоре,

 

 

Плохо, когда человек обманывает свою прелестную юную невестку, плохо, когда он мечется меж двух огней. Но Памук так описывает муки героя, что  невольно думаешь, а что собсн-но происходит? И что плохого  в том, что м любит одну, а хочет жениться на другой, и какая эта Ф.подлая и жестокая, что так  с ним поступила.. Вообще у этого автора прослеживается сильная радикальная персонификация. В романе «МЗК» это четко дифференцировано и вся книга состоит из отдельных кусков., каждый герой как бы за себя говорит. Тут почти такая же тенденция. Памук искусно вводит читателя во внутренний мир каждого из героев, начинаешь жить его жизнью, думать его мыслями и стирается грань между гуд-бэд.

[Эда F]

Позже выясняется, что Ф. нет  в городе, она уехала. К. удается встретиться  с ее матерью:

 

«Плохо экзамен у Фюсун прошел, Кемаль-бей. Очень расстроилась наша девочка. Выбежала на середине, вся в слезах. Мы даже результаты не стали узнавать. Сильно потрясена была. Теперь бедная моя детка никогда не поступит в университет. С горя даже работу бросила. Ваши уроки математики очень ее измучили. Вы так обидели ее. И на помолвке она тоже страдала. Вы, должно быть, знаете обо всем... Все так смешалось. Конечно, тут не только ваша вина... Но она же очень молодая, совсем еще ребенок. Недавно только восемнадцать исполнилось. Ей было больно. Отец взял да и увез ее, далеко-далеко. Очень далеко. Вы теперь ее забудьте. А она забудет вас».

 

И  с этих самых пор он начинает собирать ее вещи, вещи,  к которым Ф. дотронулась. Первым экспонатом его музея была линейка, которую он подарил Ф. для занятий математикой.

 

Улицы напоминали о ней. Ему везде мерещились ее призраки.., они его везде преследовали.  Памук вознаградил своего героя всеми качествами эротомана: от заметных физиологических изменений  при виде возлюбленной до галлюцинаций.

 

Казалось, жизнь отдалилась от меня; в ней больше не было прежней силы и красок, а предметы утратили выразительность и выглядели ненастоящими. Много лет спустя я посвятил себя чтению, и в книге французского поэта Жерара де Нерваля, покончившего с собой от несчастной любви, нашел прекрасные строки о пустоте и заурядности всего сущего, отражавшие то, что я тогда переживал. Потеряв единственную любовь всей жизни, он написал повесть «Аврелия», на страницах которой говорит, что ему осталось в жизни одно — «неловкие попытки отвлечься». Я испытывал то же самое. Мне все время казалось, что бы я ни делал с тех пор, как Фюсун ушла, — это пошло, заурядно, бессмысленно.

 

Он составил карту, в голове, для себя. Часть улиц были закрашены  в красный цвет – по ним ходить было запрещено. «Дом милосердия» - его холостяцкая квартира, где  они встречались,  проспект, где дом этот находился, также бутик Шанзелизе, где работала возлюбленная, попали  в этот участок. Улицы, где можно было предаться воспоминаниям, он окрасил в оранжевый. Еще были желтые..

 

Представляю новую карту Нишанташи, придуманную мною в те дни; ее я старался придерживаться всеми правдами и неправдами. Часть улиц закрашены красным — по ним мне ходить строго-настрого запрещено. бутик «Шанзелизе», сам проспект Тешвикие, где стоял «Дом милосердие», угол между полицейским участком и лавкой Алааддина я окрасил красным. Другие улицы получились оранжевыми. Это означало, что здесь, забывшись, можно вдруг предаться воспоминаниям. Поэтому на «оранжевые» улицы я позволял себе заходить лишь иногда, в случае крайней необходимости, и только на несколько минут, причем если до этого не пил. На улицах, помеченных желтым, также надо было сохранять бдительность. Там тоже пряталось полно ловушек, будивших опасные воспоминания, от которых мне делалось только больнее. Например, желтым были отмечены путь из «Сат-Сата» в «Дом милосердия» или дорога, по которой Фюсун ходила из «Шан-зелизе» к себе. Я старался всегда мысленно держать эту карту под рукой: по красным улицам никогда не ходил и верил, что только так смогу со временем излечиться от болезни, что зовется любовью.

 

На свете существовал только один человек, с которым хотелось быть рядом и обнимать его; в моей жизни существовала только одна важная вещь — и все это где-то далеко от меня. Напрасно я пытался отвлечься от них самыми глупейшими способами—проявляя тем самым неуважение и к себе, и к Фюсун. Чувство вины вместе с раскаянием, появившееся у меня после помолвки, теперь приобрело невыносимые размеры. Я предал Фюсун! .. Я должен был думать только о ней!.. Я должен был как можно скорее оказаться рядом с ней!..

 

Уже через несколько минут меня приютила наша кровать в «Доме милосердия». Я пытался вдохнуть запах Фюсун, который раньше пропитывал простыни, чтобы ощутить ее в себе, чтобы стать ею, но они теперь почти не пахли. Я собрал их и обнял изо всех сил. Боль взыграла нестерпимо. На тумбочке лежало стеклянное пресс-папье. По моим подсчетам, я подарил ей его 2 июня, но она, чтобы не возбуждать подозрений у матери, решила не брать подарок домой и оставила здесь. Стекло слегка отдавало особенный аромат, всегда исходивший от рук и шеи Фюсун, и, по мере того как я вдыхал его, он все больше наполнял мне нос, рот и легкие... Я долго пролежал в кровати, вдыхая этот запах.

 

 

Признаться, мне действительно стало легче после посещения «Дома милосердия». Но через полтора дня прежняя боль вернулась. Через три дня я опять отправился туда, лег в кровать и, взяв уже другую вещь, которой касалась Фюсун—кисточку с засохшими масляными красками, — водил ею по своему лицу, напомнив самому себе ребенка, который тянет в рот каждый новый предмет. Боль опять улеглась на какое-то время. Я лежал и думал, что привык к этим вещам и они превратились для меня в наркотик, но их утешение и привязанность к ним совершенно не дают мне забыть Фюсун.

 

Так как я скрывал свои визиты в «Дом милосердия» от Сибель, не признаваясь в них даже себе, и продолжал жить, будто и не было вовсе двухчасовых пребываний в старой квартире раз в три дня, моя болезнь постепенно начала приобретать терпимые размеры.

 

 

Оптимизм вселял в меня смелость, и я с радостью, к которой примешивалась грусть, начинал представлять, что вскоре вернусь к прежней жизни, смогу опять заниматься любовью с Сибель, а потом женюсь на ней и заживу счастливо.

 

Минуты оптимизма длились недолго, не проходило и дня, как тоска становилась гнетущей болью, невыносимой пыткой, и тогда мне опять нужно было идти в «Дом милосердия». Войдя в квартиру, я бросался к вещам, вроде чайной чашки, забытой заколки, линейки, расчески, старательной резинки, шариковой ручки, и вспоминал, как мы сидели рядом.

[Эда F]

Точно описывается состояние любви …иль  влюбленности..когда каждая деталь, на которой остались следы, напоминает о человеке. Автору самому должно быть известно  об этом чувстве, да и еще в мельчайших подробностях, чтоб так животрепещуще  описать.

 

Я увлекся гаданиями, хиромантией и астрологией, для чего стал читать соответствующие рубрики в газетах. Когда открывалась дверь, я говорил себе: «Если войдет женщина, то Фюсун вернется ко мне, а если мужчина—то нет».

 

Мир, жизнь — все вокруг было наполнено множеством предзнаменований, ниспосланных Аллахом, чтобы мы, люди, могли предугадать свою участь. «Если первая красная машина повернет налево, я получу ответ от Фюсун, если направо — придется ждать еще», — полагал я, стоя у окна в кабинете «Сат-Сата», и считал проезжавшие по улице автомобили. «Если я первым спрыгну с парохода на пристань, то скоро увижу Фюсун», — говорил себе и прыгал на пристань, прежде чем успевали бросить трос. «Придурок!» — кричали мне вслед матросы. Потом я слышал гудок парохода, что казалось мне добрым знаком, и я представлял сам пароход. «Если ступеней до верхнего пролета—нечетное количество, скоро увижу Фюсун». Окажись их четное число, боль усиливалась, а если нечетное, это меня на какое-то время успокаивало.

 

Страшнее всего было, когда я внезапно просыпался среди ночи и не мог заснуть. Тогда безнадежные мысли заливались стаканами виски или ракы, или вином. В такие ночи мне хотелось навсегда выключить свое сознание, как надоедливое радио, которое никак не замолчит.

 

Не выдержал Кемаль, опять отправился к матери Ф., в надежде получить хоть какие то известия о дочке.

 

«Кто там?» — раздался голос старушки привратницы снизу, из темноты подвала. «А-а! Третья! Так они съехали давеча, нет их!»

Я тут же соврал, что пришел по объявлению снять эту квартиру. Женщина, которой я сунул двадцать лир, открыла мне дверь запасным ключом. Трудно говорить о горьком одиночестве пустых комнат, о жалком виде забытой посуды на бедной, старенькой кухне, об очаровании облупившейся краски в ванной, где моя потерянная возлюбленная мылась долгие годы, и когда-то пугавшей ее газовой колонки, о шурупах в стенах, о следах зеркал и рамок, висевших на этих шурупах двадцать лет. Я изо всех сил пытался удержать в памяти каждую деталь: запах в комнатах, тень Фюсун, мелькнувшую в углу, расположение самих комнат и стен в квартире, где она провела всю жизнь и стала собой, местами осыпавшуюся штукатурку. Мне даже удалось оторвать и спрятать в карман большой кусок обоев. Ручку двери маленькой комнаты, которая, видимо, была комнатой Фюсун, я тоже положил себе в карман — ведь она прикасалась к ней восемнадцать лет. Фарфоровый наконечник от сливного бачка в ванной тоже остался у меня в руке, едва я дотронулся до него.

 

Из брошенной в углу кучи бумаг и мусора я вытащил и опустил в карман отломанную руку куклы, два больших слюдяных шарика из детской игры и шпильки — несомненно, они принадлежали именно ей. Когда я останусь один, эти предметы подарят мне некоторое утешение. Такая мысль придала сил, и я спросил у привратницы, почему прежние съемщики съехали после того, как провели здесь столько лет. Она сказала, что они постоянно препирались с хозяином дома по поводу квартплаты. «Можно подумать, в других районах дешевле!» — пожал я плечами, и добавил, что деньги — бумага, а цены все время растут. «А куда переехали бывшие жильцы?» — «Это нам неизвестно, — ответила привратница. — Уехали разобиженные. На нас, на хозяина. Двадцать лет жили-жили, а тут поссорились и съехали».

 

Оказалось, я все время лелеял надежду, что когда-нибудь приду сюда, позвоню в дверь, буду умолять открыть мне и увижу Фюсун. Сейчас меня лишили последней надежды, и это было невыносимо.

 

Спустя восемнадцать минут я лежал в нашей кровати с вещами из покинутой квартиры. Пока держал предметы, которые творили Фюсун, пока гладил их, рассматривал и прикладывал к шее, плечам, обнаженной груди и животу, скрытые в них воспоминания вновь пробудились в памяти, не потеряв способности утешать.

 

 

Чешуя!   воришка )) меня умиляет, как он мелким воровством притупляет боль.

Они с Сибель  в загородном доме ее родителей. Никого нет, только он и Сибель.  Невеста начинает догадываться о том, что не светит ей счастье с Кемалем.

 

Иногда, когда я, напившись, дремал в одиночестве, развалившись в шезлонге на терассе, или жадно грыз вареную кукурузу, купленную у торговцев с лодок, или когда утром, садясь в машину, перед поездкой на работу целовал Сибель, как молодой счастливый муж, ее глаза выдавали зреющую ненависть и презрение.

 

 

Бойся смирившегося врага.. Мужчина глубоко заблуждается, когда думает, что женщина смирилась со сложивш.ситуацией и простила, приняла всё как должное, успокоилась, мстить она по крайней мере не будет. Нет, всё не так.   Надо быть непроходимым тупицей , чтоб так недооценивать ж-ну.  Она коварна и мстительна по природе., страшна  в гневе.  Ничего она не забыла и не простила.  Помнит всё, она всего лишь  в роли. 

 

Конечно, причиной было то, что я не мог заставить себя прикоснуться к ней. Но страшнее другое: как явно думала Сибель, ее сверхъестественные усилия «вылечить» меня, стоившие огромной воли и любви, ни к чему не ведут, или, что еще хуже, даже если ей и удастся исполнить свою миссию, я не расстанусь и с Фюсун. В те минуты, когды бывало особенно тяжело, мне самому хотелось верить в последний вариант развития событий, и представлялось, что однажды я получу известие от Фюсун и мы сразу, как в прежние счастливые дни, начнем встречаться в «Доме милосердия», а я, избавившись от любовных страданий, женюсь на Сибель и буду наслаждаться с нею всеми радостями счастливой семейной жизни.

[Эда F]

— И сейчас этот Кенан станет директором новой, процветающей фирмы, — насмешливо добавила она. Никогда прежде Сибель не позволяла себе насмешек. С грустью глядя на слишком сильный макияж и дрожащие руки моей невесты, я подумал, что она из состоятельной, учившейся во Франции, счастливой и благополучной девушки превращается в заурядную турецкую домохозяйку, несчастную и язвительную, которая от проблем с богатым мужем постепенно привьпсает к выпивке.

— Это братец всякие фокусы выдумывает, лишь бы заработать на пару грошей больше, — парировал я. — Забудь.

— Ты сам знаешь, что речь не о нескольких грошах, а о большой прибыли. Ты не должен сквозь пальцы смотреть на то, что ущемляют твои права и лишают тебя участия по праву и законной доли. Ты должен проявить волю и ответить им.

— Мне нет до этого никакого дела.

— Ты мне такой не нравишься, — Сибель раздражалась. —Тебе ничто не интересует, ты прячешься от жизни, тебе, судя по всему, нравится быть слабым. А нужно быть сильным.

— Давай еще выпьем? — улыбнулся я, поднимая стакан.

 

По прочтении книги утвердитесь  в мысли, что любовь, никакая она не возвышенная= прекрасная= священная. Это зло. зло, имеющее место быть, право жить….нет, скорее,  мешающее жить. и быть счастливым.

 

 

Пусть будут  ~ карьера, деньги, соц.статус, место  в обществе, красная дорожка под ногами, определенный круг общения, небольшой, … пусть склоняют голову перед тобою (даж так..),  пусть бы интересы какие …. хобби, здоровье (!! обязательно), близкие, родные,  пусть с ними все будет хорошо,…… ровные отношения с человеком, кого не любишь, но ценишь  уважаешь, стабильность, уверенность в завтрашнем дне… - вот всему этому  ДА! , а любви – красное НЕТ!...  нахрен тебе любовь?!  Всего этого набора более, чем достаточно, чтоб пожить красиво   достойно и быть счастливым. А любовь эта – боль, болезнь, сумасшествие, обоюдоострый меч..ранит…чувства точит до дыр, а потом и наждаком проходит по кровоточащим ранам.  Это сюжет для к/ф, это не для повседневной жизни и кроме кинорежиссеров  никому не нужна.

 

— Тебе нравится выглядеть уставшим от жизни. Но тебе, дорогой мой, пора взяться за ум.

Я сказал ей, что мечтаю, чтобы эти черные дни миновали и чтобы у нас родилось двое сыновей, а еще три дочери, похожие на нее. Что у нас будет большая, счастливая и дружная семья, мы будем жить счастливо и долгие годы радоваться жизни. Что когда я вижу ее прекрасное лицо, смотрю в ее умные глаза, слышу, как она что-то готовит на кухне, чувствую безграничную радость. «Не плачь, пожалуйста»,— попросил я.

— Чувствует мое сердце, этого никогда не будет. — Слезы из глаз Сибель потекли быстрее. Она высвободила свою руку, вытащила платок, вытерла слезы, высморкалась, вытащила пудреницу и обильно попудрилась.

— Почему ты больше не веришь в меня?—спросил я.

— Наверное, потому, что я больше не верю в себя, — ответила Сибель. — Иногда я думаю, что стала некрасивой.

 

Он убил  в ней ЕЕ., убил веру   в себя. Длительные разочарования именно  к этому и приводят. (касается обоих полов). Не позволяйте никогда этому странному/страшному чувству  завладеть вашей душой….уносить  бог весть куда .. она и душу уничтожит и вас вместе  с ней.  Как бы ни любили, умейте возвышаться над чувствами. Хорошо, когда получается оторвать щупальца у октопода. (о…я магистр).

[Эда F]

Сибель уехала  в Париж., после того, как они расторгли помолвку. Она поняла, что ее жених безнадежно болен и ему уже не поможешь ничем, надо себя спасать. Уехала она надолго, чтоб прекратить сплетни вокруг  их отношений. Весь Стамбул знал, что они живут совместной жизнью, и начали они так жить еще задолго до помолвки (что не принято  в турецком обществе) а отношения так и не узаконены. После ее отъезда К. переселился  в гостиницу. , к матери не вернулся.

 

Если меня спросят, от чего я страдал в тот день — от того ли, что Фюсун не пришла, или от того, что умер мой отец, отвечу так: боль—всегда одно целое. Страдания по любимому человеку обычно захватывают сердцевину нашего существа; любовь ловит нас там, где мы слабее всего и, крепко прирастая ко всем нашим прочим горестям и печалям, овладевает нами, заставляя страдать и физически, и духовно, бесконечно продолжая отравлять нам жизнь. Когда мы безответно влюблены, всяческое горе — от смерти отца до обычной неприятности вроде потери ключей, беды и разного рода неурядицы будут катализатором основной боли, готовой усилиться в любой момент. Человек, который, как я, портит себе от несчастной любви жизнь, обычно считает, что его беды закончатся, когда прекратятся любовные страдания, чем волей-неволей сильнее бередит душевную рану.

К сожалению, я никогда не поступал сообразно тому, что понял, сидя в такси в день похорон отца.

 

 Несколько утрировано всё. Обычные требования к худож.произведениям, .. а как же по другому стать бестселлером.. Мужчина его сословия не стал бы гнаться за продавщицей,  убиваться ради любви  к взбалмошной юной девице,  кто только и делает, что неуклонно уничтожает его сущность.., тем более когда рядом есть такая прелестная умница как Сибель, которая к тому же не лишена доброты и самоотверженности,  мудрости (что еще мужчине нужно?), что между прочим часто является прерогативой девушек из бедных семей.

 

Далее. К получает письмо от Ф., где она сообщает о новом адресе  в Стамбуле. …….эээ, не помню уже…кажется она  семьей уехала  в др.город, потом опять вернулась в Стамбул… не суть важно.

 

 

Фюсун вышла замуж. Она познакомила К. со своим мужем. Муж горит желанием снять фильм, где главную роль будет исполнять его жена. Семья нищенствует, им нужны средства для реализации голубой мечты мужа Ф., вот она и решила обратиться  к своему бывшему. Жестоко…, однако..

 

Утром я увидел истину. Надо мной посмеялись, меня унизили, запятнали мою честь. А еще, напившись так, что не стоял на ногах, я сам унизил себя в глазах хозяев дома. Раз они пошли на то, чтобы пригласить меня к себе в дом, зная, как я влюблен в их дочь, лишь бы только удовлетворить детские и глупые мечты своего зятя, значит, все это их устраивало. Видеть этих людей мне больше не следовало. Я обрадовался, заметив, что жемчужные сережки так и лежат у меня в пиджаке. Ее сережку я вернул, но не отдал этим людям драгоценную память, оставшуюся от отца. Теперь, после встречи, я уже не страдал так, как целый год: моя страсть к Фюсун проистекала не от ее красоты или характера, а от моего подсознательного неприятия семейной жизни и Сибель. Мне, правда, тогда не доводилось читать работы Фрейда, но в те дни я часто, чтобы объяснять свои поступки, использовал слово «подсознание»,….. Я решил отныне держаться подальше от навязанной себе страсти. Эта мысль придала мне сил сражаться. Нельзя поддаваться «подсознанию». Нужно начать жизнь сначала. Нужно забыть Фюсун.

 

Первое, что я для этого сделал, — достал из нагрудного кармана пиджака ее пригласительное письмо и вместе с конвертом порвал на мелкие кусочки.

 

По поводу выделенного.  Вот она истина!  Что есть любовь? - это ширма, за которой чел. скрывает собственную слабость.  Герой в результате долгого самокопания  (а любое самокопание приводит  к результату.., бывает, и к нулевому, что тоже результат)  понял (как выясняется впоследствии, ни хрена он не понял)  что причина его страданий не Ф. вовсе, а его нежелание связать себя брачными узами. Мужчины часто влюбляются не  в достойных женщин, а в дурнушек, …как и судьба впрочем., она тоже  более благосклонна к тем, кто ничего из себя не представляет.

[Эда F]

Он страдал, он потерял всё: невестку, уважение в своем кругу, положение в обществе, карьеру, потерял покой, его репутация делового человека  под серьезной угрозой….  а ее интересовало одно: его деньги.

 

 

Хочешь сказать, что в конце концов ты дашь денег и фильм будет снят? Не обижайся, Кемаль. Но Фе-ридуну теперь неловко даже говорить с тобой. А на эту тему он вообще теперь не заговаривает. Знаешь, нам уже надоело, что ты все время тянешь с деньгами.

— В самом деле? — от растерянности я не нашелся, что сказать.

 

Феридун – муж ее.

Казус.  Гызын, как гртся, 2 адахлысы вар. Они оба любят ее, защищают, ревнуют. (не друг к другу. было б абсурдно). Оба не хотят, чтоб она снималась  в мелодрамах и прославилась на всю страну. Весело, короче..

 

Разумеется, если столь известный режиссер, как Музаффер-бей, снимет мелодраму с Фюсун в главной роли, то сразу прославит ее на всю Турцию — от Диярбакыра до Эдирне. Зрители, битком набивавшие душные, вонючие кинотеатры, отапливаемые угольными печурками, сбежавшие с уроков школьники, безработные, мечтательные домохозяйки и злые неудовлетворенные мужчины—все они были бы очарованы красотой и нежностью Фюсун. Я ловил себя на мысли, что меня пугает, не бросит ли Фюсун и меня, и Феридуна, как только Фюсун станет звездой, к чему она стремилась. Если бы Фюсун стала известной, я любил бы ее сильнее, но и страх потерять ее стал бы огромным.

 

Тем вечером, ловя на себе гневные взгляды Фюсун, я понял, что все мысли моей красавицы не обо мне и даже не о муже, а только о том, чтобы стать кинозвездой, и я помню, как забеспокоился, даже испугался. Мне давно стало понятно, стоит Фюсун бросить меня — и мужа, сбежав с каким-нибудь продюсером или известным актером (из тех, что бывали в актерских пивных), страдать я буду куда мучительнее, чем летом 1975 года.

 

Насколько Феридун сознавал грядущую для нас двоих опасность? Он, естественно, замечал, как прощелыги хотят втянуть его жену в отвратительный мир, подальше от него, но я считал необходимым напомнить ему лишний раз об опасности. Намекал, что, если Фюсун начнет сниматься в отвратительных мелодрамах, смысла в художественном фильме для меня не останется; а дома, поздней ночью, сидя в кресле отца и выпивая в одиночестве, переживал, не слишком ли откровенничал перед мужем Фюсун.

 

В начале мая, в преддверии съемочного сезона, Хай-яль Хайяти, пришел в «Лимон-фильм» и сказал, что малоизвестная молодая актриса из-за побоев ревнивого любовника попала в больницу и что было бы хорошо, если бы ее роль досталась Фюсун, так как это прекрасная возможность для такой красивой и образованной девушки, как она, начать карьеру. Однако Феридун вспомнил о моих сомнениях и вежливо отказался от его предложения; полагаю, Фюсун он ни о чем не сказал...

 

А Кемаль, будучи уже больным…ею… всё уносил и уносил вещи из дома Несибы (мать Ф.). Это были предметы, к чему она притронулась, что якобы впитал ее аромат. Предметы эти он таскал в Дом милосердия.. Когда он надумал создать музей, спустя неск.лет, когда  у него собралось приличное колич-во  «экспонатов», он стал посещать дома-музеи коллекционеров в Турции, а  потом и объездил весь мир, с целью познакомиться с другими  музеями подобного направления.

 

 

Слово «оторвать», конечно же, намекает на возможность заполучить частичку тела возлюбленного, которому мы поклоняемся. За три года ее мать, отец, стол, за которым мы ужинали, печь, ведро с углем, фарфоровые статуэтки собачек, спящих на телевизоре, бутылки из-под одеколона, сигареты, стаканы для ракы, сахарницы, — все, что было в их доме, постепенно стало для меня частью Фюсун. Насколько я был счастлив, насколько мог быть счастливым, видя Фюсун, настолько же радовался, когда забирал что-то (слово «воровал» здесь неуместно) из дома Кескинов — то есть из жизни Фюсун. Обычно—по три-четыре предмета, иногда побольше — по пять или шесть, а в самые грустные дни по десять— пятнадцать. Я уносил их в «Дом милосердия». Мне доставляло огромное наслаждение быстро положить в карман какую-нибудь вещицу, например солонку, которую она только что изящно держала в руке, задумчиво глядя в телевизор; а за беседой, глотая ракы, сознавать, что солонка у меня в кармане и теперь я «ею обладаю». В такие вечера я уходил от Кескинов без особых трудностей.

[Эда F]

Он за ней окурки собирал.. и хранил у себя…. (обойдусь, пожалуй, без глупых междометий)

 

За восемь лет моих ужинов у Кескинов я собрал и сохранил  4213 окурков Фюсун. Каждый из них, к которому прикасались прекрасные как роза губы Фюсун, побывал у нее во рту, дотрагивался до ее языка, намокал от ее слюны и в большинстве случаев окрашивался в приятный красноватый цвет ее помады. Каждый из них— особый, глубоко личный предмет, хранящий память о глубокой боли и о мгновениях счастья.

 

Когда меня не бывало, она докуривала сигареты почти до фильтра. Об этом я узнавал по окуркам, оставленным в пепельницах перед моим приходом. И сразу отличал, где ее сигарета. Это было видно не по марке, а по тому, как она потушена, с какими чувствами. В моем присутствии Фюсун, совсем как Сибель и ее подруги (предпочитавшие изящные, тонкие «сверхлегкие» американские сигареты), оставляла недокуренной половину.

 

Иногда она тушила сигарету о пепельницу нервным жестом. А иногда — нетерпеливо. Много раз едва сдерживая гнев, и от этого я всегда нервничал сам. Иногда она гасила сигарету, постукивая о край пепельницы. Порой, когда никто не смотрел, — с большой силой и медленно, будто давила голову змеи. И тогда я думал, что она вымещает на сигарете накопившуюся в себе злобу на жизнь. Бывало, она гасила сигарету задумчиво, глядя в телевизор либо слушая беседу, совершенно не обращая внимания на сморщенный окурок. Нередко торопливыми жестами, чтобы высвободить руку, когда надо было взять ложку или большой кувшин. Когда она была в хорошем настроении, тушила сигарету одним движением, легко прижимая ее к пепельнице концом указательного пальца, словно убивала какое-то насекомое. Когда она делала что-нибудь на кухне, подобно тете Несибе, тушила сигарету в раковине, а потом бросала в мусор.

 

Столь различные методы придавали каждому окурку, прошедшему через ее руки, неповторимую форму, особый дух. Я извлекал их из кармана в «Доме милосердия», внимательно разглядывал, и каждый из них казался мне особенным.

 

Для посетителей моего музея жизни я подписал под каждым из 4213 окурков, когда и при каких обстоятельствах он был выкурен и мною взят у Кескинов. Не стоит думать, будто я заполнил витрины бесполезным мусором: ведь форма каждого окурка—сильное чувство Фюсун, вырвавшееся наружу, когда она тушила сигарету.

 

Он, Памук, гениален все-таки..) страниц 20 только  окурки описываются.

 

Она разводится  с мужем. Феридуну надоело делить жену  с богатым родственником и другом семьи. Муж отошел. Все решено! Ф. выходит замуж за Кемаля.  Свадьба состоится, и  только в Хилтоне, где прошла помолвка Кемаля с Сибель. – Фюсун настояла. (кстати, Кемаль стал таки продюсером ее мужа. Ему важно было одно:лишь бы не разочаровать ее).

 

Она сказала Кемалу, что вовсе не завидует Папатье (актрисе, которая заняла ее место). А ведь это ее фотографии должны были украшать плакаты, у нее должны были брать интервью, она должна была стать звездой экрана, сниматься  в кино… Нет, она не завидовала., у нее щас был он., хотя  в глубине души не простила ни мужа, ни Кемаля, виня обоих в своей несостоятельности. «вы ревновали и держали меня дома..» Она отказалась от своей мечты, от личного роста, и испытала счастье от того, что наконец то, станет его женщиной.

 

Он научил ее водить машину. Они вместе. Вроде, все хорошо, и ничто уже не в силах помешать их счастью.

 

Мать Кемала (Ф.ихне дальняя родственница):

 

— Сынок, ты не будешь счастлив с этой девушкой. Если бы мог быть с ней счастливым, уже бы это случилось. Я и против того, чтобы ты ходил на эти похороны.

 

Скончался отец девушки, все расходы Кемаль берет на себя.

Мать против громкой свадьбы и помолвки. Ей также не нравится идея с путешествием, куда они собрались вместе  с матерью Фюсун.

 

— Сколько ты за эти годы раз бывал у них?— взамен спросила мать. Увидев, что я смущенно молчу, она продолжала: — Сколько бы ни ходил—ладно... Но это меня задело. Может быть, я обиделась потому, что ты многие годы очень мало ужинал со мной, твоей матерью, — тут она погладила меня по руке,—но не беспокойся, сынок. Я уже не обижаюсь. Правда, сделать вид, будто мы школьницу сватаем, тоже не смогла. Она была замужем, развелась, совершенно взрослая женщина. Все прекрасно понимает. Умная, прекрасно знает, что делает. Вы уже обо всем договорились, все сами решили. Зачем теперь всякие церемонии, торжественные слова? Мне-то кажется, и помолвки никакой не надо... Поженитесь себе сразу, не затягивая, чтобы не было повода для сплетен... И в Европу не езжайте. Теперь в магазинах Нишанташи все есть, зачем вам в Париж до свадьбы ехать?

 

Увидев, что я продолжаю молчать, она сменила тему.

 

Дома, прежде чем уйти к себе спать, мать сказала мне: «Ты прав. Она красивая, умная женщина. Она станет тебе хорошей женой. Но будь осторожен. Видно, что она много страдала. Я, конечно, не знаю... Но лишь бы гнев, ненависть, которую она держит в себе, или что там еще, не отравила вам жизнь».

— Не отравит.

 

Н-да… мать не лишена наблюдательности..