Западу либо присягают, либо умирают
20 октября 2011 года на глазах у всего мира был зверски убит Муаммар Каддафи — человек, который 42 года правил независимым государством, созданным на песках пустыни Сахара.
Четырнадцать лет прошло с того дня, когда Ливия перестала существовать. Сегодня от этого государства остались руины, от нации — хаос, а от власти — банды, называющие свое правление «демократией».
В день убийства Каддафи министр обороны Франции Жерар Лонге спокойно сообщил, что французская авиация нанесла по территории суверенного государства, члена ООН, удар по колонне из пятнадцати машин. В этой колонне находились сам Муаммар Каддафи, его сын и около пятидесяти человек. Удар был не столько военным, сколько демонстрацией безнаказанности. После него тяжелораненного полковника захватили те, кого Запад называл «повстанцами», а на деле — сборище мародеров и вооруженных фанатиков, больше похожих на бродячий табор из фильмов Кустурицы, чем на солдат революции.
Так перед всем миром предстали ливийские «воины демократии» — люди, которые не только пригласили, но и позволили НАТО разбомбить собственную страну, войти в города, расстреливать раненых, пытать пленных, насиловать женщин и грабить дома. Все эти преступления были зафиксированы правозащитной организацией Amnesty International.
Именно эти люди под возгласы «Аллаху акбар!» растерзали полковника Каддафи — человека, который был еще жив, дышал и цеплялся за жизнь. Его оскорбляли, били сапогами по голове — самым унизительным для исламской культуры образом, а затем застрелили.
Хиллари Клинтон, занимавшая в администрации Барака Обамы пост госсекретаря США, увидев сцену убийства на экране смартфона, воскликнула: «Вау!» Этот эпизод засняла и опубликовала на первой полосе лондонская Daily Mail. Позже Клинтон, выступая перед журналистами, заявила: «Теперь мы можем вздохнуть спокойно — еще одно препятствие устранено». Препятствие чему? Препятствие демократии. Той самой «демократии», которую она собиралась строить вместе с головорезами, чьи руки еще были в крови Каддафи. Новое правительство Ливии возглавил коллаборационист — бывший министр юстиции при том же Муаммаре Каддафи.
Реакция Барака Обамы, Николя Саркози и Сильвио Берлускони была одинаковой: «Мы приветствуем уничтожение Каддафи». Вдумайтесь: цивилизованные люди приветствуют уничтожение законного главы государства! Впрочем, для них это не противоречие. В мире, где «либеральные ценности» стали эвфемизмом насилия, именно так звучит новый язык либерального фашизма.
Еще летом 2011 года НАТО официально заявило, что его цель — физическое уничтожение Каддафи. Суда не планировалось - его должны были убить. Потому что живой Каддафи был опаснее мертвого: на суде он мог превратиться из обвиняемого в обвинителя. У него были документы и факты — прямые доказательства тайных сделок и договоренностей с западными лидерами. Он слишком многое знал об их настоящей «демократии».
Каддафи понимал, чем все может кончиться, но не скрывался. «Я не покину свою землю», — сказал он. И сдержал слово. Его называли безумцем, но это было не безумие, а верность. Он мог уехать — в Венесуэлу к Чавесу, в Зимбабве - к Мугабе, в Уганду - к Мусевени. Его там ждали. Он мог спасти себя, свою семью и деньги. Но остался. И хотя бы за это заслуживает человеческого уважения.
История Ливии после убийства Муаммара Каддафи — это коллективный «шедевр» НАТО и ливийских коллаборационистов. Проект «демократии» с запахом крови. Их общее «произведение искусства» — гитлеризм XXI века с лицом либеральной Европы. Последние минуты жизни Каддафи — это уже не политика, а экзекуция, расправа полицаев над партизаном.
Да, Каддафи ошибался. Его сближение с Западом, попытка говорить с ним на его языке, финансировать кампанию Саркози, строить «народный капитализм» — все это стало смертельной ловушкой. Но, сопротивляясь восемь месяцев объединенным силам всего мира, полковник Каддафи сорвал главный план Запада — «эффект домино».
Каддафи был антиимпериалистом, но не фанатиком. Его нельзя сравнивать с Иди Амином или Пол Потом. Он не устраивал массовых расправ, не заполнял тюрьмы политзаключенными. Даже после переворота 1969 года, свергнув короля Идриса, он не пролил ни капли крови, а сына короля отпустил спустя сутки. И это при том, что сам Идрис жил за границей и не собирался возвращаться.
После его убийства начался ад. Ливия превратилась в поле боя всех против всех. Все, что было видно на кадрах его казни, стало символом будущего страны: возглас «Аллаху акбар», тело, брошенное на землю и выставленное на всеобщее обозрение, глумление над мертвым. И те, кто называл себя защитниками прав человека, транслировали это видео с восторгом. Они не просто радовались зверскому убийству — они рекламировали собственную безнаказанность.
Так сегодня выглядит настоящая «демократия». Так предстают истинные «либеральные ценности»: война, пытки, расчеловечивание. Это не прогресс, а новая форма средневековья, где айфоны заменили кресты, а СМИ — костры для сожжения инакомыслящих.
Каддафи не был святым. Он был человеком — упрямым, ошибавшимся, но самостоятельным. Он не стоял на коленях перед Западом, пока не попытался заговорить с ним по его правилам, – роковое решение. Ливия стала жертвой не диктатора, а тех, кто пришел убить диктатора во имя «демократии».
Сегодняшняя Ливия — живое доказательство того, что означает «экспорт свободы»: нищета, распад, племенные войны и власть мафии. НАТО подарило этой стране не демократию, а анархию. А вместе с ней — сотни тысяч жертв, миллионы беженцев и вечный вопрос: кто следующий?
Слова Фиделя Кастро, назвавшего НАТО «фашистской бандой», оказались не риторикой, а пророчеством. Страны «третьего мира» не сделали выводов из гибели Каддафи, так и не поняв, что Запад приносит им не демократию, а управляемый хаос. Для Вашингтона и Брюсселя их лидеры — временные партнеры, которых можно использовать, а затем выбросить. Стоит им перестать быть выгодными — и самолеты с «гуманитарными» бомбами уже взлетают с авиабаз.
Там, где появляется транснациональная корпорация, ждите прилета тяжёлых бомбардировщиков. Там, где поднимает руку ООН, уже стоит цивилизованный палач.
Главная ошибка Муаммара Каддафи заключалась в том, что он поверил, будто с Западом можно договориться.
С Западом не договариваются — ему либо присягают, либо умирают.